Е в г е н и й   П е т р е н к о

 

 

 

 

 

 

 

Ц  В  Е  Т  Ы    И    К  А  М  Н  И

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

С О Д Е Р Ж А Н И Е

 

Часть первая. ЮНОСТЬ  ЭКСПЕДИЦИИ

Введение

Цикл I /1962 – 1965 /

Цикл II / 1965 – 1966 /

 

Часть вторая. РОССЫПИ  И  РУДЫ

Цикл III / 1966 – 1969 /

Цикл IV / 1969 – 1971 /

Цикл V  / 1971 – 1973 / Монгольская пауза

 

Часть третья. БОЛЬШАЯ  ГЕОЛОГИЯ

Снова  в  своей  стихии.

Цикл VI / 1974 – 1977 /

Цикл VII / 1977 – 1980 /

 

Часть четвертая. ПОИСКИ

Цикл VIII / 1980 – 1983 /

Цикл IX / 1983 – 1986 /

Цикл X / 1986 – 1990/

 

Часть пятая. ИНДИВИДУАЛЬНОЕ  ТВОРЧЕСТВО

Сезон – 89

Цикл XI / 1990 – 1992 /

 

Часть шестая. РАДОСТИ  И  ПЕЧАЛИ

Цикл XII / 1992 – 1994 /

Заключение / «заслуженный отдых» /

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ч а с т ь   п е р в а я.

 

Ю Н О С Т Ь   Э К С П Е Д И Ц И И.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение

 

15 сентября 1961 года в бухту Ногаева вошёл грузопассажирский пароход «Тобольск».

- Вот они, колымские сланцы, - произнёс уныло один из пассажиров, вглядываясь в серые, холмистые берега.

Двое молодых людей, стоящих рядом, с нескрываемым интересом взглянули на говорившего, надеясь услышать кое-что новое о здешних местах.

- Эх-хэ-хэ!- шумно выдохнул бывалый, плюнул за борт и ушёл в каюту.

Было пасмурно и прохладно. Молодые люди поёживались, подняв во­ротники лёгких студенческих плащей. Тем не менее они, наслышанные о Севере всяких ужасов, ожидали холода гораздо большего и были приятно удивлены, когда ощутили температуру, вполне терпимую   даже для южного человека.

Ребята были молодыми специалистами. Об этом возвещали всему миру ярко-синие с белой ка­ёмкой ромбики, привинченные    справа на лацканы пиджаков. Три крупные белые буквы на синем фоне свидетельствовали о том, что молодые инже­неры вышли из стен НПИ – Новочеркасского Политехнического Института. Одного из них - светло русого,  зеленоглазого - звали Денис Доценко, второго - темноволосого, черноглазого - Рафат Бакаев. Оба - геологи, оба после окончания ВУЗа избрали для работы Северо-Восточное Геологическое Управление,  далёкие романтические края.

Друзья спустились по трапу на старый деревянный причал,  с него вышли на крутом каменистый берег морского порта Ногаево.  Тот самый берег,   с которого в тридцатых годах начался штурм золотой Колымы, где некогда обитали «зэка» и бушевали дикие страсти,  где творились большие дела, о которых с законной гордостью повествуют ветераны. Однако о ге­роических делах первопроходцев,  о количестве добытого и отправленного «на материк» и в Америку драгоценного металла знают немногие.  Зато мрачная сторона колымской истории известна всем. «Хорошая слава лежит, дурная – бежит». Денис не знал более тоскливой и более безысходной песни, чем песня колымских заключённых:

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудом планеты.

 Зайдёшь поневоле туда –

Оттуда возврата уж нету.

Свидетелями тех далёких,  легендарных времён остались почерневшие деревянные домишки, по здешнему  «шхуны»,  рассыпавшиеся на склонах гор. Многое повидали эти горы и эти шхуны!  Теперь они хмуро и безмолвно встречали очередных пришельцев, всем своим видом как, бы говоря: «Что же,  посмотрим,  кто вы есть и на что пригодны».

Денис покинул порядком надоевшее судно без малейшего сожаления и, в ожидании чего-то необыкновенного,  с тем волнением и нетерпением, которые испытывает всякий путешественник,   ступая на незнакомый бе­рег.

Семьсот километров тайга,

Где бродят лишь дикие звери,

Машины не ходят туда,

Бегут,   спотыкаясь,  олени.

Когда это было!  Сейчас, думал Денис,  и Колыма не та,  и Магадан не тот.  И всё же тревожное чувство не покидало его.  Что их тут ожи­дает? куда они попадут? В какие места? Не спасуют ли они на этой суровой земле?

Рафат - красивый,  широкоплечий парень - старался быть спокойным.

- Нам,   татарам,  всё равно - что калым,  что Колыма,- шутил он.

- К тому же не следует забывать, что колымское золото открыл мой сородич.  Наши люди всегда впереди,  они давно освоили эту  речушку.

За пять лет совместной учебы Денис хорошо изучил своего прия­теля,   он знал эту его манеру выражаться с нарочитым хвастовством, дабы позлить собеседника.  Людей малознакомых и неуравновешенных за­явления подобного рода выводили из себя,  Рафат казался им человеком высокомерным и заносчивым,  но это было не так. Денис никогда не спорил с другом,  все его хвастливые речи пропускал мимо ушей. Была еще одна  слабость у Рафата - женщины. При виде красивой представитель­ницы слабого пола он мгновенно преображался,  он улыбался обаятельно-стервозно,  черные миндалины его глаз увлажнялись слезой умиления, он таял,  как масло на горячей сковородке.  И,  пуская в ход все свое очарование,  он начинал соблазнять красавицу ласково и нежно.  Ни од­на длинная дорога к местам студенческих практик не обходилась у него без романа.

Вот и теперь, покинув корабль,  Раф изобразил на лице страда­ние - там осталась его последняя дорожная любовь,  молоденькая официантка,  подававшая надежды.   «Эх,  - вздыхал он, - не хватило суток. Еще бы сутки - и она моя...»

Вскоре тревоги и огорчения молодых людей развеялись под воз­действием новых,  неожиданных впечатлений. Едва ступив на твердую землю, они были поражены странным  обстоятельством.  Почва колыхалась  у них под ногами,  словно палуба корабля. Казалось, дорога то внезапно приходила вниз,  и тогда ноги проваливались в яму,  то поднималась горбом,  вспучивалась,  и тогда шатающиеся,  как пьяные,  пешеходы спо­тыкались о мнимые препятствия, приходилось двигаться неспеша,  с опаской,  широко расставляя ноги, дабы не упасть.

-Нет,  ты посмотри, что творится! - удивлялся Денис, - За шесть суток плавания мы приобрели морскую походку.  Вот потеха!

Автобус поднялся на перевал и молодые люди с удовлетворением убедились,  что первое нелестное впечатление от знаменитого города было ошибочным.  Нагаево - далеко не Магадан,  это всего лишь его древние  задворки. Настоящий Магадан,  невидимый с моря - вот он,   за перевалом,  на  северном склоне горы.  Это новый,   современный город, многоэтажный,   чистый,   розово-голубой. И ничем бы он не отличался от новых городов европейской России,  если бы ни чахлые,   низкорослые лиственницы,   растущие вдоль тротуаров. «Не забывайте,  вы на Севере»' - предупреждали новичков измученные ветрами и морозами деревья.

Судьба молодых  специалистов решалась в геологическом управлении.  Денис и Рафат заранее договорились: если предложат Колыму - отказаться. Колыма  слишком известна, Колыма банальна и благоустрое­на,  она  свое отгремела.  Надо пробираться подальше,  на геологическую целину,  в более романтические,  менее исследованные края.   И молодые геологи попросились на Камчатку.

- На Камчатку мест нет, - убил парнем начальник отдела кадров.

- Ну,   тогда направьте нас на Чукотку.  Желательно вместе,  в одну экспедицию.

- На Чукотку - пожалуйста,  но вместе послать не можем.  Есть одно место - в Восточно-Чукотскую экспедицию и одно - в Северную.  Выбирайте,  кому куда,  мне все равно.

Тянули жребий (две спички,  длинная и короткая). Денису досталась Восточно-Чукотская   экспедиция - поселок Нырвакинот,  Рафату – Северная – поселок Чаун. В ожидании пропуска молодые геологи жили в шхуне у Кузьмина.  Была такая    шхуна    и был такой Кузьмич,  хозяин этой хаты,  бывший  заключенный,  живущий  в Ма­гадане с тех памятных  времен.  В шхуне- тесные комнатушки,  низкие потолки,  койки постояльцев стоят почти вплотную.  В этой же шхуне,  в женском номере,  проживала  Ревекка,  молодой специалист-экономист из города Бердичева.  Толстая,  белая,  чернобровая,  черноглазая,   с лицом необыкновенной свежести и чистоты,  она произвела неотразимое впечатление на Дениса. Денис возликовал, когда узнал,  что девица-красавица тоже едет в Нырвакинот. Полушутя-полусерьёзно он поклялся милой деве, что в Нырвакиноте он напишет её портрет,  чтобы увековечить на холсте столь редкое по красоте созданье.  Ревекка звонко хохотала,  обнажая чудесные белые зубы,  обрамлённые кораллом губ.

Прелести Ревекки оценил даже Кузьмич. Свою симпатию к ней он выразил тем, что подарил ей огромного краба. Посланцы Тихого Дона видели краба впервые. Они брали его в руки, рассматривали внимательно, восхищённо ухали и причмокивали языками - вот оно какое, чудо морское! Затем краба сварили и съели. Вкусовые качества крабьего мяса превзошли все ожидания. Денис признался, что ничего более вкусного до сих пор не пробовал. Найдя повод поблагодарить Ревекку, он попытался чмокнуть её в румяную щёчку, но получил такой отпор, что тут же раскаялся.

Возникшие у Дениса чувства к Ревекке были чисты и непорочны.

Вылетая из Магадана,  он отправил своему кумиру записку следу­ющего содержания: «Ревекка! Жду!  Скорее прилетай! К ногам твоим посыпятся цветы,  над всей Чукоткой зазвучат фанфары!»

 

Рафат, проводив друга,  остался в Магадане (его пропуск был ещё не готов), передал послание Ревекке и... Нет, нет,  он не стал её соблазнять. У него был другой объект - дама, приехавшая на рабо­ту в Магадан тем же пароходом «Тобольск». Пышнотелая, податливая, она оказалась счастливой находкой для путешествующего молодца. Так потерпев любовное крушение в море, Рафат на суше добился успеха и восстановил свой престиж.

В Северной экспедиции Рафату не повезло - его без промедления, транзитом отправили из посёлка в разведочную партию.  И завыл он там с пургою вместе. А через месяц попал под стрельбу и был крепко бит пьяными проходчиками. В темном балке, занесенном сугробами снега,
пережил Рафат южную полярную ночь,  схлопотал аппендицит и был отправлен на операцию в посёлок Чаун. Здесь он через пять месяцев встретился с Денисом,  прилетевшим в командировку.

Комфортабельный пассажирский лайнер ИЛ-18 за три часа доставил Дениса из Магадана в Анадырь.  В пути стюардесса успела накормить пассажиров колбасным фаршем. Для Дениса это была вторая после краба северная новинка. Краб вспоминался с восторгом: колбасный фарш вызывал устойчивую, отвратительную отрыжку.  Несмотря на это, Денис чувствовал себя великолепно. Прислонившись лбом к иллюминатору,  он следил за проплывающими внизу облаками и гористой,  залесённой местностью.  Он заметил, что по мере продвижения на северо-восток тайга редела,  рассыпалась на отдельные пятна,  а где-то посреди между Гижиой и Анадырем деревья исчезли, уступив место кустарникам,  произраста­ющим по берегам рек.  Ландшафт, покрытый голубой воздушной дымкой, становился всё более однообразным и унылым.

В анадырском аэропорту дул сильный ветер и мела поземка.Пассажиров провели в зал ожидания.  Зал! это звучит красиво.  Сразу представляются натёртые до блеска паркетные полы,  мягкие кресла,  зеркала… А тут даже сесть негде.  Тесно, грязное охлажденное помещение.  Несколько лавок -развалюх,   занятых спящими бичами.  Вот и всё.  Мерзко и просто.

В соседнем бараке помещалась столовая. Денис отведал гороховой похлёбки с сухим картофелем (третья новинка!) и...кол­басного фарша. Иных блюд столовая не имела, настроение Дениса – всё больше портилось.  Его потянуло на  свежий воздух,  он спустился вниз, к  лиману,   и долго стоял в задумчивости на берегу,  впитывая окружа­ющий мир и анализируя его.  Пытливого наблюдателя,  остро чувствующего природу,   поразила убогая,  пустынная простота ландшафта.   Земля,  вода и небо - три составные части его,   лишённые каких-либо украшений. Жёлто-серая,  мёрзлая,  кочковатая тундра, плоская,  голая,  холмистая равнина.   Серая,  тяжёлая вода,   серое пустое небо,  подкрашенное захо­дящим солнцем в бледно-розовые тона.  Чуждая,  неприветливая планета - такой показалась Денису анадырская тундра при первом  знакомстве.

Пнув на прощанье кочку носком ботинка,  Денис отправился в аэ­родромную халупу, ждать свои   «борт». Денис уже усвоил,   что самолеты следует называть  «бортами». Борт пришел,  борт ушел.  Борт будет, борта не будет.   На сей раз Денису повезло,  он вылетел из Анадыря в тот же день,   вылетел на   «аннушке» - биплане  АН-2,  испытал болтанку, заметил,  что по  мере продвижения на северо-восток кустики в долинах постепенно исчезают. Плоская,  местами холмистая тундра со множеством речек и озер сменилась островерхими сопками.   «Аннушка» вышла  в море,   некоторое время летела вдоль берега,   затем,   развернувшись на  север - пошла вдоль   бухты на посадку.  С обеих сторон высились крутые скалистые горы, и чем ниже  опускался самолет,  тем выше и внушительнее  становились они.  Фиорд,  настоящий фиорд!

- Это уже интересно,  это уже красиво,  - бормотал Денис,  провожая взглядом медленно проплывающие вершины.  Слева по борту, как-то нео­жиданно появился небольшом поселок треугольной формы,  примостившийся на конусе выноса у подножья гор.  «Нырвакинот»,  - догадался Денис, рассматривая дома,  улицы,  дороги.

Самолет приземлился в сумерках.  Никакого транспорта в поселок не ожидалось,  добирайся,  уважаемый пассажир,  как хочешь.  Денис,  не­долго думая,  пошел пешком. Его багаж в количестве одного чемодана весом не более десяти килограмм позволял совершить эту первую про­гулку по Чукотскому полуострову.  Вечер был тихим,  приятный.  Молодой геолог бодро шагал по шоссе на огни поселка,  любовался вершинами, осыпями и скалами. Мощные бугристые накопления груоообломочного камен­ного      материала у подножья гор вызывали удивление.  Впоследствии Денис узнал,  что такие образования широко распространены на Чукотке и  называются коллювиальными террасами.   Настроение у Дениса было приподнятым,   окружающий пейзаж: нравился ему.  Выражая дружеские чувства горам,   Денис поднял руку и произнес:  «Приветствую  вас, друзья! Скоро познакомимся поближе!»

Где-то на половине пути восторженного пешехода подобрал мотоциклист и  с ветерком  доставил в гостиницу. Гостиница! Это  звучит многообещающе,  призывно, жизнерадостно.   Звучное, ласковое слово «гостиница»  вызывает в воображении  такую картину.  Усталый путник входит в гостеприимный дом, его туг же провожают в чистый теплый номер. Гражданин моется в ванне. Угрюмость вместе с потом и пылью сползает с его липа и сменяется блаженной улыбкой...

-  Это гостиница? - изумился Денис,   разглядывая покосившуюся «шхуну».

- Да-да, входи, - ободрил его доброжелательный мотоциклист, газанул и скрылся. Вывески на гостинице не было, но не было и традиционного объявления «мест нет». Впрочем, этого и не требовалось. Протиснувшись в узкую дверь шхуны, гость увидел,   что даже в коридоре на полу лечь негде.  Выручила студенческая смекалка. Денис нырнул под стол, занял место и, оставив чемодан,  отправился в поселок,  в мага­зине он попросил банку сгущенного молока,  выбрался в горы и там,  на лоне природы,   среди нагромождения камней,   решил  «замять червячка». Проткнул банку ножиком - молоко не течет,   срезал крышку - ба! Да ведь это колбасный фарш,  продавщица надула!  Денис был возмущен беспредельно,   но что поделаешь- надо есть,  преодолевая тошноту,   запихал он в себя коричневое   «благоуханное» месиво и,   содрогаясь от духовной отрыжки, вернулся на постоялый двор.  Там,  под  столом,  на полу,  подстелив газетку он и провёл свою первую чукотскую ночь.

Утром  следующего дня Денис сидел на чемодане у входа в двухэтажный каменный дом с надписью на двери «Восточно-Чукотская Геологическая Экспедиция».  Сидел,   зевал, потирая бёдра и бока,  намятые жестким полом нырвакинотской гостиницы. Мимо проходили мужчины и женщины,   одетые в лыжные костюмы,  телогрейки,  костюмы х/б,  измазанные мелом,   забрызганные побелкой и штукатуркой.   Все это были конторские  работники экспедиции,   своими  силами  достраивавшие второй этаж.   На Дениса поглядывали с любопытством - что за гусь? Откуда? Вслух,  однако,  этих вопросов никто не  задавал.  Народ воспитанный,  решил Денис.

Вдруг из-за угла выскочил маленький кривоногий гражданин,  черный,   кучерявый,  бровастый,  носатый,  большеротый,  да как  заорет:

Молодой специалист!  За мной! 

 И,  резко развернувшись,  побежал на­зад,  через улицу,  в двухэтажный каменный барак. Денис пустился за ним,  гадая на ходу, с кем имеет дело и куда они бегут,  юркий кучеря­вый человечек нырнул в сумрак барака,  ловко промчался по длинному узкому коридору,  сплошь заставленному вдоль стен ящиками и железны­ми бочками с водой,  открыл квартиру и приказал:   «Входи!». Денис, все еще ничего не понимая,   вошел в комнату, огляделся.

-  Михаил Иванович Блямберг!  Начальник экспедиции!  Майор! - представился гражданин.

- Доценко Денис,  - ответил молодой геолог.

- Знаю! Жить будешь пока  здесь!  У мине!  Прибыл во время!  Поедешь в трюм!  На разгрузку парохода!  В ночную смену!   Ложись!   Спи!

И убежал. Быстрый, как молния и решительный,  как барс.  Грозный, энергичный и деловой,   он произвел на Дениса потрясающее впечатление.

Но уже вечером Денису  стало известно,  что Блямберг не начальник экспедиции,  а зам,  что он не майор,  а капитан в отставке,  что в официальных бумагах он фигурирует как  Михаил Ицекович,  что по паспорту он Мойша Ицекович,  а в народе,   за глаза,  его  зовут просто Блямс. Двадцатилетним капитаном закончил Мойша войну в Болгарии,  где был, по его словам,  комендантом города Софии.  И дослужился бы он до гене­рала,  если бы ни чрезмерная любовь к музыке.  Пятнадцать трофейных аккордеонов, отправленных предприимчивым офицером из-за границы в город Харьков, были конфискованы,  а  любитель музыки демобилизован.   В  Харькове отважный капитан служил в    «органах», женился на красавице-украинке и  совершил героическим поступок -  защищая жену,    застрелил бандита.  Убийство было оправданным и Мойша  за  это ничего не схлопотал.  Погорел - он на курах,  портивших  его грядки.   Он их перестрелял. Сосед, владелец кур,  пожаловался,  пистолет у  Мойши  отобрали,  из «органов»            выгнали.

В поисках подходящей работы Блямберг прибыл в Магадан,  закончил трехмесячные курсы радиометристов и был направлен на работу в Восточно-Чукотскую геологическую экспедицию,  несколько лет Мойша служил тех­ником-радиометристом,  бывал в полевых партиях.  Возвращаясь в поселок на базу экспедиции,   он напускал на себя важность и таинственность, ибо в те годы все, что было связано с поисками урана было строго за­секречено и для геологов, занимающихся съемкой,  недоступно.

Получив квартиру,  Блямберг вызвал из Харькова свою Ганночку и, несмотря на  суровый климат Чукотки,   зажил спокойно и счастливо.  Од­нако семейное счастье Мойши было недолгим. Уже через год чукотское затворничество Ганне надоело,   она заявила огорченному мужу,  что здесь в этом паршивом Нырвакиноте,  в этой гнусной дыре пропадает ее цвету­щая молодость,  ее красота,  и что ей необходимо жить в  Харькове и только в Харькове.

Появились у Ганны и побочные увлечения.  Однажды осень возвратился Мойша из тундры и застал у себя дома незнакомого мужчину, с которым быстро познакомился.  Не успел Блямс открыть дверь своей квартиры, как получил мощный удар в челюсть и полетел по коридору,  увлекая за собой грохочущие ведра и тазы. Поднявшись,  незаслуженно обиженный полевичок побежал за подмогой,  нашел двоих бородачей,   скомандовал - за мной!  -  и ринулся в атаку. Увы - поздно,  хахаль смылся.  Взволно­ванная Ганночка,  стояла посреди комнаты,  ожидая решения  своей участи. Мгновенно оценив обстановку,  капитан бросился на жену,  вцепился в ее белые,  пышные,  прекрасные волосы,  рванул на себя и...

Приглашенные для боя с неизвестным жеребцом бородачи в ужасе попятились назад и бросились вон - на  их глазах Блямберг единым ма­хом  содрал скальп с Ганночкиной головы!  Вся ее пышная прическа оказалась у Мойши в кулаке! Посадят Мойшу! Свидетели столь неожиданного и страшного фокуса были не на шутку перепуганы. Успокоились они толь ко на другой день, когда узнали, что волосы у Ганночки были пристав­ные и называются они «шиньон».

- Ишь ты, до чего же хитрый народ, эти бабы, - удивлялись бородачи,- а мы-то думали...

Семейный скандал Блямберга стал широко известен в поселке,  Ганночка  срочно покинула Чукотку.  С тех пор она  с дочкой Ирочкой проживала во Львове,  а  Мойша трудился на Севере и обеспечивал ее деньгами.

Фактически потеряв семью,  Блямберг не потерял богатырского духа,  чудом вмещавшегося в его маленьком тельце. Лишившись семьи, он целиком и полностью отдался производству.   Вскоре после бегства Ганны благодаря личным боевым качествам - энергичности,  ре­шительности,  громкому командирскому голосу - Блямберг был назначен на должность заместителя начальника экспедиции.  Разное говорили о его работе. Панфиловна,  глава картографов-оформителей,  утверждала, что  от Блямса много шуму,   а толку нет. Другие же работники экспеди­ции считали,  что товарищ,  в общем-то,  на месте,  но ему,  к сожалению, не хватает знаний,   специального образования,  поэтому  нередко его кипучая энергия направлена в пустоту.

Вот такому человеку под начало почему-то попал Денис.  И не только он.  Еще два молодых  специалиста обитали у Блямберга и подчинялись ему - Василь Чобра и Зураб Кахия.  Вместе с ними вечером Денис сидел в трюме парохода и грузил на поддоны ящики с гнилым,   вонючим картофе­лем,  подъемный кран извлекал их на поверхность.  В огромном трюме бы­ло холодно,  темно и пыльно. Денису вспомнилось:

Ты помнишь тот Ванинский порт

И  вид парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт,

В холодные мрачные трюмы?

Ребята с тоской поглядывали вверх,  на светлый квадрат подсве­ченного электричеством неба и с нетерпением ожидали конца смены. Возвратясь домой,  ели колбасный фарш (пришлось Денису привыкнуть), пили вино и падали,  как убитые - спать!

Квартира Блямберга  состояла  из двух крошечных комнат.  В даль­ней ночевал сам хозяин,   в передней,  проходной,  расположились молодые специалисты.  Василь Чобра - выпускник Киевского университета- невысо­кий пропорционально сложенный крепыш, бывший борец.  Темные пышные мол­даванские волосы и коричневые улыбающиеся глаза делали его похожим на плюшевого медвежонка.  Чобра прибыл в экспедицию на три дня раньше Дениса и был зачислен техником-геологом.  А Денис попал в младшие тех­ники,  что его очень возмутило,  потому что Магадан направлял на долж­ность старшего техника-геолога или геолога.   Так реальная действительность,   зачеркнув официальную бумажку,  преподнесла Денису практический урок.   «Все решается на месте и не всегда в твою пользу», - думал он,

Третий молодой специалист - Зураб Кахия,  техник-геофизик,  имел уже недельный чукотский  стаж.  Это был высокий спортивный парень с крючковатым носом,  доставшимся   ему в наследство от папы-грузина,  и светлорусыми волосами,   заимствованными  у  русской мамы.   Родился  на Камчатке,  отца не помнит (родители развелись,  когда ему было нес­колько месяцев), в Грузии ни разу не был и знал по-грузински только четыре слова: гамарджёба, гогия, мамалыга,  лобия. На Чукотку Кахия попал после демобилизации (служил в Приморье) и,  не имея приличного гражданского костюма,  носил пока солдатскую форму.  Впрочем, для ра­боты грузчика другого одеяния и не требовалось.

Первую чукотскую неделю рядовой запаса ночевал на столах в зда­нии экспедиции,  укрывшись шинелью.  Тут его укусила обнаглевшая за лето крыса. Зураб возмутился,  поймал Мойшу и, показывая забинтованный палец,   заявил протест.

- Михаил Иванович!  Я служил в воздушно,  сами понимаете, десантных войсках,   совершил тринадцать прыжков с парашютом,  мне приходилось подрывать старые, снаряды - и ни одной царапины!  А тут, под мирным небом, шушары рвут моё тело на клочки! Когда, извините за нескромный вопрос,  будет подходящее для техника-геофизика жильё?

- Будет! Жди!  Занят! - и Блямс убежал. А бегал он так,  что догнать его было невозможно.

Жилищное положение Кахии  «улучшилось» с прибытием Чобры и Доценко. Блямберг сообразил на троих одну комнату - свою комнату,  ибо селить молодых специалистов было некуда, общежития для холостяков экспедиция не имела. Зураб без сожаления покинул конторские столы и с сожалением переселился на квартиру к Мойше, где ему досталось мес­то на полу.  Старая солдатская шинель продолжала верно служить своему хозяину и здесь,  в апартаментах Блямса.

Молодые специалисты получили матрацы и лёгкие одеяла. Просты­ней Блямберг не дал. Ребята написали фельетон в местную стенгазету, покритиковали шефа  за невнимание - и простыни появились.  Однако не­житься подолгу в ласковой чистоте простыней геологам не приходилось. Блямберг сам не спал и постояльцам не давал.  На рейде и у пирса про­стаивали груженые пароходы. Большинство кадровых грузчиков после по­лучки  «гудело», поселковое начальство нервничало, перезванивалось, бегало и орало,  изыскивая трудовые резервы.  Вот и попали молодые инже­неры в снабженческий аврал, в осеннюю навигационную страду,  в тот месяц,  который год кормит.  Случалось дипломированным грузчикам вкалывать и по две смены подряд,  когда Блямс не находил очередных и приказывал-просил снова идти на пароход,  выручать экспедицию.

Через десять дней за безотказную работу на Смешторг ударная тройка была переведена из затхлого трюма на  свежий воздух.  Теперь крепко  сдружившиеся парни разгружали на пустыре лесоматериалы для экспедиции. Тут было несравненно приятнее,  чище и легче - застропитъ связку досок на крюк автокрана и уложить её в штабель не составляло большого  труда.

Однажды ночью, разгрузив лесовоз,  ребята отправились отдохнуть и согреться в хорошо знакомую шхуну. Три развесёлые девицы встретили их на пороге,  раздели и повели к  столу. Увлекшись вином и беседой, геологи позабыли об очередном грузовике,  и тот сиротливо простаивал под автокраном,  подавая тревожные сигналы.  В перерывах между гудками шофера материли  «работничков».  На сигналы прибежал Мойша Ицекович. Узнав,  в чём дело,  он пустился на поиски исчезнувшего звена,  быстро обнаружил  шхуну,  в которой оно засело,  внезапно, без стука ворвался внутрь.  С улыбкой торжествующего дьявола Блямберг предложил немедленно прекратить пьянство и разврат и следовать на разгрузку машины. Молодые специалисты повиновались.

Этот случай не изменил высокого мнения Блямберга о своих подопечных. Выступая на профсоюзном собрании,  он громогласно рекламировал молодых специалистов,  он говорил об их отличной физической подготовке и дисциплинированности.

- Почему, Доценко, Чобра и Кахия? они могут идтить!  И работать! Всегда!  Самоотверженно!  А вот Иванов-нет!  Уклонялся пароход!   С фонарём не мог найти! - кричал с трибуны Мойша Ицекович,  тыкая пальцем в изумлённый  зал.

Обитательниц  шхуны звали Люся,  Нина и Тамара. С двумя из них - Люсей и Ниной - ребята познакомились через три дня после посе­ления у Блямса. На холодном Севере знакомства  совершаются столь же быстро,  как и на  знойном Юге и нередко тем же кончаются.   Вечером первого дня,  уходя в морпорт,  парни услышали магнитофонную запись «тумбалалайки». На следующий  вечер «тумбалалайка» повторилась.  На третий день Зураб увидал на улице,  возле своего барака, двух голоногих де­виц,  выколачивающих пыль из одеяла.

- Простите,  девушки,  я - Зураб.  Это у вас звучит «тумбалалайка»?

-  Очень приятно,   Люся и Нина. Да,  у нас.

-  А можно с ней познакомиться поближе?

-  Хи-хи!   Можно.

- Нас трое.  Мы очень любим музыку.   Мы зайдем к  вам вечером в субботу.   Хорошо?

- Чудесно. Ждем.   С вином.

-  О,   разумеется!  Готовьте  закуску.

Денису и Зурабу понравилась Нина,   Люсе приглянулся Василь. Когда  все  это выяснилось,   Зураб,  будучи джентльменом,  ушел первым.

 

Его не надо просить ни о чем,

С ним не  страшна беда.

Друг мой - третье  мое плечо,

 Рядом  со мной всегда.

 

Если узнаю, что друг влюблен,

А я на его пути –

Уйду с дороги, таков закон,

Третий должен уйти.

 

Эту песню друзья пели не раз,  она глубоко волновала их.   Ситуация  была подходящей. Горы,  море,  пирс,  пароходы на рейде,  трюмы,  краны, общее жилье,   совместный напряженный труд - в такой обстановке родилась и крепла дружба молодых людей.   Они договорились раз и навсегда: ссор из-за женщин быть не должно!

- Денис,  дорогой,  ты за меня не беспокойся,  я себе в другом месте найду. Действуй! - напутствовал Зураб товарища,  уходившего на очередное свидание.

Люся и Нина - обе медички, медсестры - оказались девушками весьма современными, без предрассудков. Мнение семейных соседей их не интересовало, они веселились во всю. Зато соседи очень заинтересовались ими,  пригрозили милицией,  вследствие чего музыкальные подруги вынуж­дены были переселиться в больничный домик на далекой окраине поселка Домик стоял на пустыре,  по соседству с моргом,  и жила в нем Тамара, тоже медсестра, женщина, про которых говорят: «страшнее атомной бомбы». В сложившейся ситуации Денис и Василь временно прекратили посещение подруг и стали дожидаться лучших времен,  на которые намекали девицы. Видя инертность геологов,  в атаку на медичек пошел молодой специалист Коля Шнурков,  инженер техснаба.  Как-то в выходной вечер,  из­вестным способом набравшись храбрости,  Коля решительно направился в пустынную обитель благородных девиц.  С энергией весеннего изюбра преодолел он буераки,  сугробы и бугры,  сопя,  остановился у заветной двери и трижды постучал.  На вопросы "кто там?" и  «что надо?» признался,  что это он,  Коля,  пришел в гости. Дамы за дверью возмутились

- Мы не можем тебя принять.  Поздно уже и мы не одеты,   мы спим.

От таких  речей Коля воспылал еще больше.   "Гони любовь хоть в дверь, она  влетит в  окно",   - шутил Козьма Прутков.   Так  оно    и  вышло,  Шнурков полез в форточку.

Испуганные дамы,  накинув пальто на полуголые телеса,  выскочили из дому, (встречные люди изумленно оборачивались вслед голоногой тройке, скачущей в тапочках по снегу) и попросили убежища у геологов. Тут они отогрелись,  причесались,  кое-как напялили мужские брюки,  взятые взаймы у геологов,  и вернулись домой.   Вскоре после этого  случая медсестры переселились в ту самую уединенную    шхуну,  в которой Блямс застукал молодых  специалистов.

Надо сказать,  что несмотря на внешне легкомысленное поведение, Люся и Нина были девицы себе на уме и ничего лишнего парням не позволяли.  "Только не здесь,  только не сейчас", - говорили они. Денису это дело надоело.  После одной бессонно-бессмысленной ночи он,  разобидевшись,  покинул  "шхуну" чуть свет,   "это черт знает что, - думал он с досадою,  -  зачем было в постель пускать?". И Нина Лисицина потеряла для него всякий интерес.   Он решил - пусть другим голову морочит.

Этим другим оказался...  Зураб.  Но не сразу.  Первое время Лисицина,   задетое за живое внезапным охлаждением и бегством Дениса, пы­талась снова увлечь его.   Страстные,  пламенные взоры,  тяжкие выразительные вздохи - все было пущено в ход. Даже такое было - однажды на танцах в клубе,  проходя мимо Дениса,  она пребольно ущипнула его за ногу,  оставила  синяк.  Но и это не помогло - Денис не воспылал,  а на­против,  возненавидел ее низкий лобик с челочкой и тусклые размалеван­ные глазки.  Как он раньше этого не замечал? Наверно,  мало смотрел в лицо,  о другом думал...

Так в тяжелой физической работе и легких душевных волнениях проходили первые чукотские дни и ночи молодых специалистов.  За это время были получены подъемные и первая получка. Денис сразу же отправил матери первый перевод. Он с гордостью и радостью думал: "Ну,  матушка,  теперь держись,   завалю тебя деньгами".  И вспомнил свое обещание и те события,  которые предшествовали ему.

После окончания десятилетки Денис заявил матери  Аксинье Константиновне,  что будет учиться в Новочеркасске,  на геолога.

- И куды ты поедешь? - горестно вздохнула старая крестьянка. - Рази у совхози работы нетути? Не пушшу.

- Что я тут делать буду? Быкам хвосты крутить?

Мать подумала и спросила:

-  А  иде денег на дорогу  возьмешь?

-  Заработаю. Устроюсь грузчиком в гараже.

Денис заработал нужную сумму, отправился в Новочеркасск.  Несчастье случилось после сдачи экзаменов. Кто-то из провалившихся абитуриентов перед тем,  как ехать восвояси, забрался в чемодан Дениса и похитил деньги.   Студент Доценко стал нищим.  Выручил земляк, дал два рубля. Денис отправил матери телеграмму.  "Деньги украли помогите выучусь инженера расплачусь лихвой". Получив первую в жизни телеграмму, да еще такого содержания,  Аксинья Константиновна заголосила:   "Головушка ты моя горькая! Ды иде ж я возьму ети деньги?" Затем,  успокоившись, она обошла родичей,  насобирала небольшую сумму и отправила сыну в институт.

- Вот жа  окаяннай!  Не послухалси матери!  Говорила - дома сиди, дык нет,  завеялси куды-то, с ворами таперича живеть,  - ворчала  она,  утирая слезы концом ситцевого платочка.

В ожидании пособия Денис существовал на двадцать копеек в день, питаясь хлебом,  молоком и помидорами из колхозного ларька.  Все это время он страшно маялся животом - молоко и помидоры плохо уживались в одном желудке. Помощь матери была как нельзя кстати.   Студенческая полукотлета,  купленная на полученные деньги,   спасла жизнь будущего покорителя северных широт.

И вот,  наконец,  наступило время,  когда деньги матери высылает Денис. Первая получка,  первый перевод - эти события требовали грандиозной обмывки и она  состоялась.  Тем более,  что Зураб и Василь тоже получили  зарплату и жаждали ее обмыть.   Собралась компания.  Был тут и Коля Шнурков,  был и Лев Рахлин,  главный механик экспедиции.

Лев Моисеевич Рахлин - старый северянин, друг Блямберга и прямая его противоположность.  Это был крупный,  мясистый,  ленивый мужчи­на  с огромной лысиной и толстыми,  вечно мокрыми губами. Желтые на выкате глаза Льва равнодушно взирали на мир.  Проживал он тут же,  у Блямса,  вместе с молодыми специалистами. Спал на раскладушке, не раздеваясь,  выставив на свет божий пятки круглые и грязные,  как мяч.  Уткнувшись носом в подушку,   он богатырски храпел,  будоража  соседей.  Проснувшись,  Лев превращался в доктора сексуальных наук.  На тему  взаимоотношения полов он мог говорить бесконечно,  виртуозно, жмурясь от удовольствия и причмокивая сальными губами. Нередко Мойша поддерживал Льва и тогда два непревзой­денных рассказчика составляли великолепный дуэт,   слушая который неискушенная молодежь диву давалась - неужто бывает такое? Ну и ну! После откровений старых прелюбодеев молодые люди,  бывало, подолгу не могли заснуть, а заснув,  видели тревожные, дразнящие,  эротические сны.  И неизвестно,   сколько бы еще лекций на тему «мужчина и женщина» прочитал Лев Моисеевич,  если бы ни один курьезный случай.

Были у главного механика большие,   с голенищами до колен гео­логические сапоги,  с ремешками и подковками - единственная его цен­ная вещь,  его любовь и гордость.  Эти сапоги и послужили причиной разрыва дружеских отношений Рахлина с молодыми геологами.  На пиру, устроенном в честь первой получки молодых  специалистов,  сначала все шло хорошо,  пели студенческие песни.  Лев Моисеевич был в ударе,  со смаком рассказал несколько пикантнейших историй,  вместе со всеми пел и блаженно улыбался,  расквасив толстые,  блестящие губы. Потом он как-то неожиданно свалился и  захрапел.  Вслед  за ним опьянел Коля Шнурков.  Его замутило, кто-то услужливо подставил ему вместо таза широкое голенище рахлинского сапога...

Наутро дикий рев разбудил обитателей блямсовой квартиры.  Лев Рахлин стоял босой посреди комнаты, выпучив красные с перепою глаза. Тыкая пальцем в опаскуженный сапог,  он грозно вопрошал: "Кто?" Сапог, наполненным блевотиной, виновато прислонился к стенке,  янтарно-мутные капли свисали с его застежек-ремешков.

- Что?! Кто это сделал?!

-  Не знаем,  - сонно отвечали ребята,  - понятия не имеем.

Рахлин был неутешен, - в чем идти на работу? Сообща нашли под кроватью чьи-то старые,   стоптанные туфли. Уходя, Лев пригрозил:

- Пусть тот,  кто это сделал,  вымоет сапог!  Не то он пожалеет,  я ему устрою!

Разумеется, никто за сапог не брался.  Стоял он у стеночки и кис целую неделю,  вся экспедиция с интересом ожидала,  чем все это кончится. А кончилось прозаически - Рахлин не выдержал (в туфлях ноги мерзли) и сам вычистил сапог,  высушил его,  обулся,  треснул дверью и больше в квартире Блямберга не появлялся.  А через месяц за развал ме­ханической службы сексуальный колосс был уволен по «собственному желанию». Следы Льва Рахлина  затерялись где-то на Колыме.

Однажды утром шел Доценко в экспедицию и встретил двух девушек с чемоданами.  Одна из них оказалась Ревеккой Гольденблюм.

- Рива,   здравствуй! - завопил Денис на всю улицу. - Ты куда?

- К вам,  - смеясь,   ответила  она, - вместе жить будем.

- Как? - опешил Денис.  - Где? Почему?

- Потому что жить больше негде.  Михаил Иванович послал нас к себе, во вторую комнату.

- Зина,  - представилась вторая девушка.

Денис назвал свое имя,  мельком взглянул на новенькую, она ему не понравилась.  Он продолжал рассматривать смущенную,   раскрасневшуюся Ревекку.

- Ну что ж,  тогда следуйте за мной, как говорит наш шеф и покровитель. Отобрав у Ревекки чемодан (Зина свой не отдала), Денис в полном смятении чувств повел девушек на квартиру Блямса. Что же теперь будет?

Девушки заняли заднюю комнату, Блямберг ушел жить куда-то в дру­гое место.  В экспедции пошли слухи,  что его приютила некая дама бальзаковского возраста,  не то медичка,  не то продавец.  Толком никто ни­чего не знал, даже оформители, потому что знаменитый чукотский пинкертон Толя Куркин все еще пребывал в разведке.

Так окончательно сформировался экипаж блямсовой квартиры.  Кроме пятерых  законных жильцов здесь все свободное от работы и сна время проводил Коля Шнурков /Шнурок/, часто бывал Слава Майоров - молодой геолог, перебравшийся на Чукотку с колымского прииска, заходили на огонек три медсестры - Люся, Нина и Тамара. И, наконец, появилась гидрогеолог Милка, чудо из чудес.

Душой общества была Ревекка - девушка красивая, жизнерадостная. "Баба с мозгом", - говорил про таких тургеневский Базаров.  Доказательство: после месячной стажировки в Магадане Гольденблюм была направлена в Восточно-Чукотскую экспедицию сразу на должность начальника планового отдела.

- Ни Фига себе! - воскликнул Зураб, узнав об этом.

- Ну ты даешь! - произнес восхищенно младший техник-геолог Доценко. После института сразу в начальники!  Редко кому выпадает такая судьба

- Ладно вам,  - отмахивалась Рива,  - ничего в этом хорошего нет. Трудно мне.

Парни относились к Ревекке,  как к сестре,   серьезных намерений по отношению к ней никто не имел - слишком толста была красавица.

- Эх,  Рива,  - вздыхал Зураб, - была бы ты отличная девушка,  если б снять с тебя стружку пальца в два. Ревекка хохотала.

- Кто-нибудь и такую возьмет,  не сомневайтесь, - мудро отвечала она. Вела  себя Ревекка просто и непосредственно. Никаких попыток по­нравится многочисленным   женихам,  окружавшим её, она не делала. Впрочем,  иногда Рива шутя заявляла,  что знает способ завлечения мужчин, умеет строить   глазки.

- Для этого,  - говорила  она,  - надо сделать глазами так:  в угол - на нос - на предмет. И она вращала зрачками, демонстрируя на  одном из товарищей свой неотразимый прием.

Вместе с группой    знакомых геологов (сожителей,  как она их называла)  Ревекка ходила на танцы в местный клуб. Подошел к ней однажды ухмыляющийся пьяный хлюст, пригласил потанцевать. Подражая одной деревенской подруге,  Рива ответила:

- Извините,  не танцюю. Потому что когда танцюю,  я путию, а когда путию,  то вуняю.

В том,  что она была девственницей,  никто не сомневался.  Од­нажды произошел такой случай. Денис зашел на женскую половину (дверь не имела запора и была преградой чисто символической).  Зина и Рива лежали в одной постели,  читая книжки.

- Окинь мантилью,  ангел милый,  и явись,  как ясный день.  Сквозь чугунные перила ножку дивную продень,  - пропел Денис,   обращаясь к Риве.

- Хочешь посмотреть? - спросила Зина, бросая книжку на пол. - Пожалуйста! - И она отбросила одеяло.  Ошеломленный Денис действительно узрел полную белую ножку своей симпатии.  Ревекка мгновенно укры­лась и...  зарыдала. Денис выскочил в свою комнату.   "Ну, все пропало, - думал он, - теперь она на меня и смотреть не будет".  Но он ошибся. Наутро Рива была как всегда спокойна и мила, улыбалась и шутила. Денис воспрянул духом - а что,   собственно,  произошло? В чем он виноват? Уж если Ревекке обижаться на кого,  так это на разбойницу-подружку.

-Три ха-ха!  Так вот вы где живете! Чудненько устроились!  - услыхали однажды геологи.  В комнату к ним вкатился белобрысый говорящий клубок.

- Ребята,  это Милка!  - обнимая закутанную в шаль кубышку,  объявила Рива. - Я вам рассказывала про нее.

-  А,  Милка,  здорово! - закричали парни, вскакивая с мест.

Людмила Звонарева,  молодой специалист-гидрогеолог,  работала на оловянном руднике,  недалеко от Нырвакинота.  Используя всякую возможность,   она навещала подругу,  вместе с которой училась и приехала на Чукотку.  Маленькая,  толстая, нос пуговкой, глазки с лукавинкой, губки сердечком - вот ее портрет. И уж такая хохотушка,  такая юмористка и балаболка - спасу нет. Как начнет Милка говорить - всех перего­ворит, перетараторит. Встречаясь, подруги пели задорно-шаловливые студенческие песни. Чаще прочих они исполняли песню про Афанасия. "Бежал по полю Афанасий,  восемь на семь...". Подхваченная горластыми геологами, нередко звучала в блямсовой квартире и песенка про бабку, пожелавшую приобрести путёвку в спортивный лагерь:

Тренируйся, бабка,

Тренируйся, Любка,

Тренируйся,  ты моя

Сизая голубка!

Чем больше привыкали молодые люди друг к другу, тем более  опасными    становились отношения между ними.

Однажды ночью, как бы ненароком, вроде бы для продолжения начатого разговора,  на койку Дениса подсела Зина. Население двух комнат говорило, смеялось, а Денис тем временем ощупал соседку - она оказа­лась в одной коротенькой комбинашке. Уложить ее рядом и прикрыть оде­ялом было делом нескольких секунд,  она молча отдалась и тихо скольз­нула прочь. Никто из товарищей ничего не заметил.  Так закончился ме­сячник совместного проживания молодых специалистов. Даже Ревекка ос­мелела настолько, что с удовольствием обнималась с парнями и затева­ла игры с борьбой, неизбежно оказываясь на лопатках, визжа и дрыгая ногами. Дальнейшее сожительство могло привести к нежелательным для обеих сторон последствиям.

- Еще полмесяца, и мы переженимся, - смеялась Рива.  И она была недалека от истины.

В один из погожих воскресных дней Василь Чобра задал вопрос:

- Геологи мы,  или нет?

- Ну, геологи,  а что? -  заинтересовался Денис.

- Должны мы подняться на ближайшую вершину или будем целый день ва­ляться на койках?

-  Должны подняться! - согласился Зураб.

Недолго думая, ребята  отправились к подножью вершины. Вместе с геологами расхотелось размяться и  техснабженцу Шнуркову.   Сопка  считалась запретной,   секретной,  ходили слухи,  что пограничники  стреляли по нарушителям - жителям поселка, рискнувшим подняться на  ее  склоны.

Геологи в это не верили,  но все же,  на  всякий случай, начали подъем с невидимой пограничникам стороны.  Однако,  выбирая наиболее удобный путь,  группа уже на  средине склона оказалась на  виду всего по­селка,   в том числе и погранзаставы.  Никакой  стрельбы,   разумеется,  не было,   миф был развеян. Усевшись на  скалах,  ребята любовались открывшейся перспективой.  Глубоко внизу,   сквозь черную пелену дыма от кочегарок просматривался маленький и грязный поселок,   серебрились цистерны нефтехранилища,  темнела бухта,   словно аппендикс,  выступал в море пирс.  На севере открывалась панорама  синих вершин Искатеньсного хребта,  на юге - выход в открытое море,   ровный, далекий,   загадочный горизонт.

На этой  орлиной высоте Денис под камнем обнаружил записку: "Я люблю тебя,  Наташа. Прощай!  Н.Т." Рядом лежала пустая бутылка из-под  зверобоя, комментируя находку,  геологи предположили,  что таинст­венный Н.Т. вознесся в поднебесье на крыльях неразделенной любви и

алкогольных парах. Произведя сеанс фотографирования,  геологи и примкнувший к ним снабженец без приключений  спустились вниз,  в дым и копоть.

 

В то время,  когда молодые специалисты прибыли в экспедицию, все геологи были в поле.  Конторские работники  заканчивали надстройку второго этажа административно-камерального помещения.  Начальник экспедиции  Сидельников тихо  сидел в  своем кабинете и ни во что не вмеши­вался. Руководил Блямберг. Его армия  состояла из оформителей, маши­нисток,  бухгалтеров.  Вся эта публика для молодых специалистов интереса не представляла,   они жили своим,   замкнутым домашним кругом.

В начале октября поднялся переполох - возвращаются полевики! Первой появилась поисково-съемочная партия Ивана Сорокина,   затем были вывезены партии Порфирия Савчука,   Сергея Любомирова, Гаврилы Иконникова  и другие.  Экспедиция  зашевелилась и  загудела,  как пчелиный рой. Веселые, обветренные,  красномордые,  бородатые и безбородые геологи-полевики разгружали машины с полевым снаряжением,   таскали ящики  с образцами и пробы в мешках,  устраивались в кабинетах,  геологи из разных партий,  встречаясь,  долго жали друг другу руки,  говорили,   смеялись - жизнь забурлила.

Полевики  считали,  что после возвращения домой  они,   как  солдаты, взявшие город,  имеют право гулять три дня,   таков неписаный  закон. В эти дни начальство тактично не замечало слишком громких разговоров и  слишком громкого,  взрывчатого смеха геологов,  их частых групповых отлучек и опозданий на работу,  к себе без особой нужды не вызывало, стараясь не беспокоить своим неуместным вниманием  радостно  возбужденных полевиков.

Одна за одной пошли вечеринки -  "мальчишники" с  вином,  песнями, воспоминаниями,  анекдотами.   Молодые специалисты-грузчики хоть и не побывали в поле,  но активно участвовали во всех  "гульгуях". Дружное и веселое общество геологов-полевиков без колебаний признало  их в дымину своими.            Денис,   Зураб и Василь знали много песен и хо­рошо их пели,  пили еще лучше,  вели себя просто.  За несколько дней они перезнакомились со всеми геологами,   со многими из них  сразу же подружились,  Бывалые геологи-чукчи,   видя,   с каким интересом и вниманием  слушают их  новички - "чечако",   рассказывали  занятные происшествия разных лет.  Так, из отдельных фрагментов,   спрессованных временем, в представлении молодых специалистов сложилась своеобразная история зарождения и развития Восточно-Чукотской геологической экспедиции.

Свое летоисчисление экспедиция ведет с первого послевоенного года,   с того момента,   когда в бухту Нырвакинот вошел пароход "Латвия", переполненный на пустынном берегу паслись олени,   стояло нес­колько яранг. Рядом с ярангами у подножья сопки    раскинулся палаточный поселок геологов,  несколько позже появились деревянные дома.

 Возглавлял экспедицию Абрам  Лившиц,   инженер-майор.   Ходил товарищ Лившиц в форме,   с погонами,  как и полагалось по правилам Дальстроя.

Вчисле первых работников геологической экспедиции,   сошедших с парохода,  была  стройная краснощокая девушка-комсомолка с длиной ко­сой,  представитель особого отдела,  хранительница и блюстительница геологических  тайн Ксения Караваева.

Руками  заключенных были сооружены лагерные постройки,   огражденные колючей проволокой и сторожевыми вышками,  пострены жилые дома для свободного населения - мощные толстостенные бараки из дикого камня.  Заключенные составляли неисчерпаемый источник рабочей силы для геологических партий.

До 1955 года  собственных транспортных средств экспедиция в достаточном количестве не имела.  Для переброски партий к месту работ арендовали трактор в автобазе или попросту просили подбросить по пути,  вдоль строящейся на  оловянное месторождение дороги.  Использовались олени и  собачки -  совсем уж романтичный, но очень медленным и изматывающие вид транспорта. К месту  работ добирались по месяцу и более.  Редкой сетью рекогносцировочных маршрутов покрывались огромные площади,   составлялись мелкомасштабные геологические карты.

К 1960 году   "белых пятен",   то есть районов,   где не  ступала  нога геолога,   на Чукотке уже не было.   На полуострове были  открыты рудопроявления молибдена,   олова,   титана,  цинка,   свинца,  мышьяка,   месторождения  строительных материалов. Безуспешно велись поиски угля,   изучались лоринские горячие источники.  Каждый сезон приносил не только новые открытия,  но и новые впечатления,  новые приключения.

1952 год. В экспедицию прибыл молодой специалист Степа  Соломин. Назначили  Степу начальником мелкомасштабной партии.

-  Да я не  справлюсь!  - испугался  Степа.  - Я же молодой,  неопытный!

- Ничего,  справишься,  куда ты денешься,  - успокоил его начальник экспедиции. - Вон у нас Люба Шульц в начальниках который год ходит. Баба,  а  справляется.

Так Степан Ильич,  минуя три предварительные стадии - техника,  геолога,   старшего геолога - стал сразу начальником партии,  опытных наставников и примеров для подражания он не имел,   он выработал свои, чисто соломинский стиль работы,   в основе которого лежало беспрекословное,  неукоснительное выполнение плана,  его физических показателей. Руководствуясь принципом  "план прежде всего" Степа  стремительно про­кладывал маршруты,  мчась по тундре,  как олень. Уже к середине лета он закрыл намеченную площадь,  возвратился в поселок и спросил - а что дальше делать? Ему сказали:   "Молодец,  Степа,  так держать! План ты выполнил,  теперь иди дальше на  север,   снимай соседние территории".

Молодой и ретивый начальник партии продолжая съемку до середины октября. Он пересек Чукотский полуостров,  пройдя путь от Берингова до Чукотского моря,  от Тихого до Ледовитого океана,  кочевал с Чукча­ми,   спал с чукчанками, жил в ярангах, плавал на вельботе вдоль северного побережья    и в заключение чуть не женился на одной из первобытных подруг.  Чукчи-пастухи в кухлянках,   знакомые и  "родственники" Соломина несколько лет подряд после знаменитого сезона,  появляясь в Нырвакиноте,   разыскивали  "насильника  Степу" и просили у него на водку:   "Салямин,  дай тли лубля". В конце концов Степа  стал опасать­ся каждого прихожего чукчу,   завидев его на  улице,  он прятался   и первый попавшийся подъезд.   А в экспедиции потешались.  Нет-нет, да  и припугнет Степу из-за угла  какой-нибудь шутник вроде Панкова или Хазбиева: "Салямин, дай тли лубля!" Соломин автоматически шарахнется  в сторону,   закроется рукавом,  а после,   разобравшись,   сипло смеется и говорит:   "У,  пантовитый!"

За полевой сезон 1952 года молодой Степан Ильич установил рекорд    по площади съемки - вместо плановых трех тысяч квадратных километров он выдал семь тысяч пятьсот. При этом было открыто сурьмяное месторождение и  нес­колько точек со знаками россыпного золота.

1954 год.   Молодой специалист,   старший техник-геолог Виктор Шмелев промывал приток  Амгуэмы.   Он увлекся настолько,  что миновал устье  ручья и пошел вниз по течению большой  реки,   опробуя пустые галечные пляжи. Рабочий-промывальщик пытался остановить Хмелева,   он намекнул ему,   что промывать  Амгуэму  нет смысла,   да  это и не  входит в их  задание,   и предложил вернуться назад,   в лагерь.  Хмелев отказался, рабочий ушел. Виктор со сосредоточенным видом заядлого поисковика шествовал вдоль Амгуэмы, по-медвежьи продираясь сквозь кусты.

Крупную фигуру Шмелева  заметили издали шедшие навстречу  Иван Задорин и Виктор Галин Иван решил подшутить.   Спрятавшись в кустах, он крикнул:

-  Стой,   стрелять буду!

Шмелев бросился бежать,   со страху перепутал направление,   сиганул в реку. Преодолевая стремительный поток,   он пер без оглядки,   быстро погружаясь в  ледяную воду. Иван опешил.

- Куда  ты,   Витя?    -  завопил он,  выскакивая из кустов.   -  Вернись!

А вода уже по грудь,   сбивает беглеца  с ног,  волочит вниз по течению.

-  Витя,   я пошутил!  Вернись!  Утонешь!   Это я,   Ваня  Задорин!  Поворачивай назад,  к берегу,  к берегу греби!

Шмелев,  наконец,   остановился,  уперся,   робко  взглянул на берег,  узнал своих и выбрался из воды,  грозя могучим кулаком.

1956 год. Рекорд  скорости съемки установил Петр Споров. Его партия    выехала   в поле на  тракторах пятнадцатого июля,   а возвратилась  в поселок 8 сентября,  переполнив план на семнадцать процентов. Вот что такое полярный день - одного  месяца  хватило Петру, чтобы  заснять площадь в 3800 квадратных километров  и найти пять рудопроявлений  титана.

Стоянка на  реке Экугваам. Июль месяц.   Андрей  Хмара,   старший  техник-геолог,   заболел ангиной. База  партии,  где  имелась аптечка,   находилась в двенадцати километрах к северу.   Андрей,   отказавшись от сопровождения, один, налегке, отправился в недалекий путь.  Что такое двенадцать километров для опытного тундровика? Сущий пустяк, два часа ходу.   И беспокоиться нечего, думал   Андрей,  уверенно шагая на  север,   неожиданно,  как это часто бывает на приморской низменности,   разыгралась кратковременная пурга. Андрей потерял ориентировку,   заблудился,  шел и шел до тех пор,  пока  ни упер­ся в широкую реку.   "Ба,  да ведь это Амгуэма ! "- удивился Хмара  и повернул назад.  Теперь он точно знал,  что стоянка поискового отряда, откуда  он ушел,  находится в сорока километрах  к  востоку.

Андрей вернулся на  стоянку через двое суток,  так и не побывав на базе партии,  усталый,  голодный,   но абсолютно  здоровый.   От ангины не осталось и  следа,  кроме того,   с этого дня он бросил курить и ма­териться.   Вот уж поистине,  не было бы счастья, да несчастье помогло.

 1956 год.  Телекайскую партию забрасывали самолетом АН-2 на лыжах.  Первый рейс сделали куда надо,  в назначенное место.   Вторым рей­сом на другом самолете полетел прораб горных работ  Виктор Шмелев.

Груз первого рейса с помощью Виктора пилоты не нашли,  сели и разгрузились на  новом месте,   за границей района работ,  посреди озера.   Ос­тальные семь рейсов были выполнены на третью площадь.  Пока самолеты летали, прораб Шмелев и радист Комаровский сидели на льду и скучали. Не потому,  что не было работы, женщин и вина,  а потому,  что не было спичек,   соли,  папирос и ножей.  Ничего не было,  кроме двенадцати банок американских импортных консервов  "Мутон" или,  как их называли,   "обезьяньего мяса".  Консервы по три килограмма,   соленые-пресоленые. Жажду утоляли снегом.  Вот почему две недели тосковал невезучий прораб,  вот почему напрягал слух и ждал  "аннушку".

Помощь пришла третьего июня,  но подобраться к робинзонам было не просто - лед у берегов растаял,  льдина,  на которой  сидели горемычные,   со всех сторон окружала  вода.  С ледяного островка их сняли на резиновой лодке. Через три дня островок исчез, расплавился,  растворился.  На поверхнос­ти озера,  пугая уток, плавали банки из-под  "Мутона".

Колючинская партия Симоняна завершила полевые работы и выехала на базу экспедиции в поселок Нырвакинот.   Остался еще один рейс - и ликвидация партии будет закончена. Техник-геолог Виктор Галин и зав­хоз Коваленко остались в тундре и терпеливо ждали самолет.  Неожиданно к ним в сопровождении чукчи пожаловал геолог соседней партии Иван Зубков. Привела сюда Ивана геологическая любознательность,   он хотел познакомиться с материалами Колючинской партии,  сравнить два смежных района. Трое бородачей жили в палатке до января месяца.  Палатку  за­несло снегом под  самую крышу,  одна труба от железной печки торчала.

Полярная ночь. Питание скудное. Топливо - сырые кусты. Люди впали в летаргию, забившись в кукули - спальные мешки из оленьего меха. Особенно не хотелось вылезать из кукулей по утрам, в мороз. И вот од­нажды завхоз Коваленко, поднявшись первым и растопив печку, устроил остальным оригинальный подъем. Он выскочил из палатки и заткнул тряпкой трубу. Едкий дым заполнил палатку. Иван и Витя задыхаясь, кашляя и плача, выскочили на мороз под истошный хохот, истопника с тех пор так и повелось. Тот,  кто первым выползал из кукуля, растапливал печку, выходил наружу и затыкал трубу.  Не подняться было невозможно,  внутренность палатки напоминала преисподнюю,  но это не смущало жильцов.  Хуже было другое, начались галлюцинации. Привиделся американский десант. Безумцы разбежались по тундре,   спасаясь от мнимых парашютистов,  морозный ветер успокоил их.

Витя Галин неохотно вспоминает сезон 1956 года.  Летом партия пережила гибель товарища,  техника-геолога /утонул в Колючинской губе/, зимой очень долго пришлось голодать и маяться в холодном палатке. В общем, для него это был самый трудный сезон за все десять лет.

В то время,  как Витя Галин  скучал и  "чокался" в неуютной зимней тундре,  остальная часть партии Симоняна камералила в поселке, переживая радость открытия.  Техник-геолог Жорж Аллавердиев обнаружил в одной из проб-протолочек богатейшее содержание корунда.  Проба была отобрана из гранодиоритового массива.  Подсчитали,  прикинули - запасы уникальные! Жорж две недели ходил именинником и принимал поздравления.  Потом Симонян вдруг засомневался,   сделал еще одну протолочку из этих же пород - пусто,  корунда нет.  Оказалось,  что первую пробу дробили в той же самой ступе,  в которой шлифовальщик дробил карборунд.  Ступу не почистили - вот и вышло месторождение абразивного материала.

1957 год.  Чаантальская партия начала  заброску  заблаговременно, ранней весной.   Самолетом АН-2 на лыжах сделали один рейс,  выбросили десант - часть груза и четверых мужиков - геолога Хазбиева,  прораба - Панкова,  техника-геолога Уздечкина,  рабочего    по кличке Соломон и пса Полкана.  Тут началась пурга. Люди остались без печки,  без угля, без соли. Рыло еще много всяких "без". И ругать некого -  сами виноваты, потому что груз на первый рейс подобрали как-нибудь,  без расчета на возможность внезапной непогоды.  Хорошо еще,  что была палатка и были кукули - замерзание исключалось.

Через несколько дней пурга утихла.  Гришка Панков, гуляя в ок­рестностях палатки,  пнул со злости старую ржавую бочку,  брошенную неизвестно кем и когда. В бочке булькнуло.   Открыли,  понюхали - солярка!  Топливо! Налили солярки в лоток,   занесли в палатку,   зажгли.  Так появился очаг,  у которого можно греться и готовить пищу.   А что варить? Соломону  пришла в голову удачная мысль - сходить к чукчам, выменять у них мяса, договорились - за оленя мешок муки.   Мясо варили до первого кипения и ели полусырое,  без соли,  по-чукотски. Кости обгладывал Полкан. Когда съели оленя,  сняли шкуру и с собаки.

Прилетела  "аннушка",  доставила груз и Юру Аллавердиева и при­готовилась в обратный рейс.  Муртаз Хазбиев вдруг чего-то  засуетился  заметался,   затем трусцой приблизился к еще открытой двери  самолета и нырнул в нее.

- Эй,   эй,  ты куда? - забеспокоился Панков.

Муртаз выглянул и прокричал:

- Слетаю в поселок,  одно дело важное вспомнил,   следующим рейсом прилечу!

- Ух,  хитрый!  - погрозил ему пальцем Гришка,- Знаю,  какое дело.  Те­перь жди тебя.

Проводив самолет с дезертиром, Панков пригласил Жору в палатку и участливо спросил:

- Жорж,   ты,  наверно,  хочешь есть? У нас ничего нет,  кроме жареного  мяса.

- Ты еще спрашиваешь! Давай! - И Жорж с аппетитом принялся за жаркое.

- Ну как? - поинтересовался Уздечкин, когда Жора заглотил последний кусок.

- Нормально.  Есть можно,  - снисходительно ответил гость, ковыряя в зубах (мясо было слегка подгоревшим и попахивало соляркой,  но вежливый Жорж не хотел об этом говорить -  зачем огорчать товарищей? )

А знаешь,  что ты ел?

Как что? Оленя.

Вот какого оленя! – злодейски торжествуя, воскликнул Соломон, выхватил из-под койки-раскладушки пышный собачий хвост и залаял по-собачьи

 Гау!  Гау! Гафф!

Панок зашелся хохотом, показывая пальцем на Жору.  Но Аллавердиев был невозмутим.

- Ну и что!  - бодро произнес он.  - Ничего страшного.   Мне и раньше приходилось собачек кушать.

Прилетел техник-геолог Николай Воронин,  тоже отведал полканины. Соломон повторил свой трюк с хвостом и пролаял - реакция была совсем иной,  именно та, которой ожидали - Николая вырвало. Жора смеялся пуще всех.  Муртаз появился  на базе партии только через две недели. Есть собачье мясо он отказался (оно лежало в снегу и не портилось, сами не ели - только для гостей),  но предложил послать подарок в Якитикинскую партию -  "борт" шел туда.

Евгений Павлович Мухин,  начальник партии,  был тронут внимани­ем коллег,  тоже хотел послать им что-нибудь,  но ничего подходящего не нашел и передал через пилотов большое спасибо. Полкан в Якитикинской партии сошел за первосортного оленя. И только осенью, в поселке Евгений Павлович узнал правду и возмутился.

Ко времени,  когда растаяли снега,  все ИТР Чаантальской партии были в поле, последними прилетели начальник Степан Соломин и старший  геолог Игорь Петров. Весновка кончилась, начались маршруты, поиски - обычная полевая жизнь.  Хохмы не прекращались, да и не могли прекра­титься в этом удивительно разнохарактерном коллективе.  Люди работали вместе,  решали одни задачи,  но каждый жил сам по себе,  отстаивая свою независимость,   свою оригинальность.

Откровенно презирал всех и над всеми издевался Игорь Петров. Его сарказму и самомнению не было предела.

- Там,  где прошла моя копыта, геологу делать нечего! - убежденно говорил он,  сверкая   очками.

Игорь признавал только шестерых настоящих геологов, из которых пятеро - известные академики, а он, Игорь Петров, божьей милостью шестой. Все остальные - дубы.

- Поставить бы этих соломиных, мухиных,   споровых,  хазбиевых лицом к Чаанталю и всех из пистолета - бэмс!  бэмс!

Разумеется,  возмущенный коллектив партии на подобные высказывания реагировал,  но не словом  (с Игорем пикироваться на словах бесполезно, любого убьет),  а делом. Петров всегда был занят,  он с головой уходил в геологические карты, книжки,  образцы и не замечал вре­мени.  Когда партия собиралась на обед,  ему громко кричали:

- Игорь Николаевич!

а  затем тихо-тихо, почти шепотом:

- Иди есть.

Петров, понятное дело, не отзывался. Мало ли что будут орать эти дураки. Проголодавшись, он сам приходил на кухню, где находил пустые кастрюли да холодный чай.

- Почему не позвали? - раздраженно спрашивал он.

- Мы вас звали,  Игорь Николаевич,  а вы не шли, - смиренно отвечал Жорж.

Однажды кто-то спрятал очки Петрова. Без очков Игорь превращался из жестокого сатира в беспомощное, жалкое облако в штанах, как слепой кутенок тыкался он во все встречные предметы, ползал на четвереньках,  шарил руками,  искал пропавшие очки.  Искать помогали все члены партии,  искали усердно и тщательно,  возмущались и горевали вместе с Петровым,  ахали,  охали,   сочувствовали и сожалели. Большин­ство ИТР и рабочих не знало, кто устроил эту  скверную шутку. Очки так и не нашлись. Пришлось делать заказ в Нырвакинот. Пока очков не было,  геолог номер шесть бездействовал и молчал, как поверженный демон,  про­клиная весь мир. Панков  подслушал, как он тихо и грустно пел:

Цветы роняют лепестки на песок,

Никто не знает, как мой путь одинок.

Живу без ласки,  боль в душе затая,

Всегда быть в маске - судьба моя.

- Ишь ты!  - поразился Гришка. - Чаантальский мистер Икс!

Жоржу Аллавердиеву доставляло огромное удовольствие натравли­вать Соломина на Петрова и наоборот.  Те грызлись,  а Жорж в сторонке потирал руки и похихикивал.  На одной из стоянок жили втроем - Петров, Аллавердиев и рабочий Индифирент. По научению Жоржа рабочий готовил пищу,  обильно напичканную луком, которого Игорь терпеть не мог. В связи с этим он часто голодал, возвратившись из маршрута, довольствовался чаем и галетами или варил себе отдельно рисовую кашу.

Петров относился презрительно не только к мало эрудированным, по его мнению,  чукотским геологам,  он презирал и низкие чукотские горы.

- Это одно недоразумение, а не горы, - говорил он, - вот Кавказ - это да!

Но однажды,  сорвавшись со скалы и потирая ушибленную руку,  гордец с усмешкой признал:

- Хм,  ты смотри!  Оказывается,  это тоже горы.

Степан Ильич Соломин,  сам набравшись жизненного и полевого опыта,   охотно учил младших по возрасту и чину.

Хочешь жить - умей крутиться,  - назидательно произносил он при всяком удобном  случае.

-  Слово к делу не пришьешь,   - приговаривал Соломин,   требуя подпись за всякую мелочь,  полученную с его полевого склада.

- Каждый хочет кушать белый хлеб с маслом,  - этой формулой Степан объяснял все человеческие устремления.

При описании обнажений Степан Ильич любил использовать техников-геологов, прохаживаясь перед  обнажением,  как профессор у кафедры,  он дик­товал сочным баритоном:

- Песчаник  зеленовато-серый мелкозернистый - 0,4м.

- Алевролит серый тонкоплитчатый - 0,2 м.

- Песчаник серый тонкозернистый -  0,3 м.

- Алевролит темно-серый массивный - 0,2 м.

- Глинистый  сланец - 0,1 м.

- Песчаник  ....  и так далее,  до тысячи метров общего разреза.

Голосом Соломина и рукой коллектора составлялись многослойные стандартные разрезы, похожие друг на друга,  как братья-близнецы.

И вот попал к Степану молодой геолог Муртаз Хазбиев.  Соломин по привычке подвел его к обнажению и приказал писать под диктовку: песча­ник такой-то - столько-то, алевролит такой-то - столько-то. Гордый осетин отказался наотрез:

- Ты что,  сам не в состоянии описать обнажение? Или я не смогу это сделать без тебя?

К счастью для Степана,  нагрянул густой туман и злополучное об­нажение пришлось покинуть без крупного межнационального конфликта. Однако Хазбиева начальник партии с собой в маршрут больше не приглашал. Муртаз попал в опалу и был сослан в дальний угол района, где работал самостоятельно.

Как-то раз Степан Ильич чуть было ни утонул. Купаясь в Чаантале, он вдруг захлебнулся и пошел ко дну.  Неизвестно каким ветром на берег Чаанталя, к месту купания Соломина,  занесло Сергея Любомирова, возглавлявшего соседнюю партию. Ехал Серега на коне и услышал    орущего дурниной Степана: "А—а-а...ну-у-у....сите-е.." Пришпорил Любомиров коня, поскакал на базу партии,            заорал:''Соломин тонет!" Прямо у палаток конь Колька споткнулся о  кочку, вестник печали грохнулся о тундру,   заохал,   застонал. Растерялся народ - кого спасать?

Соломин между тем, не переставал взывать о помощи,  решил последний раз оттолкнуться от дна реки, принял вертикальное положение,  выпря­мился и  ...  стал, на ноги. Воды в реке оказалось всего лишь по пояс. Славный начальник партии остался жить на радость экспедиции и всего поселка.  Он продолжал совершать стремительные маршруты в фуфайке, одетой на голое тело,  не выбирая легких троп,  ходил напролом,  ломая кусты, вздымая брызги. Его полевая книжка быстро заполнялась наблюде ниями,  вроде таких:" Т.н.981.  Свалы песчаников.  По ходу - то же самое Т.н. 982.  Аналогичные породы.  Т.н.  983. Тундра,  а дальше пошел дождь".

Ильич был храбр, но, благоразумно опасаясь встречи с медведем, носил в кармане спички, свечку и бумажку. Имея все это, он в крити­ческий момент мог быстро зажечь огонь и отпугнуть зверя.

Тимофей Ткаченко, старый опытный полевик, бывший  "зэка",  увлеченно трудился на шлиховом опробовании долин,  доведя свое дело до совер­шенства.  Лоток легко и изящно порхал в его руках,  пробы нанизывались одна  за другой,  образуя длинные связки-гирлянды.  Так    появился рекорд экспедиции: за двадцать четыре часа непрерывной работы Тимофей намыл сто шлиховых проб.

Николай Воронин,  получивший кличку "Казбулат",   занимался исклю­чительно лошадиным вопросом.  Кони в партии,   подобрались свободолюби­вые и гордые,  подстать людям,  и никак не хотели тянуть тяжкое лоша­диное бремя.  Они неоднократно совершали побеги, скрывались в кустах и лощинах. Большую часть сезона Казбулат провел в поисках лошадей. Несколько раз ему удавалось изловить одичавших животных и взвалить на них позорные ноши.

Вася Перкин весь сезон упорно боролся с радиостанцией  "Паркс", тщетно пытаясь извлечь из нее хоть какие-нибудь звуки.  Однажды он, осатанев,  заводил движок рации целый день,  сжег бочку бензина, но двигатель лишь презрительно чихал на Васю,  а рация таинственно молчала.  Связаться с Нырвакинотом так и не удалось.

К концу сезона Григорий Панков и Жорж Аллавердиев возненавидели друг друга. Постоянные мелкие стычки между ними перешли во взаимные оскорбления и, наконец,  в мордобой. Драки были частыми, но короткими - бойцов быстро разнимали и успокаивали.  Тогда они при­думали вот что: просыпаться пораньше, уходить подальше и биться без свидетелей,  один на один. Уверенной победы никто из них добиться не мог, драку прекращали по взаимному согласию,  измотавшись до предела.

Как-то Панкова  спросили,  сколько ему лет.  Григорий ответил. Спрашивавший удивился - а чего ж ты такой старый?  "Если бы по твоей морде походило столько кулаков,  сколько помоей,  посмотрел бы я, как бы ты выглядел", - был ответ. В этом преобразовании молодого Гриши немалую роль сыграли и аллавердиевские кулаки 1957 года.

Заканчивая полевые работы,  Соломин просмотрел маршрутную карту и книжки Петрова и остался недоволен - Игорь увлекся съемкой, стратиграфией,  магматизмом и не обращал ни малейшего внимания на признаки полезных ископаемых.  Вместе с Хазбиевым Степан заново исходил петровскую площадь, отобрал более двадцати штуфных проб из различных гидротермальных, образований.  Ошибка оригинального геолога была исправлена, партия возвратилась в Нырвакинот.

1958 год. Чегитуньская партия искала берилл и никак не могла найти его.  Так продолжалось очень долго,  многие вообще разуверились в успехе.  И вот,  наконец, фортуна улыбнулась поисковикам. Ведь недаром говорится - кто ищет,  тот всегда найдет.   Долгожданную светло-зеленую,  под цвет морской воды палочку берилла обнаружил Шура Божко,  старший техник-геолог.  Не беда,  что в порошке,  под бинокуляром - все равно это был настоящий берилл,  первая ласточка,   за которой, возможно,  последуют уникальные кристаллы. Главное - зацепиться.

- Ребята,  берилл,  - охрипшим от волнения голосом произнес Шура.

Сбежались,  окружили.

-  Сейчас поставлю зерно в центр объектива,  посмотрите.

И счастливейший из людей  снова  склонился над бинокуляром.

Через секунду Шурик отпрянул от прибора,  заглянул вниз, на шлих, повертел башкой туда-сюда,  блуждая взглядом в воздухе,  снова прилип к окулярам,  опять голову поднял. Глубочайшее недоумение отразилосьна его подвижном лице.

- Ну что? Дай посмотреть, - нетерпеливо просили окружающие.

- Все! Нету берилла!  - выпалил вдруг. Божко

 - Как? Почему?

- Комар утащил, Ребята,  честное слово, схватил зерно и улетел! Геологи недоверчиво посмотрели на чудака и разочарованные разошлись.

- Разве можно так шутить? - возмутился начальник партии.

- Я не шутил! Все так и было! - утверждает Шурик до сих пор,  но ему не верят.  Потому что никто берилла больше не находил.

1958 год увенчался еще одним величайшим открытием,  сыгравшим в истории экспедиции такую же роль, как открытие колеса в истории человечества.  Аналогия усиливается тем,  что и данном случае объектом открытия тоже стало...  колесо.

Началось с того,  что партия Мухина нашла в шмидтовской тундре разбитый самолет ЛИ-2. Страстный любитель техники,  Евгений Павлович забросил все геологические дела и занялся разборкой самолета, извле­кая из его останков уцелевшие детали - блочки,  винтики,  шурупчики, цветные проволочки, вместе с ним увлеченно трудился и техник-геолог Миша Боров. Добытые кропотливым трудом детали геологи уносили с собой,  вскоре чуть ли ни весь самолет был перенесен на базу партии, все казалось нужным и интересным. Долго думали,  что делать с рези­новыми колесами. Наконец, Миша Боров,  парень практичный, деловой, предложил разрезать их на куски и сжечь в печке. Попробовали - горит отлично!  Возникла мысль - а нельзя ли использовать для отопления автомобильные колеса?

Так было сделано открытие, достойное нобелевской премии, существенно обогатившее топливно-энергетические ресурсы сезонных партий. В Нырвакиноте накопились горы изношенных автомобильных покрышек.

Уже в 1959 году геологи набросились на них,  растащили по всему полуострову и сожгли. Популярность этого удобного для транспортировки, эффективного и высококалорийного топлива росла  с каждым годом.  Автомобильный баллон прочно вошел в быт геологов-полевиков.

1959 год. Шел геолог по берегу моря. Узкий галечный пляж. Слева - волны,   справа - береговой обрыв.  Шел себе, шел,  песенку мурлыкал,  под ноги смотрел,   определяя состав гальки,  временами останавливался,  зарисовывал и описывал понравившиеся обнажения.   Обычный маршрут.  Тут тебе море,  тут тебе чайки,  тут тебе...  что?!  Геолог  замер на месте, захлопал от страшной неожиданности глазами,  не зная,  что предпринять: то ли прыгать в ледяную воду,  то ли взбираться на вертикальную стенку, то ли,  круто развернувшись, драпать назад,  предложив медведю поиграть в пятнашки.

Медведь,  напуганный не меньше человека,   среагировал первым.  Он шлепнул преграду по уху,  перешагнул через нее и  закосолапил в прежнем направлении,   ступая по следам геолога.

Шуршит прибой,  галдят чайки.   Справа - обрыв,  слева - море. Узкий пляж, узкая тропинка. Побеждает сильнейший.  Романтик с молотком безмолвно лежит на мокрой гальке. Бакланы с криком проносятся над ним, радуясь предстоящему пиршеству,  холодные зеленые волны лижут ноги, обутые в потертые резиновые сапоги,  стараются увлечь неподвижное те­ло в глубину морскую.

Пухов сел.  Огляделся.  Медведя нет. Тронул ухо,  скривился от боли,  равнодушно посмотрел на кровь,  залившую пальцы.  В голове гудело, так и положено после нокаута. Ухо болталось,  оборванное наполовину. Кое-как привязав его к черепу, Кирилл поднялся и пошел дальше,  ступая по медвежьим следам.

Разлетелись бакланы,  откатились волны.  Солнце выглянуло из-за  туч,  бросило на обрыв тень широко шагающего геолога.  Маршрут продолжался,

О происшествии с геологом Пуховым в центр экспедиции не сообщалось. Ухо приросло.  Зато другая тревожная радиограмма,  отправленная из этой же партии,  облетела всю Чукотку.   В ней извещалось: "Кобыла Милка сломала ногу".    Милку пришлось пристрелить.

Сезон 1959 год  Леон Загура с товарищами провел на воде.  Сначала он пробивался вниз по Ванкарему,  плыл на моторной лодке,  преодолевая перекаты и встречные северные ветры.  Затем в поселке Ванкарем нанял у морских чукчей /чаучу/ баркас и поплыл вдоль берега лагуны к устью Амгуэмы, буксируя партийную лодку. В десяти-пятнадцати милях  от поселка баркас прибойном волной выбросило на мель, люди выбрались на берег. Очередная волна подняла лодку и ударила ею по баркасу,  приведя в негодность мотор. Плавание закончилось.  Геологи пешком вернулись в Ванкарем,  откуда их вывезти самолетом.

1960 год. Венылемвеемская партия. Геологи пришли на новую стоянку,   сообща поставили палатку, попили чаю,  после чего занялись кто чем.  Николай Туманцев стал чистить ружье,  начальник партии Гаврила Иванович Иконников,  прихватив с собою карабин,  отправился,  как обычно знакомиться с окрестностями лагеря. Гаврила - старый геолог,  участник войны, осторожный и предусмотрительный человек. Прошло некоторое вре­мя и в лагере услыхали крик Иконникова:

- Ребята,   сюда!  Скорее!

Николай, чуя недоброе, схватил ружье и побежал на зов. Гаврила Иванович, стоя на террасе, указывал рукой вперед - там, метрах в ста, разгуливали двое медвежат.

- Стрелять,  что ли? - обратился он к подоспевшему Туманцеву.

- А чего на них смотреть? Стреляй, Гаврила Иванович, - не раздумывая, посоветовал Николай,  тоже охваченный охотничьим азартом.

Иконников пальнул - мимо.  Еще раз - опять промазал.  Напуганные медвежата скрылись за холмом,  на их месте выросла огромная медведица-мать. Гаврила Иванович выстрелил в медведицу и,  по видимому,  легко ра­нил ее.  Со страшным ревом медведица кинулась на охотников. У Иконникова патроны кончились.  Он вскочил (стрелял лежа),  бросил ненужный карабин, побежал,  сорвался с четырехметрового обрыва, упал и подняться не смог - сломал ногу,   заскулил от острой боли.

У Николая был всего один патрон.  Спрятавшись в кустах,  он взял на прицел мохнатое чудовище.  Бить надо наверняка,  иначе не сдобровать. Медведица  стремительно приближалась.  Двадцать ... десять...пять метров

- Огонь!  Туманцев нажал на курок,  медведица кувырнулась с обрыва, прямо туда,  где лежал,   стеная,  Иконников.  Николай    выбежал на край террасы и увидел жуткую картину.    Медведица,   оскалив пасть,  раздирала когтями тундру в каком-то метре от Гаврилы!  Иконников пытался встать, но это ему не удавалось.  Заметив Николая,   он закричал:

- Убей! Убей ее!  Скорее убей! Коля!  Стреляй!

- Патронов нету! Нечем стрелять!   Один был!  Нету патронов!

Но зверь уже не шевелился.  Николай медленно,   с остановками приблизился к медведице, двинул прикладом - мертва. Снимая шкуру, определил - пуля перебила шейный позвонок. По этому поводу была выпита последняя бутылка спирта.  Удачный выстрел Туманцева несомненно стоил этого.

А что же с ногой начальника? Коллегиально решили - скрытый перелом,  трещина.  Наложили дощечки от ящика,  туго обмотали полотенцем - заживет. Гаврила Иванович две недели в маршруты не ходил,  отлеживался в палатке. Переходы на новые стоянки он совершал верхом на единственной лошади и был похож на раненого партизанского батьку.

И еще одно последствие встречи с медведицей -  Иконников резко поседел и,  возвратившись домой,  в поселок,  покрасил волосы,   стал жгучим брюнетом. На этом настояла Зоя,  его жена.   "Я хочу иметь всегда молодого мужа," - заявила она.

С  1946 по 1954 год геологи, проводя рекогносцировочные маршру­ты,  выделяли крупные,  региональные структуры,  создавали первые: схематичные наброски, первые красочные этюды геологической поверх­ности Чукотки.   С точки зрения художника это была всего лишь "подмалевка".  В результате мелкомасштабных работ на карте отрисовывалась граница между сиреневого цвета осадочными породами и зелеными вулканическими образованиями,  появились красные пятна магматических пород.

Затем началась более детальная геологическая съемка.  Карты усложнились,  стали многокрасочными, пестрыми,  интересными - это была уже настоящая живопись.  Много споров возникало по поводу расчленения толщ,  в экспедиции бушевали стратиграфические страсти.   Свиты выдвигались и свергались,  как марионетки-короли.  Каждый геолог имел свою точку зрения и свой  "зуб" на ту или иную свиту, Леон Загура,  например,  был одним из самых ярых  защитников недолго прожившей медвежинской свиты.  Он находил ее везде,  он тянул ее через всю Чукотку,  за что и получил громкий титул Загуры-Медвежинского.

Первой скрипкой в ансамбле стратиграфистов выступал Анатолий Иванович Катков,  работавший на вулканитах.  Собственные свиты имели Любомиров, Ишимов, Иконников и их подразделения между собой не сби­вались. Геологи спорили, ссорились,  отстаивали своих детищ.  В спорах рождалась истина - Чукотская легенда,  включающая условные обозначе­ния для геологических карт с детальным описанием осадочных,  вулканогенных свит и интрузивных комплексов.

Необычайно бурно проходили заседания техсовета,  на которых рас­сматривались и оценивались полевые материалы или отчеты геологических партий.  Ядовитые рецензии,  язвительные замечания,  убийственные выс­тупления - все было. Геологи не щадили друг друга,  когда дело дохо­дило до профессиональных интересов.  Отношения между людьми определя­лись их взглядами на геологию Чукотки.  Не любили друг друга и даже временами не здоровались ведущие геологи экспедиции Катков и Петров, Иконников и Любомиров. Враждующие стороны постоянно сталкивались между собой и резко,  порой не объективно,  мелочно, критиковали один другого,  выискивали в полевых книжках всевозможные  ошибки.  Однажды на техсовете Игорь Петров,  слушая выступление Иконникова,  не выдер­жал и крикнул: "Гаврила Иванович,  перестаньте искать блох в пикетажках Любомирова!"

Очень часто,  настолько часто,  что даже к этому привык и не обижался,  бывал бит Соломин. Крепко доставалось и другому  старому чукче - Петру  Спорову. Полемика не прекращалась и вне стен экспедиции. Даже за праздничным    столом все разговоры неизбежно сводились к геологии и свитам.  Забытые женщины скучали и безуспешно пытались остановить расходившихся спорщиков:

- Да хватит вам!  На работе - свиты, на отдыхе - свиты!  Надоело! Вот уж воистину сумасшедший дом геологии! Лишь врубив музыку на полную мощность и растащив мужчин танцевать, дамы прекращали споры. В 1959 году главным геологом экспедиции был назначен Анатолий Иванович Катков. Как специалист, съемщик-стратиграфист в особенности,   он имел большой авторитет,  его уважали за творческий ум, знания и опыт. Но раздражало геологов его ехидство.  Проверяя главы отчетов, Катков не делал никаких исправлений,  он лишь подчеркивал строчки и абзацы,  чем-то ему не понравившиеся,  и писал на нолях: "Ха-ха!" Или: "Да ну?",   "Ишь ты!",   "Как бы не так!",   "Вы так думаете? Хо-хо!",   "Пальцем в небо" и тому подобное.  Получая обратно свои писания,  авторы ярились,  обзывали всяко товарища Каткова и подолгу ломали головы - как же следует писать? Что ему надо,  черт бы его побрал? Главы переписывались по три-четыре раза,  до тех пор,  пока Катков ни делал надписи на первом листе: "В машбюро, 4 экз."

Как в полевой,  так и в камеральный период геологи работали увлеченно,   самозабвенно.  Многие оставались после работы и просиживали в кабинетах до полуночи. Почти ежедневно засиживался Игорь Пет­ров. Он неустанно работал над собой, повышая теоретический уровень, изучал отчеты и печатную литературу, делал выписки,  собирал материал для кандидатской диссертации. Пить-гулять ему   было некогда.

Но были среди геологов и устойчивые почитатели Бахуса.  Вернувшись с полевых работ и отпраздновав свое возвращение,   они продолжали похмеляться еще неделю,  месяц, два-три месяца подряд.   Особенно в этом отношении отличалась партия Ивана Сорокина,  сам Иван подавал пример, месяц пил,  полмесяца работал - таким был его алкогольно-производственный цикл. Ему следовал Саша Гросс,  техник-геолог, личность приметная,   запоминающаяся.   Саша - большой комик и непревзойденный "пи­тух".  Худой,   сутулый, длинноволосый,  очкастый,   он ходил в огромных бахилах /унтах/,  таскал из магазина вино рюкзаками.  Был у  Саши кровный враг - Мойша Блямберг. Однажды,  расхрабрившись,   Саша решил побить Мойшу и приплелся,  шатаясь,  к нему домой.

 - Аг-га! Поп-пался!   Сщас я те морду...

Но договорить не успел. Трезвый капитан ткнул противника в нос и  опрокинул на пол.

Другой раз Гросс допился до того,  что ему начали чудиться вместо классических чертей      маленькие кучерявенькие блямсики.  Один блямсик вырос до огромных размеров,  вышел прямо из стены и угрожа­юще двинулся на Сашу. Гросс треснул по стене кулаком,  взвыл от боли, протрезвел и ... снова напился.   Однако,  напуганный жуткой галлюцинацией (так и чокнуться можно),  на следующий день Саша решил "завязать".  Отказавшись от вина утром,  он похмелился в обед,  а вечером,  как всегда,  напился. Каждое утро,  проснувшись с тяжелой головой, Гросс садился на койку,  раскачивался со стороны в сторону и сокрушенно бормотал:   "Опять напился,  асмодей,   опять напился!  О-о-о!"

Добросовестно трудился в камеральный период Виктор Шмелев. Как-то просматривал он под  люминоскопом шлихи,  накинув на голову и плечи кусок черной материи.  Работал усидчиво,   старательно,  подолгу пребывая в темноте, за весь день не выходя из кабинета.   Начальник партии не мог нарадоваться,  глядя на добросовестного техника-геолога и даже приводил его  в пример другим: "Вот как надо работать!  Молодец,  Витя". Время от времени Шмелев обращался  за консультацией к своему другуКоле      Романову.

- Коля, посмотри,  что это за минерал? Шеелит или не шеелит?

Коля охотно нырял в ящик головой,   засовывал руку,   закрывался,  шевелил шлих и приговаривал:

-  Ага, так-так,  вот он.  Да,  это тоже шеелит, ух, как сияет,  какой кра­сивый голубой свет!

Все шло как нельзя лучше. Но вот остальные члены партии стали
замечать,  что к концу рабочего дня Романов становится красным и веселым,  а Шмелев вообще лыка не вяжет,  где и когда они успевают клюкнуть? Сидят на месте,  из кабинета не отлучаются,  работают.  Наконец, кто-то догадался, заглянул в люминоскоп - а там бутылка зверобоя и маленький стаканчик.  Вот так шеелит!  Хитрецов разоблачили и они стали уходить с работы трезвыми.

В поселке геологов знали как ребят веселых,  шумных,  а порой и скандальных.  Однажды прогремели на весь район два  закадычных друга - собутыльника -  Толик Новицкий и Витя Галин.  Развлекаясь в поселковом клубе, они прыгнули с балкона в танцевальный зал,  перепугали женщин. Широко стала известна кошачья история. Одно время работала в экспедиции Фаина Степановна Клюева,  одинокая пожилая женщина,  бывшая узница Освенцима.  Единственной ее заботой и любовью были кошки, за что и прозвали Клюеву  "кошкина мать". Как-то Фаина  Степановна на полном серьезе устроила  именины кошечки  Лизы,   своей  любимицы.   Она созвала симпатичных ей парней - Колю Романова (любовника), Гришу Панкова, Митю Федина и еще человек пять. Компания шумно  веселилась,  произно­сились тосты в честь хозяйки и ее питомицы,  все шло чин-чинарем. И вдруг раздался кошачий визг.   "Кошкина мама" бросилась в коридор и увидела ужасную картину: две ее  воспитанницы,  связанные хвостами, рвались в разные стороны и орали от боли. Кое-как удалось изловить озверевших кошек и развязать их.  В этой операции больше всех старал­ся Митя Федин,  незадолго перед этим событием выходивший покурить.

Кончилась пирушка тем,  что Гриша Панков почувствовал себя ос­корбленным.   "Ширина-ковырина,   за кошку пьем",  - сказал он,  тайком вынес именинницу в коридор и бросил в бочку с водой. "Плавай,   зараза!" А  сверху,  на бочку,  крышку положил и кошка утонула.

В 1959 году в районной столовой на вечере встречи полевиков случилась драка,  во время которой были здорово поколочены Муртаз Хазбиев и столовская посуда.  На другой день поссовет, подсчитав убытки, постановил:   "Общественных помещений для банкетов геологам не предоставлять".   С тех пор полевики собирались в холостяцких квартирах. Соломин и Хазбиев,   странно как-то подружившиеся,  всегда садились ря­дом,   вышучивали,  подначивали друг друга,  развлекая компанию.  Муртаз обнимал осоловевшего Степу и,  вращая круглой головой,  посаженной на короткую бычью шею,  говорил,  подмигивая окружающим:

- Учитель мой,  учитель...

-    У-у-у,  пантовитый...,- мычал Ильич в ответ.

Окончательно захмелев, друзья пели любимую соломинскую песню:" В пивнушке маленькой,   в дыму и копоти,   играла скрипочка и маленький баян". Или другую: "Вечерело,  серенький дымок..." Соломин пел с тоской,  с надрывом,  закрывая слезящиеся щелочки-глаза, периодически встряхивая спадающими на лицо волосами.

Нередко бывал на пирушках и Анатолий Иванович Катков.  Однажды соседи шумной холостяцкой квартиры вызвали милицию.  Прибывший участ­ковый разогнал компанию,  а самого буйного забрал с собой и поселил на десять суток в КПЗ. Им оказался главный геолог экспедиции.  Анатолий Иванович был острижен наголо и в числе прочих арестантов ходил по по­селку в сопровождении старшины милиции,  расчищал мусорные кучи.  Раза два  он трудился прямо напротив экспедиции,  так что подчиненные,  по­хохатывая, любовались им из окон своих кабинетов.   Отсидев срок, главный геолог вернулся на свое рабочее место,  взял очередную, принесенную на проверку главу, прочитал первый абзац, улыбнулся и написал на полях:"Хрен пройдет!"

В 1960 году в экспедиции по выражению Леона Загуры произошла "маленькая револуция". Безраздельному господству Белой Кости,  как называли себя чистые геологи-съемщики,  владеющие только молотком и компасом,  пришел конец. Появилась Черная Кость – поисковики и разведчики,   заговорившие о буровых станках,   солярке,  тракторах, аммоните.  Из    чисто съемочной экспедиция была преобразована в комплексную, к восьми ее дочерям - поисково-съемочным партиям - добавилось три падчерицы - геологоразведочные партии /ГРП/.  Одна ГРП занялась разведкой оловянно-вольфрамового месторождения, две другие - поисками россыпей золота.

К  этому времени относится и появление в экспедиции Аркадия Федоровича Гордиенко, старого колымчанина,  опытного,   заслуженного,  орденоносного поисковика-практика. Аркадий    Федорович,  как  говорится,  университетов не кончал,  но был в числе тех,  кто начинал и  сделал золотую Колыму.  Имея великолепное старательское чутье,  он в первый же чукотский  сезон намыл пробы с промышленным содержанием  золота.  По его данным была  создана  одна из разведочных партий,  начались планомерные поиски благородного металла  в бассейне реки Амгуэмы.

Молодые специалисты Доценко и Чобра в разведку не попали только потому,  что все места там были заняты геологами,  прибывшими в экспедицию в прошедшем году,  а также весной и летом этого года. После окон­чания навигации и погрузо-разгрузочных работ Денис и Василь приступили к выполнению обязанностей техников-геологов в поисково-геоморфологической партии Муртаза Григорьевича Хазбиева. Узнав,  что Денис родом из Ессентуков,  Муртаз возопил:

- О,   землячок!  Как я рад!  А я из Орджоникидзе,  осетин.  Ты бывал в Орджоникидзе? Молодец,  очень хорошо!

Еще больше Хазбиев обрадовался,  когда увидал Зураба. Улыбаясь привет­ливо, он с наслаждением повторял:

- Зураб! Кахия! Кахия Зураб! Грузин! Гурзоха!  Ах ты, гурзоха, дай я тебя обниму!  Молодец!  Лезгинку танцевать умеешь? Вот так:

Я-билиби-там!

Ти- билиби-там!

Ми- билиби-там!

Ви-билиби-там!

А?    здорово, правда? Молодец,  Зураб!  Я ведь тоже почти грузин.  Муртаз - грузинское имя.  Мои предки из грузин.

- А ты, Василь? Молдаванин? Значит, земляк нашего Леона? Тоже хорошо. Хорошие ребята,  молодцы. Пойдемте ко мне обедать.  Я такие варю щи -пальчики оближешь.

Муртаз повел ребят к  себе,  угостил коньяком  "КВК" и густыми,  наваристыми щами с оленьим мясом. На десерт показал семейный альбом.

- Вот моя жена Шура. А вот доча,  моя доча.

И глаза его покрылись влагой. Крепкие короткие пальцы любовно глади­ли фотографии, уста повторяли:

- Доча моя милая, доча. Правда,  хорошая доча?

- О да,  еще бы, - согласились гости.

А Зураб, желая еще больше польстить чувствительному папаше, до­бавил:

- Красавица девочка.  Очень похожа на вас,  Муртаз Григорьевич.

- Нет,  она вылитая Шура. Но все-равно замечательная доча!

Очень любил детей Муртаз Григорьевич и, как человек истинно кавказ­ский,   с глубоким почтением относился к  старым людям,   особенно к своим родителям. Первый тост он всегда поднимал за них.

Но еще больше,  чем детей и стариков,   любил Хазбиев    женщин. Причем не обязательно горского склада, диких и грациозных,  как серны, но и дебелых,  пышных,  широкобедрых   "рязанских мадонн".  Когда горячий осетин впервые появился в экспедиции и увидел Караваеву,   заведующую спецотделом,  он прищурился и произнес мечтательно,  напевно:

- Как-кая жо-о-па-а...

И он стал осыпать рдеющую, как осенняя ягодка, Ксению Архиповну комплиментами и конфетами,  он настойчиво пытался ее соблазнить.  Очевидцы утверждают,  что не безрезультатно. Стыдливая сороколетняя дама не устояла перед темпераментом двадцатипятилетнего ат­лета,  причем грех случился прямо на рабочем месте, в секретном кабинете, Хазбиев стал для Дениса первым учителем практической геологии. Выясняя способности молодого специалиста,  он спросил:

- Денис,  чертить умеешь?

- Да .. .  так...  не очень.

- Вот карта,  попробуй скопировать на кальку гидросеть.   Синей тушью. Денис макнул перо в тушь, провел речку.   Муртаз изобразил восторг:

- Прекрасно!  Чудесно! Рисуй дальше. Кончишь водотоки,   проводи геологические границы. У тебя хорошо получается,  молодец! - И куда-то вышел. В дверь просунулась круглая,  пухлая,  узкоглазая, как у нанайца,  соломинская физиономия со свисающими по бокам серыми  волосами.

- Доценко,   зайди в соседний кабинет, дело есть.

Денис повиновался.   Соломин забегал,   заюлил,  приговаривая:

- Денис Иванович,  переходи ко мне. У Муртаза и  так много людей,  а  он, хитрый,  еще и тебя,  и Чобру прихватил.  Мне больше,  чем ему,  нужен специалист. Согласен? Район у  меня интересный.   Геология,  полезные ископаемые,   свиты-миты. Познакомишься.   Я тебя разрезы научу составлять. Договорились?

- Да мне,   собственно,  все равно,  где кантоваться до полевого сезона. Как начальство решит,  - откровенно признался Денис.

- Ну тогда...

Соломин не успел договорить - в кабинет ворвался разъяренный Муртаз.

-  Степан Ильич!  - заорал он сходу.  - Ты чего сманиваешь моих людей?

-  А он разве твой? - заартачился Соломин. - Мне его Катков обещал.

- Тебе обещал,  а мне дал.  Не веришь - пойдем к Каткову! И друзья,  громко переругиваясь, направились к главному геологу,  решать спор.

Анатолий Иванович Катков ко времени описываемых событий из некогда худощавого подвижного полевика превратился в медлительного администратора с солидным брюшком и спокойной, снисходительно-начальственной манерой речи.  Свесив челочку на лоб и выпятив животик, Кат­ков с загадочной улыбочкой прохаживался по коридору,  заглядывал в кабинеты, проверяя, все ли подопечные на месте и как они работают. При этом Анатолий Иванович напоминал добродушного барина, делающего очередной обход своего благоустроенного поместья.  Впрочем, в обращении с подчиненными был он мужиком демократичным и простым (надписи на главах отчетов не в счет,  это другое дело).

С улыбкой выслушав сумбурные речи двух противоборствующих начальников партий, Катков подтвердил, что молодой специалист Доценко направлен к Хазбиеву. Возвращаясь от главного геолога,  Степан Ильич возмущался:

- Ну и хитрый же ты, Муртаз, настоящий осетинский еврей!  Когда ты успел его уговорить?

- Степан Ильич, дорогой,  нанайская твоя морда,  говорю ж тебе - не уговаривал я его,  он сам так решил.  А ты справишься и без Доценко. Ты же такой трудоспособный,  ты же молодец! - отвечал Муртаз.

- У-у-у,  пантовитый...

Из работников экспедиции Соломин имел самый большой чукотский стаж.  Свою привязанность к заполярью он объяснял очень просто - от­сутствие деревьев,  мешающих ориентировке и передвижению,  хорошая обнаженность.

- Я не люблю тайгу,  в тайге ничего не видно, - утверждал Ильич. -А тут,  на Чукотке, влезешь на горку, глянешь - такой простор,  видно все до самого горизонта, красота!  Иди, куда хочешь - не заблудишься. Григорий Панков,  хорошо изучивший Соломина,  был иного мнения о его любви к Северу.           

- Его держит тут замороженная надбавка двести рублей, а не хорошая видимость, - говорил он. -Хха! Видимость. Прид-думает Ильич! Пятьсот рублей зарплата - вот вся его видимость!

Почти всех ныне существующих начальников партий Соломин считал своими учениками. Нередко, напившись,  он гордо заявлял:

- Я подготовил для экспедиции пять начальников партий!  Я их вывел в люди,  я!

      Комментируя хвастливые высказывания Степана Ильича, Панфиловна рассуждала так:

-И то правда, стоит молодому геологу хоть один год поработать под начальством Соломина, он сам становится начальником партии. Это потому, что получает большую практику, все делает сам - Соломин-то, ничего не умеет. Вот за него геолог и упирается,  и поневоле обучается всему.  Если уж Ильич может работать начальником партии,  то любой другой и подавно сможет.

Сразу после возвращения с полевых работ геологи принялись писать информационные отчеты. Делали это ответственные исполнители - началь­ники партий. Все,  кроме Гордиенко.  Аркадий Федорович писанину не лю­бил. Потому что грамоте обучен не был и в геологии не разбирался. В камеральное помещение он являлся почти ежедневно, иногда даже вовремя,  садился за стол,  нетерпеливо ерзал на стуле,  покрякивая и вздыхая полчаса или час.  Затем вскакивал,  одевался и,  хромая, выходил.  Возвращался покрасневший,  разговорчивый,  от него ощутимо попахивало вин­цом. Когда пришло время сдачи отчета, Гордиенко, дыхнув адом,  обратил к своему геологу Вите Молкину:

-  Вы – Виктор Мм-Михайлович!  Сд!  Сделай ин-информационку. У-у т-тебя рука пи-писучая. 

- А у тебя трясучая, - буркнул Витя, когда дверь за начальником закрылась.

После того, как Денис скопировал карту, начальник партии дал ему новое,  интеллектуальное, как выразился Зураб,   занятие.  В связи с тем,  что механическая дробилка не работала,  Доценко должен был раздробить вручную десятка два штуфных проб. Дробильный цех находился в так называемом  "копай-городе", бывшем поселении заключенных. Длин­ные узкие бараки  "копай-города" уходили в землю по самую крышу,  спу­скаться в них приходилось по ступенькам,   согнувшись, как в подвал. В дробилке располагалась и шлифовальная мастерская,  в которой работал Тимофей Ткаченко,  бывший зэк. Геологи называли старого мас­тера уважительно,  по отчеству - Петрович. Помощником Петровича был Жора Корин,  в поле незаменимый завхоз,  в поселке - законченный алко­голик. Длительные запои бывали и у Ткаченко,  точильные круги зачастую простаивали,  писание геологических отчетов замедлялось, геологи роптали.  Заменить Петровича было не кем. Тогда Блямс разыскивал его, делал внушение    и ставил ультиматум: или немедленно кончишь пить и начнешь работать,  или будешь уволен из экспедиции по статье 47-Г. Петрович выходил на работу и, похмеляясь лишь самую малость и только ви­ном,  начинал точить шлифы, Работал, как проклятый, по десять-двенад­цать часов в сутки,  выдавал в срок шлифы и запивал снова,  теперь уж до самого отъезда в поле,  на весновку.

В этом же полуподземном бараке,  слева от входа,  размещалась спектральная лаборатория,  в которой трудился Зураб Кахия.  Он точил из графита патрончики для сжигания порошков. Длинные выразительные ноздри его грузинского носа были обведены черной краской и харкал он, как антракозник,  черной слюной.

- Видишь? - обращался он к Денису,  сплюнув на снег. - То-то.  О чем это говорит? Правильно,  выпить надо, промыть,  иначе - крышка,

Денис попал в мастерскую удачно,  в период просветления шлифовальщиков,  когда  точильные круги весело гудели,  истирая образцы. Жора Корин изготовлял из кусочков камня тонкие пластинки,  которые чуткой, умелой рукой Петровича доводились до полной прозрачности и наклеива­лись на стекло. Получался шлиф, который петрографы изучали под микро­скопом,  определяли состав и название пород. Время от времени Жора отходил от точильного круга и шуровал печку, поддерживая в  "блиндаже" нормальную,  градусов под тридцать,  температуру.

Денис надел рваный дежурный халат,  рукавицы-верхонки и приступил к работе.  Сидя в облаке пыли перед чугунной ступой,  он ритмично, раз­меренно поднимал и опускал тяжелый стальной пест, думал о предстоящем полевом сезоне и,  как всегда,  о девушках,  Работая,  он напевал в такт движениям мелодию популярной песенки  "Марина".  Не зная итальянских слов,  подбирал свои. Так появились первые строчки,  в которых каждый ударный слог совпадал с ударом песта о днище ступы.

- Вот как-то раз Марину к нам прислали. Бум! Бум!

- Работать в поле захотелось ей.

Каждый день из множества вариантов окончательно отбивалось по одному

куплету, через неделю слова новой песни были готовы и Денис напевал:

Вот как-то раз Марину к нам прислали,

Работать в поле захотелось ей.

Пред нею карту сходу разостлали,

Начальник подытожил поясней:

 

"Марина,  Марина, Марина,

Работать ты будешь вот тут.

Со мною ты будешь,  Марина,

Ходить в поисковый маршрут.

 

Марина согласилась, в спецовку облачилась,

И - сапоги на ноги - с начальником пошла.

 По сторонам дивилась, все отдохнуть просилась

И много по дороге цветов она нашла.

Уже разделавшись с пробами, Денис прочитал в местной газете заметку о неправильном использовании в геологической экспедиции молодых специалистов.  Там сообщалось о том,  что молодой инженер-геолог Денис Доценко занимается ручным дроблением проб,  а техник-геофизик Зураб Кахия точит графитовые стержни,  ознакомившись с заметкой,  Муртаз Хазбиев наморщил лоб,  покрутил башкой и изрек,  округляя рот:

- Мы поступаем правильно.  Знакомство с геологией надо начинать с азов!

Сидя в кабинете, Денис рисовал блок-диаграммы золотоносных уча­стков,  просматривал под бинокуляром шлихи,  выискивая полезные минера­лы.  Изредка попадались и золотинки,  радовавшие взор ярким оранжево-желтым цветом.

В один из темных ноябрьских вечеров на квартире Блямса хлопали пробки,  лилось шампанское,  взвизгивали дамы, орошенные брызнувшим из-под пальца вином,  отмечался день рождения Дениса Доценко. Пили по-гусарски,  только шампанское. Эта идея принадлежала Зурабу.

- Ведь не студенты же мы,  в конце концов,  чтобы   в такой день хлес­тать дешевым портвейн! - заявил он.

- Предложение,  конечно,  заманчивое, - отвечал, поразмыслив, Денис, - но у меня нехватит денег, чтобы одним шампанским напоить гостей. Это же сколько надо! По ведру на рыло, не менее.

- Денег я добавлю. Будем считать, дорогой Дэн,  этот праздник общим.  Я хочу,  чтобы он запомнился, - горячо настаивал Зураб.

- Ладно, давай попробуем,  - согласился   Денис.

После третьей кружки под ритмичный гитарный аккомпанемент за­звучала песня про девушку-полевичку:

Вот шла Марина по террасе бойко

И вдруг на камень повалилась -ох!

Лежать мне, бедной, на больничной койке,

Натер мозоль дурацкий ваш сапог!

 

Марину, Марину, Марину

Геолог несет на руках.

Марине, Марине сердито

Басит приблизительно так:

 

Не было печали,  так черти накачали!

 Прислали тебя, видно,  со зла, нам на беду.

Сиди-ка ты в палатке, поддерживай порядки,

А если можешь, делай для партии еду.

- За Дениса и за его Марину! - воскликнул захмелевший первым Стас Майоров и поднял кружку с шампанским. Дружно выпили. От имени бывалых геологов-полевиков проникновенную речь произнес Володя Тихонов, после чего грянул хор:

Я не  знаю, где встретиться

Нам придется с тобой.

Глобус крутится-вертится,

Словно шар голубой.

И мелькают города и страны,

Параллели и меридианы,

Но таких еще пунктиров нету,

По которым нам бродить по свету,

- Ребята сияние! - прерывая песню,  звонким,  радостным голосом возвестила ворвавшаяся в комнату Ревекка, выходившая  "подышать". - Идите скорее! Красиво - просто ужас!

Не одеваясь,  боясь прозевать это долгожданное явление, парни и девчата выскочили на улицу,   застыли,   съежились от мороза.    Задрав го­лову к беззвездному небу,  смотрел Денис на грандиозную игру света, на волнистые переливающиеся занавеси и кулисы,  на гигантские шпаги и лу­чистые вспышки светлозеленых и розовых огней ионосферы.  И только в этот момент он окончательно поверил,  что находится на Полярном Круге, только теперь прочувствовал в полной мере близость Его Величества Се­вера.   "Даже ради одного такого зрелища стоит побывать в Заполярье", - взволнованно думал Денис.

Со второй получки молодые специалисты оделись в модные клетчатые пиджаки -  "пикейные жилеты".  Зураб Кахия сбросил,  наконец,  солдатскую форму,  нарядился в  "пикейный жилет" и превратился во вполне современ­ного молодого человека.  Старые,  отжившие свой век пиджаки Денис и Зураб тайно развесили по поселку - может,  кому пригодятся.  А чтоб было смешней,  на каждую  "вещь" прикрепили бумажку  с надписью: "Мыняю пыджак на галоши.  Обращаться по адресу..."    Так была проведена    "операция-П", послужившая началом полной ликвидации обветшавшего солдатско-студенческого гардероба.

Закончив погрузо-разгрузочную деятельность,  молодые специалисты фактически вышли из-под влияния Блямберга. Мойша Ицекович, сознавая это,  в обращении с ними оставил командирский тон,  сменив его на товарищеский,  доверительный, проявляя особое расположение к своим кварти­рантам,  он занял  у каждого из них по пять рублей,  обещая завтра же вернуть.  Но прошел месяц,  а об отдаче долгов не было и речи.  Мойша бегал,  кричал,  руководил,  занимался важными экспедиционными делами - ему ли думать о таком мелочи, как долг в пятнадцать рублей?

Узнав о том,  что Блямс  "наколол" молодых специалистов, Гришка Пан­ков рассмеялся:

- Эх вы,  салаги! Чудаки!  Плакали ваши денежки.  Разве вы не знаете, что Шарик занимает и не отдает? Некоторым геологам он должен вот уже семь лет,  и не по пять,  а по сто рублей.  Так что,  будьте бдительны, друзья мои,  Шарик не дремлет!

К новому году молодые специалисты покинули,  наконец,  развеселую блямсову обитель и переселились в отдельную комнату,  на второй этаж этого же барака.  Свое новое жилье они отделали в абстрактном стиле - стены выкрасили в синий и зеленый цвет,  пол покрыли красно-зелеными клетками. Несколько позже на стене появилось изображение Сатира и Нимфы,  причем горбоносый козлоногий шалун,  обнимающий стройные ножки прекрасной девы,   здорово смахивал на Зураба.

Каждый уважающий себя квартировладелец должен иметь железную бочку с водой. У ребят таковой не было и они решили ее приобрести.  А где взять? Вопрос.  Начали рыскать по поселку,  искать.  Засекли в одном месте - стоит бочка возле шхуны,  плохо стоит,  можно свиснуть.  Темной ночью Денис и Зураб пошли воровать бочку. Взяли,  понесли.  И сразу же услыхали сзади топот и крик:

- А ну поставьте на место, мать вашу так!

Обернулись,  видят - к ним бежит крупный мужик и размахивает железной трубой. Парни бросили бочку и неспеша,  сохраняя выдержку и достоинство,  пошли,  надеясь,  что мужик с трубой преследовать их не станет. Так и вышло. Домой вернулись без бочки.

- Да, - раздумчиво произнес Денис, - надо,  видимо,  искать другой вари­ант,  менее опасный.

- Найдем,  - оптимистично откликнулся Зур.

Несмотря на различие характеров жили ребята дружно.  Но был пустяковый случай,  едва ни поссоривший их. Дело было вечером.  Все трое читали,  лежа на  своих койках. Денис поднялся и выключил громко орущий репродуктор. Василь встал и включил. Денис снова выключил. Василь опять включил. Доценко третий раз выключил и лег. Чобра сорвал репродуктор и со всей силы шваркнул его об стенку.  Инцидент был исчерпан до конца, причем без единого слова.

Зураб вечерами пропадал в шхуне, давно покинутой Денисом и Василем.   Он не на шутку увлекся Ниной Лисициной,  он заболел ею,  случалось, даже,  грезил наяву. Как-то днем прилег Зураб на койку,  задремал. И вдруг закричал дурным голосом,  вскочил,  заметался.

- Нина!  Ниночка! Где она? Где?

Всклокоченный,   с расширенными, безумными глазами,  он был страшен.

- Зураб, что с тобой? - закричал Денис.

- Где Нина? Она только что здесь была.

- Нет ее здесь,   ты что? Ее нет и не было,  тебе померещилось.

- Надо найти ее,  с ней что-то случилось!

С этими словами взволнованный, напуганный нехорошим сном Кахия выскочил из комнаты и понесся в знакомую шхуну.

а  случилось то,  что Нину вместе с ее подругой Люсей за слишком уж бурное времяпровождение милиция решила выселить из Нырвакинота в двадцать четыре часа. Эту меру наказания   местные власти применяли к неисправимым нарушителям общественного порядка,  лицам,  нежелательным в пограничной зоне - алкоголикам, дебоширам, девицам легкого поведения. Нина Лисицина вылетела в Магадан,  Зураб отправился вслед за нею - репутация под­руги его не смущала.

- Я жжить без нее не могу, поймите вы это! - ревел он, колотя себя в грудь кулаком.- Я люблю эту девчонку и женюсь на ней в Магадане.

Жениться на Лисициной Зурабу не разрешила мать, упросила со слезами не делать этого. Нина ей не понравилась - вертихвостка какая-то, курит, пьет - что за невестка? К тому же мать имела сведения о том, что Нина - морфинистка, а это уж совсем никуда не годится. Разве такая жена нужна ее единственному сыну? К великой радости Дениса, Василя да и всех работников экспедиции, не одобрявших этого нервно-паралитического романа, Зураб вернулся в Нырвакииот холостяком. Тут его ожидали новые встречи и новые увлечения, которые помогли ему забыть Нину, избавиться от бешенной, ненормальной, болезненной любви. Но только в поле окончательно вылечился Зураб, поле - универсальный лекарь.

Василь Чобра тоже влюбился, но, в отличие от Кахии, спокойно и прочно, как все, что он делал. Его избранница - Валерия Сергеевна Боборыкииа, врач-гинеколог, женщина миниатюрная, белокурая, воздушная, со вздернутым задорным носиком и красивыми серыми глазами. Боборыкииа работала на Чукотке уже пятый год. Она была старше Василя на четыре года, побывала замужем, имела сына, но выглядела наивной девушкой, только что закончившей де­сятилетку. Такая у нее была конституция. Она смотрела на мир широко открытыми изумленными глазами, полуоткрыв розовые губки-лепестки. Такой впервые увидели ее молодые геологи на танцах в Нырвакинотском клубе и восхитились - до чего хороша! Познакоми­вшись поближе, узнали, что она играет на аккордеоне, нежным, и чистым, как ручеек, голосом поет частушки и романсы, что она никогда не против выпить и повеселиться.

У нее было много поклонников, но далеко не всем удалось прикоснуться к ее прелестям.  "А утки кря-кря-кря, ты парень зря-зря-зря приходишь к нашим берегам", - звонко пела Валерия, гуляя с подвыпившей компанией по ночному Нырвакиноту. Заслышав издали знакомый голосок, просыпались в своих неуютных постелях отвергнутые мужики и тяжко вздыхали.

"Женщина с изюминкой" - такое определение дала Валерия са­мой себе.

Панфиловна, узнав о связи Василя и Изюминки, ахнула: "Ах, эта Боборыкина! Такого парнишку захомутала! это ж такая, прости господи... У нее ведь все поселковые мужики перебывали."

Прошлое любимой женщины Василя не интересовало, Какая разница, что было раньше? Теперь она его - и точка! Пусть болтают что хотят, теперь вот она, голубушка,  сидит рядышком,  на диване, в своей уютной, чистой комнате, такая нежная,  невинная, гладит белой ручкой пышную шевелюру Василя и ласково приговаривает: "Василек ты мой, Василек. Медвежоночек." И Чобра тает, как воск,  улыбается, он счастлив,  сплетни его не-щекочут, он никогда не думает о них.

Надо сказать, что в экспедиции Валерия Сергеевна была хорошо известна, потому что двое геологов уже делали ей предложение и получили обидный, насмешливый отказ. Первым был Леонид Руденко, ему она ответила:  "Фи,  сморчок! Разве мне такой мужчина нужен?".

Вторым на тему любви и брака рискнул заговорить, с прелестной Валерией Витя Молкин.

- Что бы ты мне ответила, если бы я предложил тебе руку и сердце? - по старомодному галантно спросил Витя во время танца, улыбаясь обаятельно, как Фернандель (у него были большие вставные передние зубы).

- Закрой рот, я не могу видеть твои лошадиные зубы! – по-современному грубо и резко бросила Боборыкина.

Партнеры разбежались, чтобы никогда более друг друга не касаться. Василь Чобра,  третий геолог, которому очень понравилась Валерия, о женитьбе пока не заикался, он и без нее имел все, что хотел. Изюминка, иронизируя над серьезным и добропорядочным во всех отношениях любовником, пела на вечеринках:

А ты давай-давай-давай газеточки почитывай,

А ты давай-давай-давай меня перевоспитывай!

В комнате Боборыкиной вместе с Василем бывал и Денис Доценко, встречавшийся здесь с подругой Валерии Диной, медсестрой.  Свою девуш­ку-блондинку Денис называл "Белая Лошадь",  особых чувств к ней не питал и на сближение шел ради спортивного интереса.  Тем не менее, и у него случались сладостные бессонные ночи. Друзья нередко являлись на работу не выспавшиеся,  зевающие,  помятые,  слабые,  как дистрофики, только что сбежавшие из больницы.  Они сидели за одним столом,  тупо глядя в бинокуляры,  еле сдерживаясь,  чтобы не уснуть.  Производитель­ность труда техников-геологов в такие дни резко снижалась, прибли­жаясь к нулю,  но Муртаз Григорьевич делал вид,  что не замечает пла­чевного состояния подгулявших хлопцев.

На новом жительстве соседями молодых специалистов справа были свои ребята - молодой геолог-сибиряк Митрофан Шилов и техник-геолог Саша Гросс. Плоский, как бы срезанный затылок,  огромные уши и близко посаженные глаза составляли характерные особенности Шилова. Походка Митрохи была  тоже оригинальной - шагал он широко,  запрокинув голову к лопаткам и загребая снег развернутыми в стороны ступнями, толковый,  трудоспособный и к тому же не пьющий геолог - редкость для этих мест.

У Шилова и Гросса всегда останавливался,  выезжая из разведочной партии, нормировщик Яша Тернов. Вырвавшись из разведки в цивилизованный мир,   "к вину и куреву, житью культурному",   Яша отводил душу. Он пил напропалую,  по-черному,  сутками валяясь на койке. Вино, хлеб и местную колбасу ему поставлял Гросс. Просыпаясь утром,  Яша произносил всегда одну и ту же фразу: "Похмелиться надо,  елкина мать". Он шарил рукой под лежанкой,  извлекал оттуда недопитую бутылку и жадно прикладывался к ней.  Отдохнув в Нырвакиноте недельку-другую,  Тернов возвращался в ГРП.

С соседями слева геологи были почти не знакомы.  Им было только известно,  что она собою недурна,  что муж ее ревнив и то ли по заслу­гам,  то ли для профилактики периодически поколачивает ее. Перед тем, начать экзекуцию, Отелло напивался и включал на полную громкость ступал к делу. Гремели падающие стулья, звенела битая посуда, под зажигательный джаз кричала, плакала и о чем-то умоляла избиваемая женщина.

Через коридор, напротив геологов, проживали Хвощи, дружная семья, старожилы Нырвакинота.  Он - высокий красивый мужчина средних лет, милиционер и часовых дел мастер.  Она - пышнотелая,  круглолицая,  красно­щекая дама,  типичная кустодиевская купчиха.  С ними - сыновья Димка, взрослый рабочий парень, и двое школьников-пацанят. Рядом с Хвощами, в узкой,  телевидной комнате обитали Васисуалий и Варвара.   Он - молодой кучерявый,  немного заикающийся,  с простым телячьим лицом,  она - ярко-рыжая,  полногрудая,  с видом гордым и независимым. Парень души не чаял в своей рыжей королеве,  ревновал ее и побаивался,  он любил ее за большие белые груди.  Однажды эти сокровища нечаянно узрел и Денис, прохо­дя мимо открытой комнаты,  когда она,  стирая белье,  наклонилась над тазом. Узрел - и ахнул!  "Разгневанный Васисуалий захлопнул дверь и обрушился на Варвару:   "Н-ну,  че-че-чего выс-тавила?" Оскорбленная Вар­вара ушла к Птибурдукову,  исчез куда-то и брошенный супруг.

В освободившуюся комнатку вселилась Валентина, бухгалтер, приехавшая из Алма-Аты.  В цветущем южном городе,  будучи замужем за военным летчиком, она ни в чем недостатка не ощущала и была бы счастлива, если бы муж не превратился в импотента.  Последовал развод и бегство на Чукотку.   С первых же дней,  будучи женщиной энергичной и отзывчивой, Валя взяла шефство над холостяцким трио,  подкармливала ребят в критические моменты,  помогала в уборке квартиры, делила с ними радости и утешала в горе - короче говоря,  была для них доброй феей.    Геологи так ее и прозвали - фея.

И,  наконец,  в числе ближайших соседей геологов были Тамара,  подруга выселенных Нины и  Люси,  и ее сожитель Славка. Занимали они угловую комнату напротив Нилова и Гросса, переоборудованную под жилье из общественного туалета. Жалкая это была пара.  Она - измызганная,  сморщенная алкоголичка,  он - худой и бледный туберкулезник.

На правах старой знакомой Тамара часто посещала геологов,  и они её хорошо знали. По специальности культмассовик,  она временами работа­ла медсестрой или ещё кем-то в местной больнице и всё заработанное пропивала.  На похмелье она много курила и философствовала.

 - Кого ловить? - вопрошала она, восседая на табуретке и положив нога на ногу. - Ловить некого,  все уже пойманые.

- Кого делать? - продолжала она затягиваясь папиросным дымом.  - Де­лать некого, все уже сделанные.

Она была бесплодна. Но однажды по пьянке ей что-то почудилось и она захныкала:

- Слава,  я рожу тебе буратинчика.

- Брось болтать,  - смеялся    муж,  обнажая желтые,  лошадиные зубы.

- Нет, правда, хочешь я рожу тебе буратинчика?

"Сквозь призму водки все красотки". Эту истину подтвердил Зураб, возвратившись из Магадана. Произошла крепкая выпивка.  А наутро,  в воскресенье,  Зур не обнаружил дома своих туфлей. Куда они могли подеваться? Кто подшутил? Вдруг входит Тамара, глухо хлопая по полу каблуками огромных светло-коричневых туфлей,

- Ребята, выпить есть? Голова раскалывается.

Никто на ее вопрос не ответил.  Все трое уставились на ее обувь. Что-то очень знакомое.  Точно такие туфли были...

- Тома,  ты где взяла башмаки?

- Возле моей кровати стояли.

- 0-о-о! -  завопил Зураб и,  схватившись за голову, повалился на койку,  он все вспомнил.  Это были его туфли...

Над Чукоткой,  погруженной в темноту полярной ночи,  бушевали пурги.  По узким,  проложенным в снегу тропинкам трижды в день спеши­ли геологи на работу и обратно домой, передвигаясь от окна к окну, от здания к зданию,  от одного электрического фонаря к другому. Полчаса в сутки на свежем воздухе - вот и весь моцион. Да и то иной раз так проберет, что,   заскочив в помещение, долго еще стоят некото­рые у горячих батарей,  согревая коленки.  Неуютна полярная зима, что и говорить. Темень,  ветрище, мороз.  На улицу выходить неохота.

А каково в тундре? Там и ночь темнее,  и мороз крепче,  и пурги злее.  Оторвавшись от всего мира, до крыши занесенные снегом,  стоят деревянные домишки разведочных партий, жмутся один к другому,  слушая вой пурги.  Люди изнывали от безделья и скуки,  сутками валяясь на нарах.  Самолеты по месяцу из-за погоды не могли прилететь, продукты не раз подходили к концу. Геологи Сеутаканской партии две недели питались икрой.  Ничего больше не осталось - только кетовая икра, целая бочка,   заготовленная осенью.  Икру ели ложками, когда кому захочется,  и пили талую снеговую воду. От икры уже тошнило.  Люди мечтали о картошке,  хотя бы сухой,   о хлебе,  пусть даже черством,  об элементарной рисовой каше.

Сижу на нарах, как король на именинах,

И пайку серого мечтаю получить.

Гляжу с тоской в окно,

Ведь мне уж все-равно -

Я никого уж не сумею полюбить.

Молодой  специалист Гена Цукин пытался иногда песнями, шутками и анекдотами развеселить мрачное население своего домика,  но это удава­лось с трудом и не надолго.

- Проклятая пурга,  когда она кончится? - шептал старый геолог Ксилантий Тишкин. - План горит.  За весь февраль - два метра шурфовки!  В моей практике такого еще не бывало.

 

Начальник партии Спартак Собакин заперся в своем балке и никого к себе не пускал - к чему неприятные разговоры? И так все ясно - сидеть, ждать.  А ему в тундре никогда не скучно.  Ему были привычны и пурги, и зимовки,  тем более, что любящая жена Анфиса всегда рядом с ним, в заначке есть оленья туша и спирт.  Рабочих шурвовщиков,  пытавшихся прорваться к нему и выпросить спирту, могучий Спартак вышибал вон, приговаривая:   "Еще раз сунешься - прибью!"

В итээровском домике вместе с Тишкиным и Цукиным проживал техник.-геолог Витя Конев,  тихий,  задумчивый паренек. Однажды он подошел к Геннадию с листом бумаги в руке.

Вот,  посмотри.  Я вывел формулу,  которая потрясет человечество. Цукин взглянул на бумагу,  там было написано: а+b=c. Гена хмыкнул.  Шутка ему понравилась.  А Витя уже тормошил Тишкина:

- Ксилантий Ермолаевич, проснитесь. Вот формула, я ее сам вывел. Эта формула решает все. Тишкин,  кряхтя,  сел на нары, надел очки, посмотрел и обиделся:

- Ты что,  за дурака меня принимаешь? Мальчишка!  Нашел,  кого разыгры­вать!  - и смахнул великую формулу на грязный пол.

- Что вы делаете? - возопил Витя. - Я целый месяц думал над этим,  а Вы? Никто ничего не понимает.

Он поднял листок,  сдул пылинки и тихо удалился в свой уголок.  Однако радость открытия не давала ему покоя.  Спустя минуту Конев, едва различимый в снежной круговерти,  стучал в дверь начальника партии. Собакин открыл, надраивая кулаки.

- Кто? Что надо?

- Формула! Спартак Андреевич,  я открыл формулу!

- Что-о-о?! Гм! Ну заходи,  заходи,  Виктор Степанович. Формула, гово­ришь?

- Да. Вот, взгляните. Это универсальная формула, формула Вселенной!

- Интересно,  очень интересно. Чайку хочешь? Анфиса, приготовь чайку, у нас в гостях Эйнштейн!

Великий математик был отправлен в Магадан первым же самолетом. Больше его никто никогда не видел.

Вешкапская ГРП занималась рудной разведкой.  Начальник партии Евгений Павлович Мухин и геолог Женя Виноградов - оба  "Белая Кость", съемщики-поисковики - в разведочную партию были направлены в приказном порядке (разведчиков, как таковых, экспедиция еще не имела), раз­ведку не любили и в технике не разбирались. Бурить мешали частые и затяжные пурги,  не хватало запчастей и ГСМ. Буровые станки простаивали, план не выполнялся, убытки росли. Геологи ждали весну,  а с нею - начало полевых работ, когда появится возможность перейти в сезонные партии и  заняться привычным делом.  Мечтами о будущем жил и опытный геолог-сибиряк Виноградов, и молодой специалист Толя Куркин. Третий геолог - москвич Лубянцев - ждал весну,  чтобы рвануть домой, в столицу.

- Я здесь человек случайный,  Север не для меня.  Год промучился - хватит,  иначе сойду с ума.

На стенах его комнаты висели плакаты:   "Моя цель - московская прописка",   "Человечество не забудет Майданек,  Освенцим и Вешкап",   "До конца срока осталось ... дней".

Моральный и производственный застой, недовольство рабочих,  а иногда пьянки и драки - так обстояли дела в разведочных партиях зимой 1961-1962 года.  Суровая зима. Тяжелая разведка.

 

В начале 1962 года на балансовой комиссии Геологического управления экспедиция была определена как малоэффективная, убыточная. И по хозяйственной,  и по геологической деятельности она полу­чила оценку  "неудовлетворительно".  Заменили главного бухгалтера и главного геолога Каткова, сняли начальника экспедиции Сидельцева. Из старого начальства удержался только Блямберг,   "Зам-Нач-По-Хч".  Мойша Ицекович вел себя так,  как будто его избрали президентом.

- Правильно,  что убрали этих...  они мине тормозили. Колеса в палки, - говорил он,  принимая поздравления. - А Горбань - мужик деловой,  мы с ним наладим производство.

Мнения авторитетных личностей об утверждении Блямса в новом штатном расписании разделились.

Соломин:

- А что? Мойша действительно крутился один,  остальные сидели.  Он хоть и болтун, но и дело делает,  старается.

Панков:

- У Шарика в Управлении есть мохнатая рука.  Его поддерживает сам Изя.

Панфиловна:

- В Управлении просто не знали,  за что его снимать,   он ничего не сделал. Вот когда натворит чего-нибудь, тогда и уберут. Если Горбань умный мужик, Блямберг при нем долго не удержится.

Новый начальник экспедиции Владимир Иванович Горбань и главный геолог Валентин Витальевич Кандырин в первый же день обошли все рабочие кабинеты и познакомились с геологами.  Владимир Иванович - дюжий представительный мужчина средних лет - держался уверенно и спокойно, слова произносил медленно,  твердо, весомо,  с отчетливым украинским акцентом,  руки жал крепко,  с приветливой улыбкой, пристально вгляды­ваясь в лица новых сотрудников-подчиненных, шутил:

- Занимаетесь россыпями? А шурфы как документируете - "галка с писком?"

- Нет, Владимир Иванович, галька с песком,  - засмеялся Хазбиев, к которому был обращен этот вопрос.  Муртаз знал, что это выражение - из документации первых колымских "геологов" - заключенных. Горбань всем понравился.

- Великолепный хохлище!  Отличный мужик! Этот должен поднять экспедицию, - восторженно отозвался о новом начальнике Муртаз Хазбиев.

Женский состав экспедиции - оформители, бухгалтера - восприняли Горбаня иначе:

- Красивый мужчина, влюбиться можно, - говорили они.

Валентин Витальевич Кандырин - человек округлый, лысеющий, с мягкими чертами лица и с животом, намного превышающим котковский - особых симпатий у работников экспедиции не вызвал.

- Поживем - увидим, что за главный геолог, - решили они,

- Слишком тяжел, - хихикали чертежницы, - раздавить может.

Оказался Кандырин специалистом грамотным и трудолюбивым, хорошо знающим свое дело. Геологи это сразу почувствовали. Проверяя рукопи­си отчетов,  он загадок не загадывал, как Катков, а просто и ясно, понятным,  корректным языком излагал свои замечания,  писал,  что надо переделать, что убрать или добавить,  сам исправлял текст, вплоть до расстановки запятых. Нервотрепки с главами прекратились.

Настоящую деловую хватку показал и Горбань. В своём кабинете Владимир Иванович бывал редко. Он почти ежедневно посещал гараж, склады и мастерские (за ним повсюду, как хвостик, сновал Блямберг – гид), выезжал в разведочные партии - главный объект его изучения, произво­дящий львиную долю экспедиционных убытков.

Возвратившись из Вешкапской разведочной партии, Горб издал приказ:  "Начальника Вешкапской партии Е.П.Мухина от занимаемой должности освободить, как не справившегося со своими обязанностями. Старшего геолога Е.М.Виноградова за развал геологической службы понизить в должности до техника-геолога с окладом по штатному расписанию сроком на три месяца. Учитывая личную просьбу, перевести с первого апреля 1962 года тов. Виноградова в сезонную полевую партию".

Счастливый Женя Виноградов возвратился в Нырвакинот, к жене и дочке. Слава богу - вырвался! Временное понижение в должности и окла­де его не особенно огорчало, он сам считал, что получил по заслугам. Главное - он теперь пойдёт в поле и займётся любимым дело!

На вечеринке, устроенной в честь его освобождения из ГРП, Женя пел вместе с друзьями, виртуозно аккомпанируя на концертной гитаре:

-Закури, дорогой, закури,

Завтра утром, с восходом зари,

Ты по тундре пойдёшь опять

Золотую руду искать.

Пред тобой, дорогой, путь далёк,

 Много трудных и славных дорог,

 Но я знаю,  ты их пройдёшь,

И что ищешь - всегда найдёшь.

Для изучения передового опыта работы новое руководство наметило ряд командировок в соседние геологические экспедиции. В одну из командировок попал и Денис Доценко, как товарищ, умеющий чертить, спо­собный сделать выкопировки из отчётов. Денис был определён в помощ­ники Кириллу Пухову.

Кирилл Пухов - массивный, рыжий геолог, недавний колымчанин - имел характерные,  запоминающиеся черты лица: высокий крутой лоб с залысинами, густые брови, нависающие над глубоко посаженными янтарного цвета глазами, нос с горбинкой и острым, выгнутым, как у уточки, окончанием,  волевой подбородок и небольшие, прижатые к черепу уши. Знаменитое на всю Чукотку левое ухо, искореженное медведем,  отличалось неопределённой формой и зубчато-волнистыми очертаниями.

Пухов - один из тех, кого называют типичным геологом,  то есть, человек физически здоровый,  беспредельно увлечённый,  любящий и знающий геологию, поэт в душе. В геологических партиях Кирилл рабо­тал с детства, начиная с рабочего; затем закончил магаданский техникум, два года учился заочно в институте, но не доучился, бросил ВУЗ по семейным, как говорят,  обстоятельствам, эти чёртовы обстоятельст­ва включали неустроенный быт, отсутствие мало мальски приличной квартиры, рождение дочери, нелады с женой, капризной и требовательной женщиной. Премудрости геологической службы,  способы расшифровки зем­ных структур, методы поисков полезных ископаемых он постиг наилучшим путём - многолетней практикой.

Всю свою сознательную жизнь Кирилл провёл на Севере, он был предан Северу и искренне восхищался его красотой. Поэму Лонгфелло "Песнь о Гайавате" он знал наизусть.

Дай коры мне, о Берёза!

Жёлтой дай коры, Берёза,

Ты, что высишься в долине

Стройным станом над потоком!

 

Я свяжу себе пирогу,

Лёгкий челн себе построю,

И в воде он будет плавать,

 Словно жёлтый лист осенний,

 Словно жёлтая кувшинка!

Скинь свой белый плащ, Берёза!

Скинь свой плащ из белой кожи:

Скоро лето к нам вернется,

Жарко светит солнце в небе,

Белый плащ тебе не нужен.

Отрывки из "Песни" Кирилл читал, приведя себя в лирическое состо­яние бутылкой зверобоя.  Обладая прекрасным даром рисовальщика, Пухов увлекался графикой и резьбой по кости, его работы бывали на выставках. Создавал он и великолепные художественные   фотографии на тему северной природы. Глядя на изумительный по красоте горный пейзаж с пышны­ми цветами на переднем плане, Денис воскликнул однажды:

- Сергеич, неужели это Чукотка?

- Она,  родимая. Верховья Чаанталя.

Чукотку Кирилл любил не меньше, чем Колыму, хотя и не отрицал некоторых преимуществ тайги перед тундрой.

Много времени уделял Пухов истории освоения Арктики.  Его библиотека включала книги всех знаменитых полярных исследователей. Еще лучше он знал геологическую предысторию  "Чукотской землицы", помнил имена отважных первопроходцев, пересекавших полуостров вдоль и поперек. На Чукотку он перевелся после того, как жена бросила его и,  забрав дочку, уехала на родину, в Саратов. Пухов остался один и жил, как эпикуреец,  ни холостой (официального развода не было), ни женатый. Днем   Кирилл Сергеевич примерно трудился, по вечерам и вы­ходные дни возлежал на кровати, провисающей до самого пола, непрерыв­но курил "Беломор" и читал книги о путешествиях,  в компании друзей-геологов он регулярно и помногу пил, предпочитая всем материковским винам и коньякам обыкновенный зверобой местного производства.  Таков был человек - Кирилл Пухов,  с которым Денис Доценко отправился в командировку.

Перед вылетом Денис побывал у Веры,  новой дамы сердца, как гово­рили в старину. Вера - чистокровная блондинка, голубоглазая,  темнобровая,  с кожей нежной, беломраморной и легким румянцем на щеках.  А какая фигура!  Лучшая в районе,  в этом не сомневался никто из геологов, знавших Веру.   
- Верочка, ты - чудо! - говорил ей Денис. - Ты создана для искусства. С   тебя    надо лепить   скульптуры,  ты - находка для художника. Лаская свою Венеру,  он скользил ладонями по ее крутым бедрам.  Она лишь на мгновенье замирала, упругой грудью едва коснувшись груди
взволнованного Дениса,  потом вдруг резко отстранялась,  отталкивалась и пальчиком грозила: "Но-но, мальчик, не шали!"

Как и соседку геологов Фею, Веру привела на Север несчастливая семейная жизнь. Была любовь, за ней последовали разочарование и раз­вод. Теперь она имела грустный опыт и сверх всякой меры, как считал Денис, была осторожна с поклонниками.

- В ближайшее время ни под каким видом выходить замуж ни за кого не собираюсь. Хочу пожить свободной, отдохнуть от вас, мужиков, - объ­ясняла она Денису свою неприступность.

Воздушный путь в Чаун пролегал через Анадырь,  Магадан,  Сеймчан, Кресты Колымские. Глядя на бывалого полярника Кирилла Пухова и Денис оделся легко. Но уже в Анадыре беспечные путешественники были жестоко наказаны за пренебрежительное отношение к чукотской зиме. Дрожать от холода они начали уже в самолете АН-2. В Анадыре борт посадили на лиман - аэропорт не принимал из-за сильного ветра. Спрыгнув на лед, Денис ощутил такой невероятный холод, какой испытывает, наверное, незакаленный человек, брошенный голым в ледяную воду. Одежда как-будто исчезла, превратилась в эфир, все тело мгновенно сковал пронизывающий насквозь студеный ветер. Нос задубел, превратившись в твердую, бесчувственную шишку, щеки и кисти рук обожгло морозным кипятком, ноги стали деревянными и еле гнулись.  "Ну все, хана!" - подумал Денис. Его охватил ужас, ему казалось, что жить ос­талось считанные секунды.

Вслед за пилотами затрусил Доценко на далекие огоньки рыбацкого поселка, Рядом, покряхтывая, скакал Пухов,  окаменевшее, искаженное застывшей гримасой лицо его походило на трагическую маску. Негнущимися пальцами одной руки Денис пытался тереть нос, другой держал чемо­дан, чувствуя, как железная ручка примерзает к голой ладони. Тогда он обнял чемодан, прижал его к себе,  стараясь спрятать обмороженную кисть поглубже в рукав тонкого демисезонного пальто.  Мрак и стужа - что можно придумать более устрашающее и гибельное для человека? В голове Дениса мелькнула мыслишка: "Жив останусь - и потомкам закажу, чтоб не ехали сюда".

Замерзающие пассажиры бросились в первый попавшийся домик на обрывистом берегу лимана, долго стучали, просили пустить, вошли, на­конец, в теплое помещение, прижались к горячей печке. С резкой, колю­чей, разрывающей болью отходили,  оттаивали руки, ноги, нос, но Денис радовался - это были муки возрождения,  отогревшись как следует, сделали еще одну перебежку, поднялись выше, на гору, в аэровокзал. Проведя ночь на ногах (ни сесть, ни, тем более,  лечь было негде), Кирилл и Денис на другой день вылетели в Магадан.

В Магадане - ресторан, В Магадане - пиво!  отведав чудесно при­готовленных оленьих отбивных и бифштексов, до отвала напившись пива, геологи продолжили маршрут. В полете от нечего делать они сочиняли шуточную хвалебную оду магаданскому пиву, мечте чукотских мужиков.

Денис:  - О, пиво! Прохладою пенной, искрясь и играя, ласкаешь ты губы.

Кирилл: - Струею янтарной течешь,  заполняя пространство желудка.

 Денис: - Как в знойной пустыне к источнику влаги, прильну к кружке с пивом.

Кирилл: - И, жадно глотая, я выпью с восторгом напиток волшебный!

Из аэропорта в Чаун геологи добрались в кузове попутного грузо­вика, снова до дрожи проморозились. В поселковую гостиницу их не при­няли: "Вы не наши. В экспедиции есть своя гостиница,  туда и идите". Полчаса, не меньше, искали экспедицию Пухов и Доценко, бродили-рыска­ли по тёмным улицам и закоулкам, по длинным коробам-утеплителям по­селковой теплоцентрали.  "Таких сооружений в Нырвакиноте нет. Там тру­бы зарыты в землю,"- сравнивал Денис, гулко топая по деревянному настилу.

Жестокий ветер, подобный анадырскому, пробирал до костей.  Об­няв чемоданчики обеими руками, спрятав кисти рук в рукава пальто, сновали по безлюдному посёлку две жалкие,  ссутулившиеся фигурки со слезящимися глазами и хлюпающими носами.

-Где же эта чёртова экспедиция, маттиётак! - ругнулся Доценко, теряя терпение.

-Да, брат. Дали маху. Дураки, пентюхи. Надо было. Одеть кальсоны. Рукавицы. Как дует, а? - бормотал Пухов, прячась от ветра в воротник.

-В Нырвакиноте такого не бывает. Тут ощутимо чувствуется Ледовитый океан. Близость полюса. Настоящее Заполярье, - вторил ему Денис.

Уже почти не надеясь на успех,  решив возвращаться в гостиницу, командированные товарищи нашли таки здание экспедиции. Дежурный поз­вонил куда-то,  явился комендант Тухманчик, отвез приезжих в гостини­цу, продувную, холодную, но все же с плюсовой температурой. Бедолаги немедля забрались под одеяла,  сверху накинули пальто и, укрывшись с головой, конвульсивно вздрагивая, медленно согревались.  Они очень сожалели о том,  что нечего принять внутрь для согреву, теперь это бы­ло бы в самый раз.

На другой день Денис встретился с Рафатом Банаевым, узнал от него, что аппендицит вырезан удачно и   что ухаживавшая за Рафом медсестра влюбилась в него. Он частенько ходит к ней в гости,  забывая вер­нуться на ночь домой,  в общежитие.  Но самое главное,  он договорился с одним из начальников сезонных партий, что тот возьмет его к себе геологом, будет ходатайствовать о переводе его из разведки в центр экспедиции, на съемку.

Пухов и Доценко имели две основные задачи - изучение отчетов   по поискам эпитермального (низкотемпературного) золота и    ознакомление с новой промывочной техникой. Денис законспектировал отчет, а Кирилл, быстренько смотавшись на прииск, поимел чертеж промприбора. После блицпоездки в тундру Пухов тоже захотел просмотреть кое-какие материалы,  но не тут-то   было. Оказалось, что кроме единственного отчёта, который уже был выдан Денису, тётенька секретчица ничего более товарищам командированным не даст. Справочки, которые имеют товарищи, не позволяют им пользоваться,  секретными материалами.

У товарищей вытянулись физиономии и отвисли челюсти. Как же так? Для чего же они столько летели и столько мёрзли?

- Ваша заведующая спецотделом товарищ Караваева выдала вам допус­ки по студенческой форме. Вы можете пользоваться только несекретной отчётностью и печатной литературой, это - пожалуйста. А по золоту по­чти все отчёты секретные. Выдать не могу.

Из геофонда   геологи ушли ни с чем,  злые, как черти.

- Наша уважаемая Ксения Архиповна - старая бюрократка и перестраховщица. Знаешь что, Денис, давай отправим ей "тёплую" телеграмму! - предложил Пухов, когда друзья вышли на улицу.

По дороге на почту придумали текст.  "Нырвакинот экспедиция Ка­раваевой Спасибо за справки тчк Вернёмся тире поколотим Пухов Доценко."

Несколько отчётов нырвакинотцы всё-таки просмотрели. Помог местный геолог Фёдор Карпенко,  знакомый Пухова по Колыме. Он брал от­чёты из фондов и передавал их Кириллу.

В гостинице каждый вечер устраивались дружеские встречи, хотя ничего, кроме разливного яблочного вина в магазинах Певека не было. Фёдор Карпенко у хорошо знакомой продавщицы доставал по блату коньяк, с него и начинали вечеринки. Достигнув непринуждённо-разговорной "философской" стадии, друзья переходили к "мальвазии", как называли яб­лочную брагу местные жители. Вино это - местного производства, изго­товленное из подгнивших яблок - отличалось тошнотворно сладким вкусом мутным цветом и неприятным запахом. Пили его только по жестокой необ­ходимости.

Если вина не хватало, а универмаг ещё работал, Денис и Рафат, как самые молодые,  отправлялись с чайником в центр посёлка и закупа­ли очередную порцию мальвазии. Беседа после третьего чайника заметно оживлялась. Денис и Рафат делились чукотскими впечатлениями, Кирилл и Фёдор вспоминали Колыму. Бывал на "приёмах" и начальник съёмочной партии Стригунов, взявший шефство над молодым специалистом Банаевым.

Путь из гостиницы в контору пролегал по снежной равнине, мимо дымной ТЭЦ, усиленно загрязняющей воздух.  Снег в поселке и его окрестностях, перемешанный с копотью,  имел угрюмый серый цвет. Постоянно дул злой северный ветер.

- Ну разве это ветер? - посмеивался Карпенко. - Вот когда южак задует - это да! Ветер сбивает с ног человека, срывает крыши домов, уносит в море ящики и бочки. Вам просто повезло - в Чауне стоит чудесная погода.

Но даже при этой  "чудесной" погоде Чаун во всех отношениях проигрывал Нырвакиноту.  Худшее впечатление произвело на нырвакинотцев и здание экспедиции с его "ароматными" коридорами. Карпенко рассказал, как однажды начальник экспедиции вызвал к себе Тухманчика и спросил его:

- Хаим Абрамович, что это вы распустили такую вонь,  работать невоз­можно.

- А что я поделаю? Они все сегут и сегут, - ответил комендант.

Отбыв положенный по командировке срок, Пухов и Доценко отправились в обратный путь. Жуткий холод, черный снег и отвратительная "мальвазия" - таким запомнился Денису поселок Чаун. В поездке Денис часто вспоминал Веру,  с удовольствием думал о ней и рисовал вообража­емые картины встречи. Он понял - женщина нужна для того, чтобы к ней возвращаться. Жалок тот мужчина, которого никто не ждет и трудности пройденного им пути не оценит, кого не обнимут теплые ласковые руки, кто не увидит сверкающих радостью глаз - лучшей награды усталому одиссею.

В первый же вечер Денис поспешил к предмету своих мечтаний и застал у нее незнакомого офицера.  Высокий и стройный красавец-лейтенант перед тем, как уйти,  с сожалением взглянул на невзрач­ного гражданского парнишку, как бы говоря - и ты туда же!

- Я вижу, милая Верочка, у меня появился соперник? И он счаст­лив? - любезно осведомился Денис.

- Тоже нет, - смеясь,  отвечала Вера, - оба ходите зря. Скоро я уез­жаю на Мыс Шмидта. Навсегда.

Дома Денис пожаловался Зурабу на свое невезение,  рассказал про лейтенанта.

- Ме-ке-ке! - ответил Зураб. - Хочешь, я ему морду набью?

- Нет,  зачем же, это делу не поможет.

- Тогда брось грустить, дружище! Выпьем лучше старого доброго вина! Слегка захмелев,  Зур изобразил сцену из оперетты Кальмана.

- Я люблю военных! Военных! Военных! - пел он, высоко вскидывая длин­ные ноги.

Под легкомысленной опереточной красоткой Зураб, конечно же, подра­зумевал Веру Холодную,        как окрестили друзья проезжую блондинку. Остаток вечера они провели у Гитары.

Кличку "Гитара" носила знаменитая поселковая женщина,  старшая медсестра Евдокия Шапкина, Григорий Панков,  скрывший этот клад в 1958 году, привел ее на экспедиционный праздник и представил друзьям:

- Знакомьтесь,  моя Гитара,

Прозвище оказалось необычайно удачным,  оно соответствовало и формам, и душевному настрою Дуси, женщины веселой,  остроумной, никогда не унывающей.  Ее бедра были такой величины, что руки,  лежа на них,  сви­сали по бокам, как крылышки пингвина, на полметра не достигая ног. Так,  раскрылестевшись,  она и ходила. Дусю угадывали издалека - такой характерной фигуры,  стойки и походки ни одна другая женщина поселка не имела.

Денис познакомился с Дусей еще в новогодние праздники, когда подгулявшая братва в пылу веселья поколотила сотню старых пластинок, оказавшихся у Митрохи,  и она плясала на осколках. Примеру геологов последовали Хвощи, они тоже разбили в коридоре несколько пластинок и тарелку в придачу. Тогда ребята звякнули об пол несколько тарелок, зеркало и фотобачок. Хвощи вдребезги разнесли мандолину. Геологи по­жертвовали балалайку. В ответ с треском и звоном разлетелась Димкина гитара. Зураб пустил в бой свою семиструнную,  Митроха добавил репродуктор и торшер. Хвощи вытащили радиоприемник "Родина", грохнули его об пол и, вытирая пот,  торжествующе взглянули на противников, геологи сдались. Они не имели столько вещей, как зажиточные соседи. Двадцатиметровый отрезок коммунального коридора был усыпан обломками фанеры, Фаянса, пластмассы и стекла,  осколками старых вещей,  остат­ками старого года.

- Бледнолицые братья и сестры! - произнес Денис, когда оживленная компания уселась за стол, - Если судить по количеству обломочного материала,  сотворенного нами, новый год должен принести нам много счастья, которое, как известно,  заключается в женщинах и вине. Выпьем, друзья, и за то, и за это!

Денис многозначительно чокнулся с Дусей,  оказавшейся рядом.

Дина - Белая Лошадь ревниво наблюдала за этой сценой.

Дусина квартира, получившая кодовое название "Юг", стала явочной квартирой, куда в долгие полярные вечера собирались геологи и девушки-медички, Дусины подруги.  На  "Юге" возник  "Союз Бокала,  Змеи и Молотка" - соединение двух эмблем, медицинской и геологической. Здесь происходили знакомства, появлялись взаимные симпатии, зарожда­лась любовь, возникали семьи.  Оказалось, что геология и гинекология - это почти одно и то же, что парни-геологи и девушки-медички велико­лепно понимают друг друга, что нет для геолога лучшей подруги, чем женщина-врач. Атмосферу непринужденности создавала хозяйка "Юга", уважаемая Евдокия Васильевна. Игрой на гитаре и песнями ей помогал Денис.

А вот надысь попал я в слабосилку.

Все от того, что ты не шлешь посылку.

Я не прошу посылку пожирней,

Пришли хотя бы черных сухарей.

Писать кончаю, целую тебя в лобик.

Не забывай, что я живу, как бобик.

Привет из дальних лагерей

От всех товарищей-друзей,

Целую крепко, крепко. Твой Андрей.

Чем хороша была Дуся,  так это тем,  что понравившегося ей парня принимала запросто,  отдавалась без каприз и прелюдий,  провожала легко, без упреков и слез, ничего взамен своей доброте не требовала, никак клятв и уверений в верности, никаких подарков и услуг.  Полная свобода и независимость - таков был ее девиз.  Со времен Григория Панкова многие геологи побывали у Дуси, многие стали  "братьями по Гитаре".  Те­перь к этому братству примкнул и Денис.

В летнее время, когда геологи разлетались по полям, Дусю навещали моряки. Во всех портах Тихого океана найдутся морские бродяги, побывавшие у Дульцинеи Чукотской или знающие ее заочно, по рассказам друзей. Такой была женщина, к которой отправился Денис, возвратясь из командировки. Тут он нашел ласковый прием и с легким сердцем забыл Веру Холодную. Подобно снежной королеве прошла она мимо и следы ее замела пурга.

 

Главным инженером экспедиции был в это время Шурыга-сухой,  интеллигентный человек, большой любитель изобразительного ис­кусства. Ему принадлежала инициатива создания в экспедиции художест­венного кружка.  Следуя примеру Дениса,  в кружок записался и Зураб. Кисти Зураба,  вернее,  его карандашу принадлежало единственное живописное    творение,  называемое  "куб". Кахия писал картину с большого, в два пуда весом кубического пресса, арендованного в переплетной мастерской Геологи использовали массивную чугунную отливку в качестве наковальни при обработке образцов и проб.  Старый исцарапанный куб никак не ожидал, что попадет в изостудию,  станет живописной натурой.  Рисовал Кахия медленно,  от напряжения потел, делал частые творческие перерывы и много курил.  Муки его увенчались грандиозным успехом!  Никто из зна­токов искусства не сомневался, что изображенный художником предмет есть куб, а не шар.

- Молодой человек подает, искизить, весьма отдаленные надежды, - оце­нил работу Кахии Шурыга.

Боясь потерять репутацию неподражаемого натюрмориста,  Зураб решил новых шедевров не создавать и переключился на баскетбол. Посте­пенно в баскетбольную секцию перекочевало еще несколько разочаровав­шихся   живописцев,  а в изокружке осталось только трое из восемнадцати ребят" - Шурыга, Доценко и Стороженко.  Они успешно изобразили сложный натюрморт из кубка, книг,  бумажного рулона и драпировки.  Потом смело перешли на живую натуру. Шурыге удалось уговорить на позирование старого моряка. Капитан, обветренный, как скалы, с лицом, изруб­ленным глубокими морщинами,  терпеливо просиживал по два часа за сеанс в ярко освещенной комнате оформительского бюро.

У Стороженко,  старшего экономиста экспедиции, портрет вышел совсем не похожим на оригинал, каким-то лупоглазым и кривым.  Заочный студент художественного училища,  стыдливо хихикая, прикрывал свой рисунок ладонью, когда к нему кто-либо подходил. Денисов портрет имел сходство с натурой, но был затерт до предела.  Лучше всех получилось у Шурыги, в его рисунке чувствовалась уверенная рука мастера. Денис подарил портрет капитану,  тот принял его с благодарностью и очень хвалил... Фуражку с крабом. Уж очень ловко, по мнению капитана, была она изображена.

Тонкая, артистическая натура Шурыги, его интеллигентность, увлеченность искусством никак не вязались с должностью главного инже­нера.  Альберт не мог справиться с механизаторами, людьми простыми, грубыми, бесцеремонными. Не мог он сработаться и с новым начальником экспедиции Горбанем, руководителем требовательным, прямолинейным, да­леким от изящных искусств. Это и послужило причиной перевода Щурыги в другую экспедицию. Художественный кружок развалился.

Зато баскетболисты процветали,  они заняли первое место в районе и поехали в Анадырь на окружные соревнования. Там произошел курьезный случай. В команде чукчей не хватило одного игрока, и в нее записал­ся Павел Косенко под фамилией "Косейгыргын", на чукотский манер. Черноволосый, чуть косоглазый,  со сросшимися дугообразными бровями, Пашка надеялся    сойти за аборигена,  однако, фокус не удался. Не успел псевдочукча сделать и двух бросков, как был судьями замечен и с пло­щадки удален. В Нырвакинот он вернулся с кличкой "Косойгыргын", проч­но прилипшей к нему. И обижаться не на кого - сам виноват.

В тихие субботние или воскресные дни Зураб провозглашал: - Молодежь,  на лыжи!

Ребята отправлялись в распадок - узкую долину с обрывистыми склонами, единственное место отдыха нырвакинотцев. До приезда на Север кататься на лыжах Денис почти не умел - какая на Северном Кавказе или на Дону зима? Снег выпадет и тут же растает. Другое дело - Чукотка. Восемь месяцев горы под снегом, катайся - не хочу. Тут он был увлечен общим порывом, по окончании полярной зимы стал на лыжи и делал первые робкие спуски с гор. К весне Денис катался не хуже друзей, хотя ездил  только по прямой, повороты ему не давались.  Он с завистью следил за великолепными спусками экспедиционных горнолыжников Славы Майорова и Дмитрия Кадукова,  стремительные спуски по прямой любил Михаил   Боров. Мчался он, как торпеда в очках, испуская пронзительные вопли,  слышимые всему поселку. Жена его, гуляя возле своего дома, говорила дочке:

- Ирочка,  слышишь? Папа едет, пойдем встречать. Поможем ему найти в сугробе шапку и очки.

Как-то Денис и Зураб вышли на сопку в сильный мороз. По старой студенческой привычке головных уборов они не носили круглый год. Лыжная прогулка в этот раз кончилась тем, что друзья отморозили уши. Они целую неделю потешали экспедицию толстыми обвисшими оладьями фио­летового цвета, в которые превратились их ушные раковины.  Опытный бо­рец с обморожениями коренной сибиряк Женя Виноградов посоветовал "слоноухим" принять спиртовые примочки.  Заботясь о здоровье товарищей, он сам приходил к ним домой и показывал,  как это делается. На лечение ушло несколько бутылок спирта. Помогло. Никакой гангрены, никаких остаточных деформаций.

Нырвакинот расположен чуть южнее полярного круга, поэтому глу­хой беспросветной полярной ночи обитатели его не знают. Даже в декаб­ре в полдень краешек солнца на несколько минут показывается из-за горизонта и косо освещает вершины гор.  Снежные вершины окрашиваются в чарующие нежно-розовые тона. Тени от скал и ложбины имеют при этом интенсивный голубой цвет, горные хребты расцветают, как розы и беско­нечно радуют взор. А по утрам осенью и зимой, в минуты яростного звона будильника, в окна просыпающихся квартир льется в минуты синий-пресиний, как чернила, ультрамариновый свет.

Весной будильник не нужен. Весной - бессонница, солнце не дает спать. Ночи светлы, как пасмурный день. Весна - это обилие света, весна - это запахи отовсюду. "Благоухают" оттаивающие помойки, попахи­вают уборные. Накопившиеся за зиму горы мерзлых помоев штурмуют буль­дозеры. Ликвидацией нечистот командует сам мэр города - председатель поссовета. Для него весна - самое ответственное время года, когда все безобразия на виду и их надо немедленно убрать.

Тает снежное покрывало, и земля стыдливо обнажается. Первыми проявляются черные дороги, присыпанные угольком, затем живописные сугробы превращаются в уродливые нагромождения ящиков, бочек, бревен, досок и камней.  Словно дохлые змеи вытаивают из-под снега обрывки канатов, проволок и тросов. Стальные трубы, балки и прутья, перемешанные со щебнем, щетинятся повсюду, напоминая Сталинград. Выходят на поверхность все отходы человеческой деятельности,  слагающие техногенные образования современного культурного слоя. Дома облезают, линяют, покрываются темными пятнами. Поселок словно его поразила проказа.

Население организованно борется с мусором, еженедельно устраи­ваются субботники и воскресники. Геологи под стенами экспедиции на­ходят пустые бутылки, конфузливо прячут их в ящики, торопливо несут на помойку. По числу бутылок под окнами кабинетов можно было судить об интенсивности труда в камеральный период в той или иной партии. За прошедшую зиму бутылочный рекорд установила партия Сорокина - Гросса. Это для работников экспедиции не было неожиданностью - заслуженные спиртсмены всегда были впереди.

В чистке улиц по-своему участвуют и дети.  Они собирают бутылки и консервные банки,  строят из них заборы, пирамиды,  замки, швыряют их, как гранаты,  играя в войну. Банки и бутылки - первые подснежники, возвещающие начало весны и наглядно отображающие кулинарный ассортимент жителей поселка.

В весенние ночи, ясные, как летнее утро, гуляет молодежь, поет под гитару. Влюбленные парочки прячутся в подъездах домов, между шта­белями бревен и ящиков, среди машин и сараюшек, ищут затемненные, скрытые от постороннего глаза уголки, где можно целоваться без оглядки. Луна,  соловьи, шелест листвы,  запах ландышей, фиалок и сирени - все эти атрибуты классических весенних свиданий они знают только по книгам, песням и кино. Но чувства испытывают те же, а это - главное.

И, наконец,  самый существенный признак весны - прилет пуночек. Пуночка - первая ласточка полярной весны. Ее веселый,  звонкий, пере­ливчатый щебет звучит для северян, как соловьиная трель.  Соскучившись за зиму по всякой живности, привыкшие лишь к завыванию ветра и свисту пурги, жители полярного поселка с волнением и радостью ждут и встречают первых посланцев юга.  "Тише, пуночка поет!" - воскликнет вдруг кто-нибудь из группы гуляющих, и все умолкнут разом и прислушаются с улыбкой к задорному щебетанью птахи-пионера.

Но никто в поселке не воспринимает весну так остро, как геологи. Волнение в крови, которое ощущают эти профессиональны бродяги, чем-то сродни весеннему инстинкту перелетных птиц. Геологов неудержимо тянет в поле - в тундру, в горы, на природу. Завершен камеральный период, защищены отчеты, формируются новые партии. Кончилось неопределенное положение молодых специалистов, мальчиков на подхвате.  Теперь они будут работать самостоятельно,  серьезно.

Василя Чобру назначили геологом в съемочную партию с окладом в сто десять рублей, Денис получил звание инженера-поисковика с окладом сто рублей.  Снова, как и осенью, Доценко был возмущен.  Свое несогласие с новым назначением он высказал начальнику экспедиции.
- Во-первых, - с обидой в голосе говорил Денис, - что это за инженер, который получает меньше старшего техника-геолога? Во-вторых, мне не понятно, почему с самого начала такая деградация? Прибыли мы в экспедицию вместе с Чоброй, он, правда, на три дня раньше, ему дали девяносто, мне - восемьдесят. Теперь опять ставите ниже - на каком основании? Мы еще не работали, вы нас не знаете, а уже разделяете.

Горбань спокойно, не перебивая, выслушал горячий монолог зади­ристо взъерошенного Дениса.

- Чего же ты хочешь? - спросил он с улыбкой.

- Хочу, чтобы дали такую же должность, как и другим молодым специ­алистам,  с таким же окладом.

- Должности геолога уже не осталось, все распределены. Поработай, инженером-поисковиком,  это тоже интересно.

- Место геолога есть в партии Руденко.  Он согласен взять меня.

- Позовите ко мне Руденко. Подумаем. Решим.

Леонид Руденко - маленький, тощий, жилистый,  суворовского скла­да парень, чуть-чуть лысеющий,  рыжий, курносый, кривозубый.  Он имел привычку пофыркивать носом,  открыв рот с кривыми желтыми резцами. Ходил,   засунув руки в карманы короткой меховой куртки и сутулясь.  Он не шагал, как все люди,  а бегал легкой пружинистой трусцой, потешно выбрасывая ноги с широко разведенными в стороны ступнями. Курил непрерывно, не выпуская папиросу изо рта.  Личность во всех отношениях оригинальнейшая как по внешности, так и по характеру, ибо не было в экспедиции человека более неуравновешенного, настырного, упрямого, чем хохол Руденко. В профиль Ленька смахивал на утенка. Присоединяя к этому сходству его неустойчивый характер, его пренебрежительное пофыркивание носом, Витя Молкин, дал ему кличку "гадкий утенок".

Два предшествующих сезона Леонид ходил геологом. Первый раз ему "посчастливилось" работать с Игорем Петровым, презиравшим всех коллег вообще и Руденко в частности.  Сведениям молодого геолога Петров не верил,  записей его не читал. Всю площадь, не обращая внимания на маршруты геолога, он исходил сам, предоставив "гадкому утенку" полную свободу - иди, куда хочешь, делай, что пожелаешь. Так и провели полевой сезон два гордеца, не замечая друг друга.         Второй сезон Леонид трудился в партии Сорокина. На сей раз все было нормально, по-человечески. Иван,  имея большой опыт геологической съемки, передал башковитому геологу навыки полевой работы и принципы картирования осадочных и вулканогенных толщ.

В третий сезон Руденко потел уже начальником партии. Видя недо­вольство молодого специалиста Доценко и его стремление попасть на съемку масштаба 1:200000,  он решил помочь ему.

- Мне какая за разница, кого дадут геологом, - говорил он равнодушно фыркая носом и щуря в усмешке желтые глаза.

У Горбаня Ленька подтвердил свое согласие на Доценко. Аргумент, что, дескать,  сам еще молодой-неопытный, а берешь в помощники недавнего студента,  его не убедил. Он надеялся прежде всего на собственные силы, он верил в свою звезду - такова была его позиция.

Денис получил должность геолога. Ему было и радостно и страшно - справится ли? Защита дипломного проекта - далеко не последнее испы­тание. Теперь ему предстоял куда более серьезный экзамен, и не только на знания, но и на физическую выносливость,  трудоспособность, на полевое товарищество. Денис понимал, что от первого сезона зависит очень многое, да что там говорить - вся дальнейшая карьера. Ответственность, которую возложили на него, хотя он ее не боялся и добивался сам,  казалась огромной, пугающей.   "Геолог! Настоящий геолог-производственник!" Эта мысль неотступно преследовала Дениса, не давала ему покоя. Он рвался в поле, к делу.

Но возникло неожиданное препятствие. По настоянию профкома все полевики,  а  заодно и АУП, прошли медицинскую комиссию.  В числе различных врачебных приемов и уловок, коими из здорового общества из­влекаются хилые и больные члены, всем сделали и прививку Перке. Большинство работников экспедиции прореагировало положительно,  то есть так, как нужно врачам. Некоторые, например,  Ревекка,  оказались насто­лько здоровыми,  что от прививки заболели и с раздутыми, нарывающими руками лежали дома,  радуясь туберкулезоустойчивости своих организмов и оправданному наукой безделью.

Дениса же забраковали,  ибо он никак не среагировал на прививку Перке, показал отрицательный результат - царапина даже не покраснела. Вместе с ним на особый учет попали Зураб Кахия и Митрофан Шилов. Все трое были встревожены - неужели заразились от соседа,  больного тубер­кулезом? Бочка с водой у них общая,  нет ничего проще зачерпнуть ков­шом несколько губительных палочек и проглотить их!  О, горе!  Ребята пришли в уныние, прислушивались к дыханию,  ловили хрипы,  осматривали мокроты - нет ли крови,  А стоило кому-либо из них кашлянуть,  все взд­рагивали и бледнели. Неужто вместо поля - санаторий, неужто молодость загублена навеки?

Неблагонадежным сделали повторную прививку, усиленную, у Митрохи получилось и он ожил,  засиял, даже попытался запеть какую-то афри­канскую песню. На Дениса и Зураба прививка снова не подействовала. Палочки Коха, введенные в организм, исчезали бесследно, царапины на руках безболезненно засыхали. Врачи затаскали "тубиков" по кабинетам, они прослушивали их,  осматривали,  сделали рентгеносъемку, но призна­ков туберкулеза так и не нашли.  А реакция-то отрицательная! Как же с ними быть? Решили все-таки в поле отпустить,  сделав им по профилак­тическому уколу, а осенью проверить снова и заняться их лечением, если это потребуется.

Дуся Шапкина посмеивалась и успокаивала друзей:

- Мальчики, не волнуйтесь. Ваши организмы просто-напросто стерильны, никакая бацилла вас не возьмет.

- Ты права, Евдокия! - обрадовался Денис.  - Ведь недаром в песне поется:

Геолог! На кой ему черт порошки,

Микстуры, пилюли,  таблетки.

От холода спальные лечат мешки,

Походные наши палатки.

Получил новое назначение и Зураб.  Он отправлялся в поле техником-геологом, в партию,  возглавляемую Геной Цукиным. Рассматривая штатное расписание, вывешенное на доску,  Зураб с шутливым возмущением воскликнул:

- Почему Кахия имеет восемьдесят рублей, а вакансия - девяносто? Кто этот грузин и чем он лучше меня? Пишу рапорт Горбаню - не согласен.

В поселке снова в который раз заговорили о Блямберге и его красавице-жене.  Она вернулась в Нырвакинот, но как!  Мойша съездил в Харьков и похитил своего сына Витю (Витя родился на Украине после одного из отпусков чукотского папаши). Ганна, возвратясь с работы домой,  нашла  записку:   "Ляпочка,  я и Витя выехали,  не волнуйся. Куда позже сообщу. Целую сэксильон раз.  Вечно твой Миша".

Ганна,  поручив дочь матери,  отправилась вслед за гангстером-мужем. Так она оказалась в Нырвакиноте.  Сияющий Блямберг закатил пир на весь мир. Гости поздравляли счастливое семейство, уговаривали Ганну больше Мишу не бросать. Через неделю Блямберг пришел с работы. В квартире пусто и тихо,  на столе записка: "Вылетели в Харьков. Прощай, Ганна". И Мойша снова стал холостяком.

В одну из тихих и светлых ночей в поселке случилась драка. Василь Чобра,  защищая честь своей Валерии,  избил Шнурка.  Тот сунулся куда не следует и получил за дурость. Вот как это произошло.  Николай Шнурков, будучи в состоянии  "невесомости", что с ним случалось чуть ли ни еже­дневно, пошел искать приключений.  Спустившись со второго этажа своего барака,  он решил, что далеко ходить незачем - совсем рядом,  на первом этаже, проживает Валерия Боборыкина, оч-чень симпатичная девочка.  Она будет рада ему. Шнурок отыскал желанную дверь, постучал в нее, подергал за ручку.

- Валерия,  открой!  Пож-ик! пожалуйста.

Тишина.

- А-а-а! Вот ты как! Всех пускаешь, а мне,  значит, нельзя-ик!  Знаю, какая ты честная, ха-ха! Честная бэ!

- Иди домой!  Я сейчас поднимусь к тебе, поговорим! - услышал он вдруг мужской голос, ничего хорошего не предвещающий.

- Хха!  Значит,  там уже кто-то есть!  Я опоздал!  Пар-ик! Пардон.  Иду домой.  Иду.

Чобра ударом ноги открыл дверь в комнату. Шнурка,  отпрянул в сторону,  пропуская летящую табуретку, пригнувшись, как бычок, бросился на длинного Кольку, ударил его в подбородок,  свалил с ног. Затем помог подняться,  вывел на улицу и еще добавил - за нож,  который Шнурок пытался пустить в ход. Пьяное состояние высокого, физически более сильного противника спасло Василя. Он лупил его с такой бешеной энергией,  в таком стремительном темпе, что Шнурок был подавлен,  сокрушен и потерял всякое желание сопротивляться. Убедившись, что противник  "готов", Чобра отвел его домой и уложил в постель.  На целую не­делю. Василь заходил к пострадавшему,  носил ему передачки,  закуску и вино,  Валерия выписала ему бюллетень, как переболевшему гриппом. Старший инженер техснаба вышел на работу только после того, как с его лица сошел последний синяк.

- Надо же! - удивлялась Панфиловна, качая головой. - Такой тихий, скромный паренек, этот Чобра, а как Шнуркова избил! Никогда бы не подумала, что он способен на это.

- И все из-за нее, из-за этой... прости господи...Боборыкиной.  Окру­тила парня, приворожила.  Любовь у них ли, чо ли? - продолжала она.

- Любовь, Панфиловна, любовь, - отвечала, вздохнув почему-то, Оксана, самая красивая из чертежниц, тайно встречающаяся с Витей Молкиным.

Хмельной весенней ночкой и у Дениса случилось любовное приключение, ставшее широко известным - слушая Дениса, друзья незаметно включили магнитофон и записали его рассказ.  Запись разошлась по всей экспедиции. Народ смеялся, будто слушал выступление Райкина. Дали послушать эту уникальную запись и самому исполнителю.

"Выпил я, - неслось из магнитофона, - и меня, естественно, по­тянуло к женщине.  Я и пошел.  А был уже первый час ночи,  отыскал нужную квартиру,  стучу, -  открывается дверь. На пороге стоит мужик в кальсонах.

- Чо? - спрашивает он.

Му-у-удрый такой мужик,  мирный. Не дерется, не ругается.  Стоит в белых кальсонах,  зевает со слезой,  чешет левой рукой в заднице и спрашивает - чо?

- Извините.  Я, кажется, не туда попал. До свиданья.  Спокойной ночи.

- Будь здоров, - ответил мужик и захлопнул дверь.

Я вышел на улицу,  соображаю - куда это я попал? Посчитал дома. Мне нужен был второй от магазина,  а это - третий.  Значит,  ошибся. Ну ничего, думаю, теперь уж точно найду, никуда она от меня не де­нется.  Зашел во второй дом. Повернул направо.  Отсчитал третью дверь. Стоп! - говорю себе. - Она здесь.  Стучу.

- Кто там? - спрашивает женщина.

- Это я, Денис, - отвечаю я.

- Что тебе надо?

- Я желаю вступить с вами в акт.

- Еще чего нехватало!  - возмутилась она. - Уходи!

Я потоптался у двери, поскулил еще маленько,  повздыхал - не пускает, молчит.  Я гордо удалился".

На этом запись обрывалась и раздавался дружный смех.

Накануне первомайского праздника стояла изумительная солнечная погода, горы сияли снежной белизной, на подтаявших склонах разноцветными искрами,  словно россыпи камней-самоцветов,  сверкали кристаллики льда. Денис и Василь,  проваливаясь по колено,  а местами и по пояс в талый снег,  взбирались на сопку. Потные, усталые,  они уселись на камень,  чтобы перевести дух.  Вдруг грохнул выстрел и где-то рядом прожужжала пуля. Потом еще выстрел - и снова неприятный,  раздража­ющий звук. Ребята настороженно вытянув шеи,  заглянули вниз - на дне распадка стояло несколько черных фигур, пульки летели оттуда.

- Э-ге-гей! - зашумел Василь. - Куда стреляете? Тут же люди! Спортсмены продолжали хлопать из пистолета. Спасаясь от рикошетных пуль, геологи полезли выше.  Они имели сугубо мирную цель - выпить вина и позагорать.  Нашли подходящее место,  расположились,  сняли ру­башки.

Денис,  знакомясь с микрорельефом,  отошел в сторону,  спустился в ложбину,  ступил на твердый наст, поскользнулся,  упал и поехал,  сперва он скользил на заднице, потом перевернулся на живот, царапая снег ногтями, потом снова оказался на спине, тормозя каблуками резиновых сапог.  Скорость скольжения нарастала,  черные скалы только мелькали по бортам крутой ложбины.   "А что если внизу обрыв?" Эта мысль испуга­ла Дениса,  он крикнул:   "Василь!"

Но Чобра ничем не мог помочь.  Он молча наблюдал за падающим другом. У Дениса возникло решение - прибиться к скалам,  уцепиться за  камни,  но и это не удалось, пальцы срывались.   Скольжение прекратилось само собой близ подножья склона,  на края обрыва, где снег оказался менее    плотным,  подтаявшим и перед Денисом образовалась снежная волна. Доценко выбрался из предательской ложбины мокрый исцарапанный, дрожащий от нервного и физического напряжения. Глянул вверх - ого!  Метров на триста по вертикали ухнул. Крошечная фигурка Василя еле различима. Пришлось Денису снова проделать утомительный подъем по рыхлому снегу.

На сияющей горной высоте,  под синим небом в честь наступающего первомайского праздника друзья выпили бутылку вина,  закусили яблоками. Вниз они спускались по знакомой Денису ложбине.  Снег в ней размягчил­ся,  подтаял,  лишившись ледяного наста,    спуск по такой поверхности опасности уже не представлял.  Василь,  маленький и крепкий,  съехал стоя, в резиновых сапогах, по слаломному, глиссируя от бор­та к борту ложбины, широко расставив полусогнутые кривые ноги. Денис прокатился верхом на рюкзаке.

На другой день грянул Первомай. После демонстрации геологи собрались в небольшом, арендованном у КМТС клубе, где стояли празднично накрытые столы. Руководство экспедиции восседало на сцене, как пре­зидиум, бросая строгие взгляды на тунеядцев,  отлынивающих от рюмки.

- А вы,  товарищ Савчук, почему не выпили?

- Гаврила Иванович, наливайте полнее!

Голос Муртаза Хазбиева:

- Владимир Иванович, тут вот Степан Ильич хочет слово сказать, да стесняется.

- У-у, пантовитый. Я не хочу выступать,  сам говори.

После многочисленных тостов за будущие открытия трезвых в зале не осталось. Денис Доценко спел свою "Марину". Песня кончалась так:

Вернувшись в лагерь все питанье ищут,

Ведь силы всех стоят уж на нуле.

Но где ж Марина, где же ее пища?

Марина дрыхнет в теплом кукуле.

 

Марина,  Марина,  Марина,

Когда же ты сваришь обед?

Марина,  Марина,  Марина,

Накормишь ты нас, или нет?

 

Начальник строго глянул,  сказал Марине прямо:

На что же ты способна? Что делать мне с тобой?

 Варить совсем не можешь и ходишь плохо тоже,

Что никуда не тоже. Так будь моей женой!

И щуку бросили в реку.

Песня произвела настоящий фурор. Дружный смех, аплодисменты, крики "здорово",   "молодец" долго не смолкали в клубе КМТС. Горбань призвал к тишине и предложил тост за талантливую молодежь и ее успехи. Потом все смешалось - тосты, песни (а их у геологов великое множе­ство),  танцы,   задушевные разговоры. Уже никто на месте не сидел. Рядом с Денисом оказался Горбань, налил   полные стаканы, предложил вы­пить за Марину,  сказал, что песня ему дюже понравилась.

На глаза Денису попалась белозубо улыбающаяся, туго затянутая в темное платье Фея и он пригласил ее потанцевать. Валя держалась прямо, как строевой офицер,  с партнером соблюдала дистанцию в ладонь шириной,  лишь временами, на поворотах, прикасаясь к нему остриями тугих крупных конусовидных грудей. Передвигалась она тяжело, как деревянная,  с трудом поддаваясь усилиям Дениса.  Он бы взмок, наверное, от пота, если бы ни хорошая вентиляция - трепетные ноздри Феи испускали прямо ему в лицо две мощные прохладные струи отработанного воздуха. Конец танца Денис воспринял как избавление от тяжкого труда.

- Мерси, мадам, - вымученно улыбаясь, произнес он и удалился.

Фею подхватил Зураб, да так с нею и не расстался до окончания пира. Из-за стола, из-под рыжих косматых бровей за Феей зорко сле­дили влюбленные глаза Кирилла Пухова.

Зоя Иконникова приревновала к Фее своего Гаврилу, ей показа­лось, что он блудливо на нее взглянул и даже облизнулся. За это она отхлестала мужа по щекам, а тот растерянно улыбался, моргал слипающимися глазками и мычал:  "Зоинька,  за что-о?" Гневная, раскрасневша­яся супруга одела вихляющегося Гаврилу и повела до дому.  Это была первая отгулявшая свое пара. Холостяки покинули клуб последними, они шли по улицам,  разукрашенным плакатами и красными флагами, и пели:

Дорога с порога ведет на восток,

На север уходит другая.

Собачья упряжка, последний свисток,

Но где ж ты, моя дорогая?

 

Второго мая ребята договорились выйти в распадок. День выдался чудесный, с погодой в майские праздники жителям Нырвакинота повезло. Загрузив рюкзаки вином и закуской, веселая, похмелившаяся группа лыжников отправилась вверх по распадку. Первым шел самый резвый (но не самый трезвый) спортсмен-перворазрядник Вадим Черных. За ним, играясь, лыжа-в-лыжу бежал Женя Виноградов,  тоже перворазрядник, далее тянули-упирались Зураб Кахия,  Сергей Любомиров, Слава Майоров.  Замыкали цепочку Василь и Денис. Поднявшись над морем метров на четыреста лыжники остановились в котловане среди белоснежных гор, выбрали мес­то для маевки.

На утоптанной снежной площадке соорудили стол - лыжный настил, поставили вино,  разложили закуску и, разделись до трусов, уселись кругом. Из освободившихся штанов и рубах Слава сложил на склоне бугра надпись "I МАЯ". Ребята выпили портвейна,  закусили местной колбасой. Настроение у всех было приподнятое. Здоровье, молодость, вино, чистый по-весеннему ароматный белый снег,  синее небо,  яркое солнце - все способствовало радости и веселью. Бурная энергия переполняла дикарей.

Денис заиграл на балалайке, парни разом пустились в потешный пляс. Денис тоже не выдержал, прыгнул с лыжного настила прямо в снег и босиком, вприсядку, наяривая на трехструнке, поддавал так, что комья снега летели по сторонам.  Эту сцену - танец голых на снегу - снимал на кинопленку Серега Любомиров.  Снимал,  скисая со смеху, пус­кая слюни и слезу.  А в заключение, когда уже смеяться не было мочи, кинооператор буквально обмочился.

- О, Черти!  - завопил он. - Что вы со мной сделали! Я об-об—хха-ха-обоссался!

Сообщение было столь неожиданным,  столь сенсационным,  что танцоры мгновенно остановились.  Они бы не поверили Сереге, если бы ни темное влажное пятно,  расплывшееся на его ползунках ниже живота. Тут наступил черед посмеяться артистам,  они попадали на снег и хохо­тали, дрыгая ногами. Вот отмочил,  так отмочил! Успокоившись, допили вино, не спеша оделись. Предстоял крутой и длинный спуск в долину.  Серега забыл про мокрые штаны. Предвкушая   новое удивительное зрелище, он шустро заскользил по склону,  заходя вперед, выбирая удобную точку съемки.

Широкие, окантованные железом горные лыжи имел только Стас Майоров, у всех остальных были обыкновенные беговые лыжи. К тому же хмельные "горнолыжники" слабовато держались на ногах,  зато смелости было - хоть отбавляй.

- Приготовились! Пошел! - скомандовал Любомиров, включая аппарат. Парни, как парашютисты, один за одним ухнули вниз. Все, кроме Славы, смаху врезались в снег, попадали,  закувыркались, оставляя за собой глубокие борозды и воронки. При падении Вадим разбил балалайку, Женя сорвал крепления, Василь сломал лыжу и порвал штаны,  Зураб поцарапал нос, Денис потерял сорвавшуюся с ботинка лыжу и вывихнул шею.  Сергей, оберегая киноаппарат, спустился в долину где лесенкой, где косыми короткими проездами.

- Это еще ничего.  Я думал, будет хуже, - заявил он, подсчитав травмы и материальные потери.

Полгода спустя Любомиров показывал кино.  Сначала у себя дома, для избранных, потом в камералке, для всех. Лента имела большой успех. В экспедиции долго еще вспоминали,  посмеиваясь,  эту документальную кинокомедию и ее героев.

После первомайских гуляний геологи вплотную занялись сборами в поле.  Сотни отсутствующих на складе мелочей изыскивались на мусорниках и свалках. Гвозди, проволока, бочки,  ящики, доски, бревна, кирпичи, трубы, шланги - таков далеко не полный перечень предметов, добываемых геологами из-под снега и мусора. Но самым ходовым товаром, за которым упорно и последовательно охотились полевики, были отработанные автомобильные баллоны. Во избежание лишних разговоров, колеса обычно катались по ночам. Однажды Денис и Леонид Руденко прикатили из гаража два огромных мазовских баллона прямо в здание экспедиции, с огромным трудом заволокли их по лестнице на второй этаж и спрятали в своем кабинете. Наутро, когда собрались все ИТР, в кабинете повер­нуться было негде. Техник-геолог Ирина Жаркова даже руками всплеснула:

- Да как же вы могли, такие хилые,  затащить сюда такую тяжесть!

- В состоянии аффекта, Ирочка, - ответил Денис,  скромно потупя взор.

А Леха лишь ухмыльнулся и геройски фыркнул носом. Для нас, дескать, это тьфу, семечки. Мы и не такое можем.

А смогли они вот что - в горячке не рассмотрели, укатили новый, пригодный для эксплуатации баллон. В экспедиции появился разгневанный шофер из автобазы, громко ругался матом и требовал выдачи колеса и ворюг заодно, чтобы накостылять им по шее.  Смонтированный баллон был взят прямо из-под окна шоферской шхуны,  след от него вел в дверь экспедиционной конторы - попробуй тут,  отвертись.   Сразу признаться и покаяться похитители не рискнули, баллон был возвращен на прежнюю стоянку ночью.  На нем было написано мелом:   "Извините,  ошиблись".

3ураб и Василь вылетели в поле. Наступил и для Дениса последний день цивилизованной жизни. На обед в столовую  он пришел вместе с Леонидом Руденко. Как всегда, ребята увидали огромную очередь, хвост которой уходил в раздевалку и там закручивался спиралью. Если стоять - верный час,  слюной изойдешь.  Лешка нырнул в колонный зал на разведку,  вернулся,  шепотом сообщил:

- Там, впереди, близко к раздаче,  стоит наша кадра. Иди первый, я по­том. И подтолкнул Дениса в спину.

Воровато подобравшись к Ирине (очередь начеку!), Денис под ис­пепеляющими взглядами голодных людей стал рядом с нею,  заворковал:

- Поскольку ты теперь есть наша законная кадра,  то, надеюсь,   заняла очередь и на нас с Лешкой?

- Отойди,  не прижимайся, муж увидит. Он у меня ревнивый, - вдруг ни с того, ни с сего,  совсем не на тему, быстро зашептала она,  тревожно оглянувшись в зал, где за одним из столов восседал ее повелитель.

Денис с любопытством взглянул на Жаркову, ее ответ озадачил его. Ну при чем тут муж? Ведь они в столовой,  а не на пляже. Да и потом, кто для нее Денис - любовник, что ли? "Странная женщина", - подумал он, - чего ей опасаться? Почему у них в семье такие ненормальные взаимо­отношения?" Денис молча стал позади Ирины,  разглядывая ее узкие ло­патки, выступающие под голубым платьем. Жаркова нервно, как разгоряченная лошадка, чувствующая близость волка, вскидывала голову, и тогда Денис видел ее профиль, большой синий глаз, припухшие, обметанные простудой губы,  слегка порозовевшую скулу. Вся она была какая-то наэлектризованная,  от нее исходила высокочастотная дрожь.

Вскоре в очередь втиснулся и Руденко.  За ним следом появился стремительный Блямс. Он лихо промчался вдоль очереди, обаятельно осклабясь, взял поднос и утвердился впереди Лешки. Мойша Ицекович никогда в очереди не стоял, к этому все привыкли. Хуже было другое он частенько за свой обед не платил. Проходя мимо кассирши, он показывал большим пальцем за плечо: "Заплатят! Сзади!" Еще более досаднее было то, что Мойша набирал еды очень много, не меньше, чем на рубль пятьдесят, а съедал, поросенок, не более трети. Там лизнет, там ковырнет - и в сторону. Смотреть противно. На сей раз Блямс "осчастливил" Лешку и тот, недовольно фыркая носом, заплатил за двоих. А куда денешься - начальник.

Денис взял на обед кетовые брюшки, кетовую икру, суп с картофелем и тушенкой, колбасный фарш и компот из сухофруктов. Свежая картошка в поселке давно кончилась, а из-за отсутствия холодильника не было в Нырвакиноте и свежего мяса. Все лето, до октября нырвакинотцы будут питаться консервами и сухими овощами. "В этом отношении мы в поле не проигрываем, - думал Денис, глотая поджаренный колбасный фарш, - у нас будет и свежее оленье мясо, и составная часть, эдакий малюсенький червячок-камнеед, жизнедеятельность которого также циклична. Каждый цикл состоит минимум из периодов - полевого, камерального и отпускного. Специфика северного геолога заключается в том, что отпуск с выездом на материк и оплаченной в оба конца дорогой ему дают только раз в три года, поэтому каждый его жизненный цикл включает обычно две сезонки и две камералки.

Молодой специалист Денис Доценко начал первый цикл своего развития.