У меня много фотографий Чукотки. Все черно-белые, любительские.
Каждая из них с чем-то дорогим связана, но Чукотка достойна лучшего.
Она достойна живописи...
Я хотела написать портрет Чукотки. Но кисти и краски мне не подчиняются,
хотя вдохновение есть. Что ж, попробую словом, вдруг да получится?
Отдельные мазки составляют целое, а целое - это чистота и высота...
Это укутанность тел и обнаженность чувств. Это слезы, льдинками застывшие
на ресницах, это смех, который рассыпается по сопкам, словно бусинки брусники.
На Чукотке я много смеялась.
Не представляю ее без евражек. Ну кто еще мог так нахально залезть в мою
сумку /раздвинув даже молнию/ и прямо на глазах хозяйки вызывающе нагло
запихивать за щеки огромные куски хлеба, пока они - щеки - не отвиснут
до земли. А потом юркнуть за какой-нибудь камешек и еще раз выглянуть:
"Ну что? Успокоилась? Ща еще чего-нибудь у тебя вытащу. Не нужно быть жадиной".
И что бы не натворили, ну как на них можно рассердиться? У меня по отношению
к евражкам всегда включался материнский инстинкт, как к нашалившему малышу,
который разбил твои часы просто потому, что ему нужно знать, что там
в середине. А что???
Без чаек я мою Чукотку тоже не представляю. Может, потому что Чукотка - это
море. Может, потому что Чукотка - это полет. Она дает возможность каждому
расправить крылья - здесь всем хватит простора. После Чукотки я себя иначе как
птицей не представляю.
Немножко грустно было смотреть на чаек, которые подкармливались на помойках...
Не царское это дело... Грустно было за них, горько... А теперь я порой
себя вижу чайкой на помойке. Потому что мегаполис - это помойка для души.
Там нет простора...
Лицо Чукотки для меня - это рододендроны. Солнце разбрызгало веснушки
на склонах сопок... Уникальные цветы, которые так редко встречаются
на планете. Уже на материке, в родных моему сердцу Карпатах, я набрела
на поляну лиловых рододендронов... Это было летом, а рядом - снег...
Я просто расплакалась...
Кстати о цветах. Забрасывая весточку одному своему чукотско-материковскому
знакомому, который переживал в жизни не самые лучшие времена, я "прикнопила"
к своему компьютерному посланию снимок чукотских маков. Ответное письмо
пришло с тремя восклицательными знаками: "Я чуть не расплакался" - написал
мне он.
Мы все плачем по Чукотке. По настоящей. По настоящему. Плачем по-настоящему...
Вообще лицо Чукотки, дух Чукотки передают, неброские чукотские цветы.
Особенно те, что растут на скалах. Когда думаю, сколько сил прилагают они,
чтобы выткаться из мерзлой земли, выхватить у короткого лета хоть немного
тепла, выжить в рецидивах зимы и выстоять на пронзительных ветрах...
Хочется снять шляпу. И жить, как они, - не благодаря, а вопреки. Скромно и
шикарно одновременно. С достоинством.
А небо так безбрежно и бездонно,
И пища так изысканно проста.
Я создаю уют себе без дома,
Жизнь начиная с чистого листа.
Это Чукотка. Это я на Чукотке. Скромный цветок, проламывающий камни.
Но без таких цветов лицо Чукотки будет обескровлено. Так же, как и без ягод...
Помню первый год на Чукотке. Тогдашний поселок Нагорный Беринговского района.
В каких-нибудь 5-7 минутах ходьбы от моей работы - море голубики. Я иду
на пальчиках, лавирую... все смеются... Ну не могу я давить ягоды, жалко...
А пройти, не задавив, невозможно. Вот так садишься на одно место /свое/
на одно место /тундры/, и , не вставая, набираешь детское ведерко ягод -
голубики, шикши. Морошка реже встречается, потому она особо дорога.
Как огненные искры на земле - горит, переливается... А вкус... Сама нежность...
Я пробовала экспериментировать - лепила родные украинские вареники с чукотской
голубикой. Всем коллегам обалденно понравилось - я органично вписалась
в Чукотку своим украинским колоритом, своими украинскими варениками.
Лицо Чукотки обветрено и обморожено. Но его мимика оживает всякий раз,
когда небо очищается и светлеет.
Это удивительное время, когда ВДРУГ после недельной метеозаморочки /шоферы
говорили "метет так, что ручника не видно"/ на поселок падает пронзительная
тишина. И разливается солнце - звенящее такое золото, рассыпающееся
по белому-белому снегу.
Когда утихнет снега круговерть
Привыкнуть к тишине так будет трудно!
И в комнате немного неуютно,
Когда утихнет снега круговерть...
Это тогдашние мои ощущения. И в этой торжественной, царственной тишине
зарождается гул вертолета. Маленькая точка вдалеке становится все больше...
больше... И ты уже знаешь, что прямо с неба посыпятся на тебя газеты,
журналы и, самое главное, письма. Мешок писем - с милой материковской чушью,
которую так забавно читать и перечитывать. И на все эти материковские
штучки-дрючки ты смотришь уже чуть-чуть свысока. С высоты птичьего полета...
С высоты чукотских сопок.
Без них какое лицо Чукотки? Как бы далеко не располагались от твоего поселка,
сопки кажутся совсем рядом - вот только руку протяни... На самом деле в
звеняще-чистом воздухе все кажется ближе, чем есть на самом деле. И роднее.
По этим сопкам меня гоняли ребята-оленеводы, когда я напросилась с ними
на поиски отколовшегося от стада "куска" - группки оленей. Сопочки были
совсем невысокие, поросшие стлаником, я все время запиналась о его корни
и тяжело дышала /вверх-вниз, я не олень.../ А потом, вдоволь налюбовавшись
неуклюжей залетной чудесницей, которая так охотно совала нос не в свои дела,
они свистнули лайке... И та за секунду сделала то, что мне не удалось и за
полчаса - спустила оленей вниз и погнала вперед, к цели. К бригаде.
Мне там было уютно и хорошо. Ездовые олени с белыми мордахами брали у меня
галеты прямо из рук, а пастухи журили за то, что приучаю оленей к наглости -
нечего им в ярангу заглядывать и попрошайничать! А по вечерам мы "чай пауркин"
и "цаккар марауркин"*. Собственно, сахара этого частенько и не было...
Случалось, в бригадах заканчивалось все съестное, кроме оленины и заварки.
Вертолетчики не спешили забросить новые припасы - боялись, что резко
запуржит, - и придется надолго осесть в тундре. Но никто не ныл и не роптал.
Ведь мясо всегда есть - вот оно бегает за ярангой, и холодильник никогда
не ломается...
- Оля, ты как любишь чай пить - с сахаром или без сахара?
- Когда есть сахар - люблю с сахаром. Когда нет сахара, люблю без сахара.
- Ты наш человек.
Меня приняли...
Только на Чукотке бывает такой вкусный каюрский чай из замечательных
эмалированных кружек... Я до сих пор пью чай без "цаккара", чтоб он на меня
не "марауркин". И мою большую, литровую кружку, которую я использовала
и для супа, и для чая /по очереди/, мои тундровые приятели окрестили
"ачульгин"**. А потом, когда я уезжала из бригады, все, как один, просили
подарить ее. Вот такое оно, лицо Чукотки...
Лицо Чукотки - все в неглубоких морщинках. Их оставляют вездеходы. Все-таки
я дикая, как росомаха. Ну никак не могла привыкнуть к тому, что гусеницы
валят чахлые лиственнички. Я понимала, что лавировать между ними вездеходу
ну никак невозможно, но всякий раз, когда на этих тонких девчушек наступал
трак, мне казалось, что я слышу хруст косточек. "Гришенька, а может давай
хоть эту объедем?" Гришенька смотрит на меня снисходительно - как на
лиственничку под гусеницами вездехода. Он не сердится - что с меня возьмешь?
И какая Чукотка без вездеходчиков! Боже мой, сколько всяких побасенок я от них
наслушалась! Как они меня достали тем, что сначала укачивали, убаюкивали
в своей гусеничной машине, а потом дергали ежеминутно: "Не спать! Не спать!"
Техника безопасности. А эти гонки, которые они устроили по дороге на просчет
оленей и обработку против личинок подкожного овода!... Лихо так перегнать
своего напарника и газонуть ему в окошко... Товарищ, конечно, старается
взять реванш. А потом оба жалуются, что потеряли "пальцы" вездехода, муфту и
вообще непорядок с траками. Черт вас дери ребята, с вами и голову можно
потерять, не то, что пальцы! И совершеннейшая непонятка - как вездеходчик
ориентировался на Айоне во время пурги. Остров гладкий, как ладонь, ни
сопочки, ни деревца, простынь без единой складки...
- Ну и как же ты дорогу находишь, ведь нет ни одного ориентира!?
- Есть.
- Да???
- Ты просто не видишь...
Не всем дано, даже глазастым...
Чукотка без вездехода, без КРАЗа, без "бурана" и без оленя - это просто
парализованная твердь. На самом деле она живая! Копошится и взбрыкивает!!!
И когда ты плывешь по белому морю на КРАЗе, а гребни снега от расчищенной
дороги поднимаются вровень кузова, ты ощущаешь себя на высоте. Ты царица,
ты королева, повелительница своей жизни - пусть даже вчера ты была настоящей
неудачницей. Потому что рядом с тобой вот эти надежные руки, которые держат
штурвал-баранку и не дадут тебе пропасть в снежной круговерти.
Да, ни один шофер не проедет мимо, если начинается пурга, а ты идешь-бредешь
из одного поселка в другой. Остановится, подождет. И без всяких лишних слов
распахнет дверцу. Просто предложит тебе спасение от смерти - в пурге немудрено
сбиться с дороги и замерзнуть.
И ты будешь сидеть в этой кабине и чирикать всякую чушь - от радости, что
ездят по земле настоящие мужчины, которые никогда не дадут тебе умереть.
Лицо Чукотки краешком губ улыбается. Потому что среди всего этого праздничного
разнообразия торчит курносый Анадырь - в мое время серенький городишко
с облупленными стенами... И ряд двухэтажных домов по центральной улице
столицы - напротив многоэтажных современных зданий материковского типа.
И мой домишко по Отке,20, которого уже нет в живых. Его зачем-то снесли.
Ах да, он был непрезентабелен...
Двухэтажненький, деревянненький, со скрипучими лестницами и обшарпанными
дверями на пружине. Там жила Инесса Гурченкова, тогдашняя сотрудница
"Советской Чукотки", отсюда в последний путь мы провожали поэта и моего
задушевного знакомого Бориса Борина... Здесь на первом этаже в квартире № 3
мы пели лучшие в мире песни моего классного дружбана Макса Супрунюка из Залива
Креста, здесь рассказывал нам свои заграничные байки досточтимый Юрий Рытхеу,
сюда заглядывали в гости Ваня Омрувье и Сережа Теркигин, которые открывали
мне тайны чукотской души, удивительного взгляда на жизнь, на мироздание,
на Чукотку. Здесь читывались самые прикольные стихи, лились самые горькие
слезы, звучали самые горячие заверения в дружбе и любви.
Здесь все было не понарошку.
Чукотка.
Лицо Чукотки постаралась написать-описать своими словами Росомаха.
* "Чай пауркин" и "цаккар марауркин" - чукотская игра слов, что-то типа
"Чай пьешь, сахар ругается".
** ачульгин - ночной горшок /чук/.
