ЦИКЛ   I (1962- 1965 )

В поле Доценко и Жаркова вылетели вместе, первым рейсом. В полете Денис смотрел в окошко вертолета,  любуясь скалистыми гребнями и пиками Искатеньского хребта. В его зубах торчала трубка, левой рукой он держал гитару, правой сжимал ружье,  лежащее на коленях.  Рядом восседала собака, с таким же умным и романтическим видом уставившаяся в окно. Денис и собака составляли законченную композицию "Геолог от­правляется в поле". Молодой геолог немного важничал и красовался. Собака,  трубка, винтовка, гитара, штормовка, болотные сапоги - все эти внешние признаки должны были, по его мнению,  обличать в нем настоящего, бывалого бродягу, веселого,  лихого парня. Краем глаза он замечал,  что за ним из вороха кукулей следят восторженные синие Иринины глаза.

Ирина Жаркова хорошо понимала состояние молодого геолога, впервые отправляющегося в тундру, и, втайне посмеиваясь, с интересом наблюдала за ним. Денис ей все больше нравился,  он забавлял ее. Ей доставляло удовольствие думать о том,  что с этим одухотворенным и симпатичным парнем придется работать весь сезон, что не будет рядом опостылевшего супруга, что она теперь свободна, как птица, вырвавша­яся из клетки.

После окончания техникума Ирина ходила в поле уже несколько раз,  она была опытной полевичкой.  Совсем еще молоденькой девчонкой она влюбилась в Ивана Сорокина, высокого, голубоглазого блондина, но, подобно пушкинской Татьяне, получила холодную, трезво-рассудительную, отповедь. Иван был женат, имел ребенка и, будучи честным малым, не мог ответить на полевую Иринкину любовь. Другой раз, в партии Соломина, Ирина ходила в маршруты с Дмитрием Кадыковым и Митя безответно втрескался в нее, спал в тундре, за палаткой, избегая интимного, вол­нующего соседства с синеокой девушкой.

Нравилась Ирина и Кириллу Пухову, какое-то время отвечала ему взаимностью и даже целовалась с ним. Когда же Кирилл намекнул на свои серьезные намерения,  она,  смеясь,  заявила, что роль второй жены ее не устраивает. Кирилл уверял ее, что сразу же займется оформлени­ем развода,  как только она согласиться выйти за него замуж.  " Нет уж, сначала разведись, Кирилл Сергеевич, а потом видно будет," - отвечала она лукаво,  чувствуя, что выходить замуж за Пухова ей все-таки не хочется. Видимо,  слишком стар и солиден он для нее,  ей надо парня помо­ложе и поэнергичней. И она ждала,  надеялась.

Два года Ирина,  мечтая о счастливом замужестве, жила холостячкой, отбиваясь от пьяных приставаний случайных ухажеров. Потом ее настиг техник-геолог Николай Жарков, упорно преследовавший ее еще в Якутии. Ирина,  не оставив адреса,  сбежала от него на Чукотку.  Николай долго наводил справки,  отыскал зазнобу и снова,  в который раз, предложил выйти за него замуж.

- Или ты будешь моей, или вообще ничьей, я тебя убью, - грозил он. - Я не могу без тебя, Ирина, я люблю тебя, ты же знаешь. Куда бы ты ни уехала, я везде тебя найду и не дам покоя.

Ну что ты с ним будешь делать!  Пришлось уступить.  Ирина стала Жар­ковой. Через год она родила дочь и,  казалось,  окончательно смирилась со своей судьбой. Два сезона она пропустила, ухаживая за малышкой, и вот снова - поле, по которому сильно соскучилась.

Вельмай. Посадка. Геологи быстро выгрузились,  проводили вертолет,  оставшись у кучи снаряжения и продуктов на ровной кочковатой террасе.  Здравствуй,  тундра! Тундра ответила многоголосо.  Воп­ли,   завывания, хохот,  тявканье,  писк, чириканье, гуденье,  свист,  скрежет - невероятные, неведомые звуки неслись со всех сторон,  от неожиданности Денис оторопел. Куда он попал? Что это? Полярная пустыня или джунгли? Откуда эти непонятные,  странные, дикие звуки? Какие таинственные существа издают их? Преисполненный любопытства,  охвачен­ный нетерпеливой дрожью первобытного охотничьего азарта, Доценко схватил ружье и устремился на отчетливый тележный скрип.

Осторожно ступая между кочек, шел он в направлении заинтересовавших его звуков и вскоре увидел две длинноногие птичьи фигуры, пля­шущие на горизонте. "Страусы, что ли?" - подумал Денис,  но тут же, услыхав знакомое "скрл, скрл" догадался,  что это - журавли.  Но до че­го же не похож прозаичный земной скрип на те поэтические журавлиные звуки,  льющиеся из поднебесья в осенний перелет!

Не успел Денис оправиться от первого изумления, как прямо на него налетели гуси,  серые гуменники. Охотник вскинул ружье - шаррах! Птицы резко вильнули в сторону, ехидно гоготнули и полетели себе дальше по неотложным весенним делам. Денис продолжает путь. Видит - озеро. Над озером - дикий хохот, как-будто сам водяной издевается над обалдевшим чечако. На воде только одна,  величиной с домашнюю утку остроклювая птица. Неужели она сотрясает воздух столь пронзительными воплями,  подобными пению Иммы Сумак? Денис вспомнил - кажется,  это гагара. "И гагары тоже стонут..." не стонут они, а хохочут, как демоны и завывают,  как волки!

А это еще что такое? Хриплое, некультурное тявканье, похожее на лай простуженной собаки. На берегу Вельмая мечется песец, худой, облезлый, действительно смахивающий на маленькую шелудивую собачонку. Денис загнал песца на косу, припер к воде,  рассматривая его в упор, никак не угадывая в нем знаменитого пушного зверя.  А тот щерится, ворчит и злобно, искоса поглядывает на человека.  И вдруг,  спасаясь от преследователя, бросается прямо ему под ноги, на бегу кусает за сапог и мчится по склону.

На часах полночь. Солнце зависло низко над горизонтом, яркое, слепящее,  тысячу раз отраженное снегом и водой. В тихой речной заво­ди среди обломков льда спокойно плавают гуси. Ух! Денис бьет в упор, с десяти метров,  с обоих стволов. Гуси,  испуганные громом выстрела, с шумом захлопали крыльями по воде, поднялись и улетели. У охотника отвисла челюсть. Ему не верилось - неужели не попал? Или они брони­рованные?

Вместе с глубоким разочарованием Денис внезапно почувствовал крайнюю усталость и апатию, поднял голенища болотных сапог, перебрел речку,  лавируя между льдинами,  разводя их прикладом,  и пошел на базу. По пути он спугнул уток, те пронеслись над рекой,  описали круг и шлепнулись в небольшое озеро. Низко над тундрой, раздувая коричне­вый зоб, гудя глухо и протяжно, как пароход, пролетел кулик - дутыш. Пуночки, трясогузки, кулички - вся эта птичья мелюзга составляла неумолчный хор,  создавала гармоничный звуковой фон для более крупных и голосистых солистов.

Спать Денис не мог.  Лежа в кукуле с закрытыми глазами,  слу­шал он ставшие понятными звуки,  сливающиеся в неповторимую симфонию весенней тундры,  слушал любовные романсы пернатых,  страстные песни весны.  Сами собою сложились стихи.

Весна идет.  Средина мая.

Протяжным криком даль пронзая,

Разведчик первый к нам летит -

Гуменник, серый гусь,  ит-ит.

За ним журавль, кулик, гагара.

Паруясь,  в тундре гнезда вьют

И торжествующе поют...

Солнце, поднимаясь все выше,  припекало палатку,  накаляло воздух в ней.  Лежать в кукуле стало невозможно.  Потный,  вялый,  облепленный шерстью,  выбрался Денис из кукуля,  лег сверху,  на вкладыш,  забылся тревожным,  прерывистым сном.    С тех пор он ружья в руки не брал.  Охотой занялись другие, более умелые и удачливые полевики.

В ожидании начальника партии геолог Доценко должен был деши­фрировать аэрофотоснимки,  пополнять предварительную геологическую карту района работ.  Сидя возле палатки, Денис внимательно рассматривал фотографии земной поверхности,  выискивая на них различные струк­турные элементы.  Солнце грело макушку, ветерок шалил,  сдувая снимки со стола, крякали утки на озере,  отвлекая Дениса от главной задачи.

Ирина,  распустив по плечам золото волос, похожая на Марину Влади в роли колдуньи,  хлопотала по хозяйству.  Лукаво поглядывая на Дениса,  она приговаривала:

- Надо же,  какой умный и серьезный молодой человек.  Посмотрите,  как он работает,  как старается! Денис не выдерживал сурового выражения лица и расплывался в улыбке.

Выезду в поле предшествовали организация и предварительная обработка материалов. Период организации - это тяжелая физическая ра­бота,  мощная разминка после длительного зимнего сидения в кабинетах и писанины,  это погрузка,  разгрузка, переноска тяжестей на себе, это ожидания и томления в здании экспедиции, на складе,  в гараже, на аэродроме. По проектам, составленным с юмором и фантазией, всем этим должны заниматься рабочие, которых нет.    В связи с таким досадным недоразумением грузчиками вкалывали инженеры,  одетые по рабочему. "Хочешь в поле - грузи сам!" - говорил Блямберг.

Закончена игра с тяжестями и недавние грузчики снова усаживаются за столы, превращаясь в инженеров-геологов. Геологи получают   в геофонде чистые топографические карты и решают первый,  самый важный для дальнейшей работы вопрос - как назвать безымянные речки? Тут   вы­являются наклонности и интересы, кругозор и интеллект каждого из имятворческой компании. Руденко без   раздумья увековечил имена фут­болистов бразильской команды, чемпионов мира 1961 года. Диди,  Вава и Пеле впадали в Милют, Гарринча устремился в Вельмай, а Арика, место поражения нашей команды, расположилась в северо-восточном углу планшета. Дмитрий Кадыков, мечтая о винных реках,  выдал Гарачанах, Карданахи, Алабашлы, Айгешат, Геташен, Рислинг и Псоу. Обнаружив рудопроявление свинца и цинка в долине ручья Алабашлы, дал ему одноименное название.

Вполне определенно вскрывалось хобби автора таких названий ручьев,  как Пас, Вист, Мизер, Покер,  Туз, Кинг.  Есть на Чу­котке смежные ручьи Зильбер и Минц, носящие фамилию известного гео­лога, Мур и Таз, Соло и Мин, произошедшие из Муртаза и Соломина. Были в старое время и любители электричества,  оставившие после себя речки Ом, Вольт,  Ампер, Электрон, Фарада. Просматривая карты, можно увидеть имена мифологических и сказочных героев /Икар, Прометей, Аэлита,  Одиссей, Геракл/. Нередко   водотоки    носят имена цветов - Астра,  Роза, Фиалка, Незабудка,  Мак, Тюльпан,  Ландыш.

Люди,  лишенные фантазии,  поэтического обоняния и вкуса,  не тратят времени на выдумывание и пишут,  что на ум взбредет.  Так появляются ручьи Первый, Второй, Третий, Десятый, Левый, Правый, Прямой, Кривой, Извилистый, Вилка, Белый, Бурый и т.п.   Некоторые выбирают имена речкам по принципу игры в слова, не заботясь о смысле: Кот, Крот, Ток, Рак, Кар, Сон, Нос, Гыр,  Тыр, Пыр. И, наконец, полностью истощившись, исчерпав все лингвинистические способности,  безнадежно махнув рукой, обзывают ручьи Эх, Ух,   Ах,  Ох,  Ых!

Получив топооснову, расправившись с гидросетью, окрестив водотоки и по-христиански,  и по-мусульмански, и по-католически, геологи приступают к составлению предварительной геологической карты.  С этого момента и начинается собственно геологическая работа,  интересная,  захватывающая,  творческая. На карту переносятся все геологичес­кие образования, выделенные предшествующими исследователями,  с аэро­фотоснимков выносятся светлые и темные полосы,  линии,  пятна, штрихи, указывается возможный состав пород и природа дешифрируемых элементов /речные и нагорные террасы,  структурные уступы,  разломы,  трещины, жилы, дайки, контакты различных пород/. По данным предшественников и результатам дешифрирования выделяются перспективные участки, требу­ющие более внимательного изучения. В маршрутах выделенные по аэрофо­тоснимкам структуры заверяются, часть из них исчезает, часть подтверждается и остается на окончательной геологической карте.

Аэрофотоснимок - чудесный помощник в расшифровке геологического строения земной коры.  Современный геолог настолько привык к аэро­снимку,  что работы без него не представляет и чувствует себя слепым, если снимков нет.  Аэрофотоснимок неисчерпаем.   Сколько на него ни смо­три,  все равно всего не увидишь. Второй,  третий, десятый раз принимаются геологи за снимки и каждый раз находят что-то новое,  ранее не замеченное.

Вот и сидел Денис за стереоскопом,  выискивая мелочи, дорисовы­вая карту,  в основном составленную Руденко. Кроме его и Ирины в ла­гере находились завхоз Иван Семенович,  студент из Киева Грицько, рабочие - туляки Юра,  Миха и Гена, прибывшие на Чукотку по оргнабору -вербованные.

Иван Семенович - невысокий,  подвижный старик в галифе,  хромовых сапогах и офицерской фуражке. Его красное моложавое лицо украшали пышные усы. Иван Семенович - бывший казак,  видел Буденного, когда обучался в Новочеркасске на высших курсах красных кавалеристов коман­дного состава /КуКККСах/. Узнав об этом, Денис сообщил почтенному земляку, что теперь кукксовский ипподром превратили в стадион,    а вместо горячих дончаков по полю скачут футболисты, что лошади вообще в донских станицах перевелись и, хотя есть в Новочеркасске конноспор­тивная школа,  таких бравых казаков, как Иван Семенович, там больше не осталось. Дед крякнул и подкрутил усы, давая знать, что с Денисом вполне согласен, что в нем еще сохранился молодой задор,  замашки лихого рубаки.

Но как завхоз был Иван Семенович плох,  счет вел небрежно и по­тихоньку шельмовал.  Зато в другом, более привычном деле старый каза­чина преуспел. Будучи великолепным, ворошиловским стрелком,  он целы­ми днями пропадал в тундре, охотясь на уток и гусей. Он завалил лагерь утками.

Сначала все радовались обилию дичи, хвалили охотника. Уток драли всем составом партии, пух и перья тучами летели от лагеря, засыпая окрестную тундру, Терраса стала белой. Иван Семенович, разумеется, в ощипе птиц участия не принимал - его дело обеспечить. Стал отлынивать от этого дела и Денис,  занятый дешифрированием вскоре наскучило щипать уток и всем остальным, проворные руки Ирины не успевали обрабатывать непрекращающийся поток дичи. Даже есть уток уже не могли - тошнило,  объелись. А дед все таскал и таскал добычу, и кон­ца этой прорве не было видно, ибо уток в тундре не убывало. Гора неощипанных птиц все росла, никто на нее не обращал внимания, а дед про­должал стрельбу, боеприпасов у него было много.  Наконец Денис,  как старший по лагерю,  сказал охотнику:

- Иван Семенович, может,  хватит,  а? Ведь не съедим, пропадут утки.

- Сам съем!

Дед обиделся и скрылся в своей персональной палатке, двое суток оттуда не выходил, пил брагу и ел уток.

Исчезновением завхоза воспользовался придурковатый рабочий Миха. Взяв на себя роль снабженца,  он отправился в тундру и настрелял... десятка два куличков. Ирина взъярилась:

- Ты зачем это сделал?

Всех остальных тоже возмутила эта ничем не оправданная жестокость. Маленьких,  тощих куличков ни щипать,  ни варить никто не собирался.

- Ты вот что, Михаил, - сказал ему Денис, - ты это дело брось! Зачем бессмысленно убивать? и вообще, без моего разрешения уходить из лаге­ря нельзя, понял?

Криво ухмыляясь,  Миха тупо уставился на Дениса выпуклыми стек­ляшками глаз, хмыкнул и, вихляясь, ушел в палатку. А на другой день, рано утром, когда все еще спали,  он все-таки ушел. К вечеру охотник не вернулся. Не появился он и ночью, и утром следующего дня. Прошли сутки с момента его ухода.  Событие принимало дурной оборот,  запахло несчастным случаем, надо искать.  Люди разошлись в разные стороны, бродили по тундре до полуночи - нигде никаких следов.

Сидя на столе, Денис наигрывал веселые мелодии, звучные гитар­ные аккорды бодрили уставших товарищей. Денис размышлял, анализировал, вырабатывал решение. Рации нет. Значит, если Миха   и завтра не най­дется,  придется выходить на автотрассу,  за сотню километров - дело немыслимое в весеннюю распутицу. Это значит, брести по пояс в рыхлом талом снегу, проваливаться в водяные ямы, замаскированные слоем снега, форсировать вплавь вздувшиеся реки с ледяной водой и снежно-кисель­ными берегами. При этом ни обсушиться, ни согреться возможности не будет - голая мокрая заснеженная тундра ждет впереди.

"Н-да, перспективна, - думал Денис, наяривая плясовую, - ни дать, ни взять - киносценарий". Ирина, обратив к Денису печальное лицо, участливо спросила:

- Как же ты пойдешь?

- Не знаю,  Ира. Будем надеяться, что завтра найдем эту сволочь.

Еще день ходили безрезультатно. Кричали,  свистели,  стреляли из карабина,  пускали ракеты - отзыва нет.  В полночь собрались в услов­ленном месте и,  полные отчаяния, поплелись в лагерь.  Все.  Завтра надо отправляться на трассу, ехать в Нырвакинот.

- Что это? - испуганно спросил дальнозоркий Иван Семенович и схватил Дениса за рукав. - Вон,  смотри, кажется кто-то лежит!

Никто ничего не видел. Пошли в том направлении, куда показал завхоз,  остановились на обрыве.  Старый казак поднес к глазам бинокль.

- Человек!  С оружием! Ложись!

И, плюхнувшись на землю,  приложился к ружью, направленному на незна­комца. Видя, что товарищи ничего не понимают и продолжают стоять, вгля­дываясь в даль, дед матюкнулся и просипел:

- Вам что, жить надоело? Он же в нас целится!  Ложись!

Денис посмотрел в бинокль, различил среди кочек человека, оде­того в полушубок, вывернутый наружу мехом. Человек не шевелился, на­целенного на них ружья как-будто нет.

- Идемте туда. Может, это Мишка?

 Иван Семенович последовал за ребятами, поотстав от  них.  Он шел как в атаку,  с ружьем в руках, готовый открыть огонь в любой момент - вот что значит фронтовая привычка.

Вскоре человек стал хорошо различим и без бинокля,  он лежал лицом вниз,  не проявляя признаков жизни. Все невольно ускорили шаг, Ирина сорвалась, побежала, хлюпая по лужам, проваливаясь в снег. Вот она уже рядом с трупом, наклонилась, вскрикнула: "Миша!" Подошел Денис,  сдернул с Мишки оленью шкуру, которой он был укрыт, перевернул на спину. Лицо белое до синевы, глаза безумные, блуждающие,  закаты­ваются под лоб, Мишка стонет и дрожит - жив!

- Нашелся,  паскуда, - прохрипел Иван Семенович,  вешая ружье на плечо.

- Возись теперь с ним.

Как тащить? Денис вспомнил серые скучные рисунки из брошюр и плакатов по технике безопасности. Попробовали нести по двое, сложив руки крест-на-крест. Длинные негнущиеся Мишкины ноги втыкались в кочки,  Мишка орал: "Ой! Больно!" Несущим тоже было тяжело и неудобно - передвигаться приходилось неестественным образом, боком. Понесли по одному,  на  спине, как мешок /наиболее распространенный способ пере­носки пострадавших в кинофильмах/, увязая в снегу,  обливаясь потом и задыхаясь.  Мишка опять стонал и скрипел зубами - длинные   ноги волочились по кочкоте,  причиняя ему нестерпимую боль. Что случилось с его ногами, черт бы его побрал, этого мудака!

- Так дело не пойдет, - решительно заявил Денис. - Так мы и за сутки в лагерь не доберемся. Надо кому-то бежать туда,  взять раскладушку, рейки, сделаем носилки    и понесем Мишку вчетвером.

- Я пойду,  - предложила Ирина,  - а вы пока двигайтесь потихоньку, я быстро обернусь.

Не прошло и часа, как Ира доставила раскладушку.  Мишка оконча­тельно очухался и приобрел дар речи. Крупно вздрагивая и лязгая зубами,  он переругивался с дедом.

- Сскотина...  мать твою... из-за твоей дурости мы должны мучиться. Чтоб ты сдох, гадюка!  - бросал дед.

- Погоди,   старая курва,  - отвечал Мишкин полутруп, - вот поправлюсь, морду тебе начищу за такие слова.

Казалось,  с каждым шагом Миха рос и тяжелел,  оттягивая руки. Иван Семенович все чаще спотыкался,  сбиваясь с ноги,  все чаще и злее крыл спасенного:

- Таких идиотов, - как ты, убивать надо, чтобы не поганили Землю.  Сукин сын!

- Заткнись...еще посмотрим,  кто кого... погоди...  я тебе покажу..., -огрызался Мишка.

Последнюю остановку сделали в пяти метрах от палаток, дота­щить нехватило сил.  Мишку раздели,  уложили в теплый кукуль, дали стакан спирту,  накормили горячим мясным бульоном и оставили в покое - поправляйся, голубчик,  отходи.  Спасибо тебе,  родной,  что нашелся, отвел беду.

Оклемавшись,  Миха рассказал о своих злоключениях. Погнался он за журавлем,  угодил по пояс в ледяную воду,  ноги отнялись.   Стоять не мог, на базу партии шел на четвереньках, полз /вот почему его никто не видел/.  Выбился из сил.  От усталости,  холода и голода временами терял сознание и замерз бы,  наверное,  если бы ни попалась старая оленья шкура.  Она и спасла.

Через трое суток Миха ковылял по базе, волоча ногу, нагло ухмылялся и чувствовал себя героем. Никакой вины за собой он не призна­вал, благодарности к спасителям не испытывал.

- А кто вас заставлял меня искать? Зачем тащили? Сам бы дошел,  - говорил он. Что-то ненормальное было в этом парне.

Его земляк, Юра Березкин, признался,  что Миха не здоров,  что в Туле у него бывали приступы безумия. Денис решил просить Руденко отправить этого сумасброда в поселок, пусть лечится и живет под над­зором врачей,  а не то придется с ним хлебнуть горюшка.  Еще один слу­чай, происшедший несколькими днями позже,  укрепил намерение Дениса. В палатку ИТР заглянула Ирина.

 - Денис, драка!

Доценко выскочил наружу и увидел,  что из палатки рабочих вырвался разъяренный Генка Карпов, держа в руках Мишкино ружье.   Он схватил его за  ствол и несколько раз остервенело шваркнул об землю прикладом, разбил ружье,  согнул в дугу и зашвырнул в кусты, под уступ террасы.  С криком  "дурак!" Генка кинулся назад в палатку, Денис - за ним.

- Что случилось?

- Да вот этот раздолбай хотел меня застрелить!  Ружье наставил,  взвел курок и говорит - прощайся с жизнью!

Мишка сидел на нарах. На его лице, белом и неподвижном,  как мас­ка,   застыла кривая ухмылка.

- Оно не заряжено,  - процедил он сквозь зубы.

- За такие шутки морду бьют!  - Генка метался по палатке, не находя себе места.  Он никак не мог успокоиться,  его била крупная нервная дрожь - вот до чего довел его приятель.

Под жаркими лучами незаходящего солнца тундра с каждым днем все более обнажалась,  окончательно лишившись снежного покрова,  она предстала перед геологами в своей влажной, желто-бурой кочковато-каменистой наготе. Глаза-озера, в зимнее время замороженные,  закры­тые снежно-ледяным бельмом,  теперь оттаяли и радостно смотрели в не­бо,  отражая его синеву. Речки, ручьи и совсем маленькие водные потоки словно кровеносные сосуды разбежались по тундре,  ликующе журча.  Широ­ко, плавно,  бесшумно катил свои воды Вельмай. Время шло.  Тундра зеленела,  наряжалась, как невеста,  покрывалась цветами,  хорошела на гла­зах.  Стремительное развитие природных процессов будоражило людей, вы­зывало желание двигаться,  работать. Но не было начальника партии - и дело стояло.

Руденко напомнил о себе вскоре после происшествия с Мишкой. Низко над лагерем пролетел биплан АН-2 с открытой дверцей,  в проеме которой весновщики заметили раскоряченную Лешкину фигурку. Что он со­бирается делать? Прыгать? "Аннушка" развернулась и опять пронеслась рядом с базой.  Из ее брюха черными кольцами посыпались автомобильные баллоны.  Ясно. Началась разгрузка  "на сброс". Баллоны огромными скачками,  сшибая кочки, взрывая лужы, убегали в тундру.  Потеряв инерцию и прыгучесть,  они смачно ложились на мокрый мох,  блестя на солнце крутыми, жирными боками.  Захватывающее зрелище!  Только не дай Бог, если какой-нибудь резвый десятипудовый мазовский баллончик на палатку сиганет!

Выгрузив баллоны,  Лешка кинул вымпел:   "Сейчас попробуем    сбросить овес. Если мешки рассыпятся, отойдите в сторону палаток, если уцелеют - уходите в противоположную сторону".  Мешок с овсом разле­телся в клочья. Ребята, осмотрев место падения, удрали к палаткам, самолет улетел. И снова тишина,  особенно остро ощутимая после самолетного гула. Весновщики собрали баллоны, сложили их возле склада. Теперь они знали,  - скоро Руденко будет сам, потому что иных грузов, кроме овса, в Нырвакиноте не осталось.

Насытившись дешифрированием, Денис решил предпринять несколько рекогносцировочных маршрутов. Зная, что где-то поблизости Степан Со­ломин в 1952 году обнаружил мраморизованные известняки,  он в сопровождении Ирины и Грицька отправился на их поиски.  Может быть,  породы окажутся настоящими мраморами, пригодными для практического использования? Денису так хотелось найти мрамор, что он его нашел. Правда, немного,  всего несколько обломков.

- Есть! Нашел!  Мрамор! - закричал он,  подхватив с земли темно-серый зернистый камень. Денис был рад, что нашел мрамор первым. Подошла Ирина,   взглянула,  засмеялась:

- Сам ты мрамор. Разве мрамора такие бывают? Это лампрофир,  магматическая жильная порода.

Денису было стыдно признаться в ошибке, поэтому он настаивал на своем:

- Вот увидишь,  это темный мрамор. Придем в лагерь,  капнем соляной кислотой,  камень зашипит и ты убедишься,  что это известковистая порода.

- Что ж,  пойдем, посмотрим,  кто нрав, - согласилась Ирина.

Камень на кислоту не реагировал.  Сконфуженный поисковик вынужден был признать,  что это не мрамор.  Ирина успокаивала его:

- Ничего, Денис,  не огорчайся. Ты еще научишься определять породы. Я ведь в поле пятый раз,  лампрофиры встречала и знаю их.

- Что ж,  будем знать и мы, - смиренно отвечал начинающий гео­лог,  осматривая породу со всех сторон,  запоминая ее  "лицо".

Следующий маршрут ребята сделали с ночевкой.  Ночью они лежали среди кустов на брезенте, укрывшись телогрейками.  Яркое солнце и звонкие трели птиц долго не давали спать.  Временами совсем рядом с биваком раздавалось пронзительное  "чифирр!" Это ругал незваных гостей евражка,  хозяин песчаного бугра - забавный,  симпатичный любопытный зверек,  похожий на суслика.

Под утро Денису удалось задремать. Его разбудило ласковое прикосновение маленькой прохладной ладошки.  Ирина нежно провела паль­цами по загорелой щеке молодого геолога и по его густым размашистым бровям. Денис повернулся к соседке, она резко отдернула руку, спрятала под телогрейку.

-  Ира,  ты чего?

Смутившись так, что краска залила ее лицо, она прошептала:

- Так... ничего...мне приснилось...извини...спи.

" Однако,  тут что-то не то, - размышлял Денис,  приходя в непонятное волнение, - зачем она это сделала?"

Утром посмеялись над Ириной - за ночь верхняя открытая половина ее лица  загорела до красноты,  а нижняя осталась белой.  Резкая граница розового и белого пересекала наискось щеку, нос и лоб Ирины, сделав ее "двуличной".

- Теперь наша Ирочка частично напоминает индианку,  теперь она - скво, - шутил Гриша. - Эй, скво,  не пора ли заняться приготовлением пищи?

На сухих прутиках,   собранных среди кустов,  ребята вскипятили чай, позавтракали и,  осмотрев каменистые выходы в окрестностях стоянки,  стали собираться на базу.

Греясь на солнце, вдыхая свежий, ароматный запах молодой зелени, Денис разнежился,  размягчился.  Он чувствовал себя дачником, туристом, отдыхающим,  кем угодно, но только не геологом,  занимающимся серьезным делом, да еще где - на Чукотке!

- И это суровое Заполярье, - с иронией произнес он,  оглядывая с высоты цветущую тундру,  озера и ручьи, - это же курорт!  И за что только платят коэффициент два?

- Погоди, еще узнаешь, - ответила Ирина.

И только она это произнесла, как с севера потянуло таким холод­ком,  таким погребом, что все вздрогнули,  засуетились, рассупонили рюкзаки, достали телогрейки. Из-за увала,  со стороны базы, вывалил плотный туман и, клубясь,  лавиной двинулся к югу.   Свинцово-серый поток ширился и рос, бесшумно и грозно надвигаясь на застывших в ужасе людей. Денис,  Ирина и Грицько ринулись навстречу ветру и туману, чтобы хоть часть пути пройти при ясной видимости,  в нужном направлении.

Погрузившись в туманную муть, они мгновенно покрылись холодной активной влагой, проникающей повсюду. Заблудиться ребята вроде бы не могли - в любом случае путь преграждал Милют,  на берегу которого расположилась база партии.  Сбивали с толку притоки Милюта,  казавшиеся в тумане крупными водотоками.  Разобравшись что к чему, маршрутчики пересекали их и уверенно шли на север, навстречу мжичке. Пойму Милюта узнали по зарослям карликовой ивы.

Остановились на берегу реки,  в три глотки прокричали  "о-го-го!", прислушались. Тихо. Пошли берегом,  вверх по течению,  время от времени испуская пронзительные вопли.  Звук увязал в липком тумане и лагеря не достигал.  Отзыва не было. Где база? Где брод? В каком месте? Выше? Ниже? Интуиция подсказывала - выше.  И действительно,  оттуда послышались ответные крики и ведерный звон. Не рискуя оторваться от реки, путники шли по берегу,  описывая петли-меандры.  Так вернее, надежнее, хоть дорога удлинялась во много раз.

Возле переката группу встретил Гена Карпов.  Он появился как призрак из тумана.

- Что вы так долго? Замучился ждать.

- Видишь ли, Гена, мы шли не по прямой, мы изображали курвиметры.

Чего?

Туман говорю, в нем, и не такие чудеса бывают.

В двадцатых числах июня лето окончательно установилось. Появи­лись первые комарики, герои-одиночки.  С нудным,  еще не привычным для слуха писком устремлялись они на людей, как японские камикадзе на американские корабли,  и гибли, не добившись цели.  Впрочем, по два-три укуса в этот день имел каждый из обитателей палаточного поселка. Война с комарами только начиналась. Вместе с кровососущими насекомыми появился в тундре и начальник партии Леонид Руденко.

- Явление Христа народу, - съязвил Грицько,  когда худая Лешкина голова в нимбе редких рыжих волос высунулась из вертолета. "Христос" спрыгнул на грешную тундру,  покрытую утиным пухом, с натугой вытащил тяжеленный вьючный ящик с замком и направился в палатку. При каждом шаге "Христа" в ящике раздавался мелодичный звон. Встречающие сперва насторожились, потом заулыбались,   засияли и кину­лись к любимому начальнику:

- Леонид Иванович, вам помочь?

- Разгружайте вертолет,  это я сам донесу.

Завхоз заюлил:

- Сюда,  сюда, Леонид Иванович, склад в этой палатке.

- Нет,  этот ящик я поставлю у себя.  Идите, принимайте овес.

На базе парило радостное оживление,  мужики ждали по сто грамм. А может и больше.  Соскучились, но не таков Руденко,  чтобы сходу бро­саться в объятия масс, угощать сослуживцев.  Сперва - дело.  Склад. Подотчет. Ревизия. И уже через час началась перебранка.  Руденко вылетел         из складской палатки аж белый,  с молниями в глазах, зло фыркая носом и шепча ругательства.

- Совсем обнаглел! - проговорил он, тяжело дыша, вытаскивая из пачки прыгающими пальцами папиросу. - Кого вздумал обмануть, сучка такая! Выгоню к е.... матери!

Ни о каких граммах в этот день речи быть не могло.  Начальство было не в духе. На другой день Леха оттаял,  устроил баню и выдал по сто грамм на нос.  Ребята выпили и загрустили - мало. Просили еще - Руденко не дал.   "Плохой насяльник", - сказали бы чукчи.

Еще через день партия вышла на первую стоянку,  в самый дальний,  северо-западный угол района, за тридцать километров от базы. Геологи собирались не спеша,  туго скручивали кукули, кольцом вязали их вокруг до отказа  заполненных рюкзаков,  привьючивали примуса,  кастрюли и про­чую походную утварь. Растянувшись в длинную цепочку,  они перебрели Милют и вдруг услыхали гул вертолета. Куда летит? Может,  подбросит? Было бы неплохо.

- К нам!  Садится!

Лешка первый развернулся и трусцой, громыхая чайником,  пустился назад,  на базу. Все остальные,  звеня кружками,  мисками, кастрюлями устремились за ним.  Скорее,  скорее, пока не улетел.

Руденко сбросил рюкзак,  тренированным матросом вскарабкался по скобам наверх, поговорил с первым пилотом,  командиром экипажа вертолета МИ-4. Первый пилот Ахмет Валиев был известен среди геологов как неисправимый пройдоха и вымогатель.  В тундре Ахмет диктовал свои условия и возражать ему было рискованно.  Лешке он ответил со скучающим,  безразличным видом,  что подбросить людей не может,  потому что летит в другую сторону,  сел просто так, отдохнуть, перекурить. Впрочем,  если есть гуси или рыба...  Или спирт...

Лешка намек понял,  пригласил экипаж в палатку,  угостил чайком, сунул Ахмету бутылку спирта.

- Ладно,   садитесь,  подвезу,  - великодушно предложил Валиев.

Так вместо тяжелого восьмичасового (по плану) перехода геологи совершили приятный пятнадцатиминутный перелет. Приземлились на базе Рекуульской партии,  занимавшейся поисками золота.  Начальник партии Виктор Молкин и геолог Митрофан Шилов,  оба стриженые наголо,  тощие,  загоре­лые,  похожие на заключенных,  встретили коллег.

Руденко ночевал в большой утепленной палатке рекуульцев. Денису эта тяжелая зеленая палатка отечественного производства не понравилась

- В ней слишком глухо и темно, воздуху не хватает. Да и народу там соб­ралось больше чем нужно,  есть, вероятно,  и храпуны. Денис остался в своей светлой четырехместной "чешке".

- Пойдем туда.  Здеся будет Ира спать, - приказал,  насупясь,  Леха.

- Ну и пусть себе спит, - невозмутимо ответил Денис. - Из-за того,  что она женщина,   я не намерен покидать свое законное место, переселяться в душную темницу.

Раздраженно фыркнув носом,  Леха ушел один.

- Денис,  ты тоже уходи,  а то я не усну,- попросила Ирина.

- Почему?

- Опасно.  Я тебя боюсь.

- Не бойся. Тристан и Изольда всю жизнь спали рядом и были безгрешны. А знаешь почему? Тристан между собой и прекрасной леди клал меч и не смел его переступить. Вот смотри,  я подобно Тристану кладу между нами свой молоток. Все, как видишь,  очень просто,  ты в полной безопасности.

Денис улегся, затих, смежил веки. Сердце его гулко колотилось, все тело охватило жаром. Он рванулся из липких объятий душного мехового кукуля, сел.

- Не могу жарко,  надо охладиться.  Ты тоже не спишь?

- Заснешь разве с тобой?

И она,  сдернув с себя мех, высвободила голые руки,  положила их сверху кукуля. Денис прикоснутся к ее щеке.

- Ого! Да ты вся пылаешь!

Наклонившись, он взглянул в ее широко открытые темные глаза.  Поцеловал. Получилось неловко, вскользь, потому что она резко отвернулась. Денис ловил ее губы, она увертывалась, шептала:

-        А молоток как же? Забыл?

-        Нет,  не  забыл. Клятвы не нарушу. Еще один поцелуи - и я сгину.

-        Ну,  если так...

Начались трудовые маршрутные будни. Перед тем как присту­пить к систематическому исхаживанию площади геологи-съемщики Руденко и Доценко вместе с поисковиками Тихоновым и Шиловым осмотрели наибо­лее представительные коренные выходы пород, посетили каньон речки Ветвистой, где обнажались смятые в сложные складки триасовые осадоч­ные породы,  искали ископаемые растительные остатки /палеофлору/, пытались выделить характерные, маркирующие горизонты.  Изучение разреза должно было помочь в дальнейшем при картировании пород по элю­виально-делювиальным щебнистым развалам на вершинах и склонах гор.

В полдень Руденко, опытный тундровик, провел перед но­вичками показательное приготовление чая.  Свои действия он сопровождал пространными пояснениями.

- В тундре нет деревьев,  очень часто нет и кустов,  следовательно, и дрова в тундре, как таковые,  отсутствуют. Тем не менее в любом месте можно вскипятить воду на кассиопее. Вот это растение - мелкие глянцеватые листики,  растет стелющимися кустиками, цветет белыми коло­кольчиками,  похожими на ландыши. Девайте собирать кассиопу.  Землю с корней прошу отряхивать, чтобы жарче горело. Вот так,  об сапог.

- Ладно, хватит пока, - продолжал "профессор". - Теперь берется банка из-под сухого молока, наполняется водой /вода в тундре есть повсюду, в любой луже хороша/, ставится на возвышенное место, на вете­рок,  со всех сторон обкладывается кассиопеей.  Под травку со стороны ветра кладем немного сухого мха, поджигаем двумя спичками сразу, для верности. Кассиопея горит.  Засекайте время, через десять минут будем пить чай. Для этого необходимо поддерживать огонь непрерывно, вовремя подкладывать кассиопу,  пошевеливать и приподнимать ручкой молотка. Ничего, что конец рукоятки обуглится, глаже будет.  Сейчас закипит, готовьте заварку. Есть!  Сколько прошло времени? Восемь минут? Мне удавалось вскипятить такую же банку за пять минут.

Пока чай настаивался на горячих камнях,  ребята съели мясную консерву,   заготовили бутербродики - галеты с маслом и земляничным вареньем. Денис поведал товарищам, что раньше,  в институте,  он знал о галетах лишь по рассказам Джека Лондона и представлял их себе как маленькие сухие колбаски. И каково же было его удивление,  когда вместо длинненьких колбасок он увидел плоские мучные квадратики, похожие на пресное печенье.

Напиток получился чудесный, янтарного цвета, ароматный,  с дымком и запахом смолистой кассиопеи. Вот он, настоящий полевой чай!

Через два дня - переход на следующую стоянку.  На берегу небольшого озера геологи поставили две палатки и,  отдохнув,  разошлись по маршрутам. До сих пор Денис никаких записей не делал,  он совершал ознакомительные геологические экскурсии,  увеселительные прогулки.  Теперь ему предстояло идти в самостоятельный геологический маршрут, который должен быть оформлен по всем правилам,  по инструкции, который войдет в выполнение плана.  Руденко нанес на карту Дениса ли­нию маршрута и наказал пройти по ней во что бы то ни стало.  С Денисом пошел рабочий-радиометрист Юра Березкин.  В самом начале маршрута мо­лодому геологу попались хорошие коренные выходы. Пока он зарисовывал и описывал обнажение, наступил полдень. Денис ужаснулся - прошло уже пять часов,  а сделана только десятая часть маршрута,  намеченного на­чальником!  И он,   оторвавшись от обрыва,  быстрым широким шагом напра­вился вперед,  к горам,   синеющим на горизонте - там,  у их подножья, поворот.

На  задернованной равнине каменный материал отсутствовал и Денис ставил точки наблюдения редко,  через километр,   отмечая в поле­вой книжке лишь цвет глинистого материала в пятнах-медальонах.  Нале­тели комары.  Серые бестии звенящим облачком сопровождали маршрутную пару,  морально воздействуя на нее.  Денис отбивался молотком,  потом догадался сломить веточку  карликовой ивы и отмахивался ею.  Этого оказалось достаточно - ни рипудин,  ни накомарник не потребовались. Близ гор налетел ветерок, прогнал комаров назад,  в болотистую тундру.

В полночь Денис достиг точки поворота.  Обратный путь занял четыре часа. Предельно усталые,   с обгоревшими лицами и разводьями белой соли у глаз рано утром вернулись ребята на стоянку.  Первый мар­шрут Дениса продолжался восемнадцать часов. Встретила его Ирина.

- Почему так долго? Мы очень беспокоились.

- Все о^,кей,   малышка!  - по-ковбойски небрежно ответил Денис.  - Вот тебе цветочек. И он, выдернув из петлицы штормовки крошечную голубую незабудку,   с поклоном подал ее Ирине.

С каждым днем маршруты начинались все позже, в результате чего день и ночь поменялись местами, геологи спали до обеда,  к вечеру выходили в маршрут и возвращались под утро.  В конце концов сдвиг маршру­тов во времени стал столь большим,  что появился смысл один маршрут пропустить,  подождать утро следующего дня и начать все сначала,  с восьми часов,  как начинают свой рабочий день все нормальные люди.

Руденко, заподозривший /и  не без обоснований/ Дениса и Ирину в отношениях,  несколько превышающих товарищеские, взял на себя роль ангела-хранителя,  в маршрут с Денисом Иру не пускал,  она стала его неизменной спутницей. Собственной,  отдельной палатки женщина не имела /зачем таскать лишний груз?/.  Она жила в одной палатке с начальником партии и геологом,   лежа между ними,  на нейтральной полосе.  В маршрут она ходила в качестве техника-радиометриста.

Во второй палатке помещались рабочие Юра Березкин и Мишка Раков. Миха в маршруты не ходил,  он сидел в лагере,  утром и вечером варил на примусе щи, кипятил чай. После весенних приключений он как-то присмирел,  обмяк, превратившись в флегматичную, ленивую,  подневоль­ную скотинку.  Отправить Ракова в поселок Руденко не согласился,  рабочие нужны были позарез, какие бы они ни были,  хоть и чокнутые.

Утром Миха сам никогда не поднимался, хотя,  исполняя обязанности повара,  должен был вставать первым. Каждый раз из кукуля его вытряхивал Руденко. Поначалу Миха терпел это надругательство над его организмом и молча подчинялся, потом он стал роптать,  что его,  бед­ного,  совсем за эксплуатировали.  Сами гуляют целыми днями,  а его заставляют работать на себя,  обслуживать.  Он не раб!  Тогда Ирина пред­ложила провести воспитательное мероприятие.

- Проволоки ты его! - предложила она Денису,  зная быстрый темп его ходьбы. - Пусть Юра останется, а Мишка с тобой сходит в маршрут. Да поднагрузи его как следует пробами и образцами,  пусть почувствует своим горбом, как мы гуляем.

Руденко одобрил предложение, оно ему понравилось.  Он позвал Ракова.

- Мы видим,  Миша,  что ты заработался,  устал.  Если хочешь отдохнуть, прогуляться,  пойдешь завтра в маршрут с Денисом.  Согласен?

Миха долго и тупо смотрел на начальника, думая о чем-то, потом изрек:

- Давно бы так.  А то гнешься тут, как шестерка.  С этой посудой.

Первые километры Раков шагал браво, как солдат с ружьем. Затем стал помаленьку отставать и засиживаться на точках наблюдения,  так что Денису приходилось покрикивать: "Иди быстрее! Вставай, пошли!" После обеденного чая он поднялся с трудом и шел прихрамывая. Наконец, на развороте маршрута он вовсе отказался следовать за Денисом,  уселся на камень и заявил:

- Я уморился. Ногу натер. Ты иди, а когда развернешься обратно,  я тебя встречу. Действительно, когда Денис шел обратным маршрутом, в пятистах метрах севернее, Раков его увидел и заковылял наперерез через долину, догнал и пошел следом,  стараясь не отставать.  Но продержался он недолго, опять отстал,   свалился на тундру, вернулся в лагерь Доценко один, его спросили:

- Ну что? Как Миха?

-  А вон,  смотрите.

Раков еле плелся,  припадая на обе ноги. Подошел,  выпучив глаза,  кинул на землю ружье /оно, ему так и не понадобилось/,  рюкзак с камнями, шлепнулся на задницу,  скривившись, вытянул длинные свои ходули,  вытер пот.

- Ну как, Миша, отдохнул? - нарушил молчание Березкин.

- Пошел ты! - взвизгнул несчастный и,  став на четвереньки, уполз в палатку,   разлегся там на кукуле. Больше на свою тяжелую кухонную судьбину Раков не жаловался - не дай Бог,  опять отправят в маршрут.

В средине июля в партии появился внутренний транспорт, начались те самые коне-дни, на которых с величайшим оптимизмом построены все проектные расчеты по перевозке грузов. Двух живых коней привел каюр Федор Ященко,  только что демобилизованный флотский старшина-сверхсрочник. Приехал, представился: "Хведор". Коротко ознакомил новых сослуживцев со своей биографией. Геологи узнали,  что Хведя служил на Севере европейской части Союза,  заведовал складом на плавбазе.  Это был закоренелый хозяйственник,  интендант.  Лошадей Ященко впервые увидел на Чукотке и,  пообщавшись с ними, дико их невзлюбил.

Появление Хведи в районе работ Вельмайской партии было комически эффективным,  прямо-таки опереточным.  Старшина в тельняшке восседал верхом на коне,  надвинув на глаза флотскую фуражку с  "крабом", выставив  вперед,  по курсу следования,  массивный волевой подбородок.  Ехал он без седла,  на телогрейке, держась за гриву,  покачиваясь в такт лошадиному ходу. По бокам лошади свисали длинные ноги в матросских клешах,  обут Хведя был в черные лакированные туфли,  приобретенные сразу после дембеля на толчке. Последнее обстоятельство - лакированные, сверкающие на солнце туфли - поразило геологов больше всего.

- Ты думаешь,  здеся асфальтовые дорожки? - ехидно щурясь,  спросил Руденко.  - Почему не получил на складе резиновые сапоги?

- Зачем? - удивился в свою очередь Хведя.- В туфлях легче, нога не потеет,  и отвернулся от начальника - чего, дескать,  пристал? Сам знаю, как обуваться,  не маленький.

Вскоре после прибытия Ященко отряд двинулся на новую стоянку. Геологи пошли маршрутом,  налегке,  радуясь избавлению от груза.  Лошади - это сила! Это замечательно!  Загруженных лошадей вели Хведя и Миха. Договорились так: пока маршрутные пары будут по ходу на стоянку вести картирование,  каюры привезут туда снаряжение и продукты,  разобьют палатки,  приготовят ужин.

к вечеру геологи пришли в назначенное    место,  а там пусто - ни людей, ни лошадей,  ни грузов - ничего нет.  Странно. Уйти в другую сторону,  заблудиться каюры никак не могли - ручей один, долина одна, свернуть некуда.  Значит,  они отстали.  Выстроившись на возвышении,  четверо маршрутчиков смотрели вниз,  в долину,  ожидая караван.

Каюры с понукающими криками и матюками тащили лошадей за уздечки. Подошли,  остановились,  тяжело дыша и утирая пот, будто не лошади,  а они сами несли на себе поклажу,  одна из коняг сразу же грохнулась на землю,  легла набок,  отбросив копыта и вывалив язык.  Вторая еще держалась на ногах, грустно опустив голову и плача.  Хведя отошел в сторонку сдвинул на затылок флотскую рубашку и внезапно, изобразив зверскую рожу, ринулся на конягу, пнул с разбега острым лакированным носком в раздутое брюхо скотины. Даже гыкнул от усердия, как выдыха­ют при рубке дров - гык!

- Ты чего?! - заорал на него Руденко.  - За что бьешь,  сучка ты такая?

- Ничего ей не сделается,  шоб вона сдохла.  У,  падла!

- Я вижу,   с тебя каюр,  как с моей жопы Брижжит Бордо!   Развьючивай лошадей!

Утром    стало ясно, что кони не только не способны нести груз, но и свои бренные туши оторвать от земли не могут.  Оба лежали,  не поднимая голов,  с оскаленными мордами.  В дальнейший путь отряд отпра­вился без  лошадей,   сами люди были завьючены,  как лошади.

- Были такие мифические животные - кентавры, гибрид лошади и человека. Нам бы такими быть, представляете,  как было бы отлично. Произошло бы совмещение,  слияние геологии и транспорта в одно целое - геолого-коня.   "Геолого-конь" - вот что нам надо.  В проектах закладывали бы не коне-дни,  а геолого-коне-дни,  то бишь,  кентавро-дни,  - рассуждал Денис,  пыхтя под вьюком.

Больных лошадей решили отвести на базу к Ивану  Семеновичу,  от­кормить овсом,   создать им курортные условия - лишь бы они не подохли, лишь бы сдать их обратно, в конюшню, убрать с подотчета Руденко. Эту ответственную операцию поручили Хведору и старшему технику-гео­логу Михаилу Борову. Боров производил шлиховое опробование ручьев и вместе со студентом Грицько работал отдельно от съемочного отряда. Теперь поисковой и съемочный отряды Вельмайской партии сошлись близко и Руденко, воспользовавшись этим,  подбросил Михаилу лошадей.  Тот взял­ся за это тухлое дело с большой неохотой.

- Кака така лошадь? - артачится он. - У меня своей работы по горло, ё-моё.  Нечего мне больше делать...

Бедных кабыздохов кое-как подняли на ноги и повели, давали кор­миться на  зеленых лужайках,  поили прозрачной холодной водой.  Но до­вести их до базы, где был и овес,  и великий знаток лошадиных болезней старый казак Иван Семенович,  так и не удалось.  Одна из лошадей с яв­ным намерением подложить хорошую свинью начальнику партии свалилась на полпути. Возле нее поставили палатку и поселили рабочего-промывальщика.  Рабочий рвал зеленую сочную травку /сам бы ел!/,  раздирал сомкнутую лошадиную пасть и засовывал туда корм, приговаривая ласково, со слезой:

- Кушай,   родимая,  кушай. Поправляйся, зараза, мать твою так!

Увы,  лошадка даже жевать травку не могла,  сам пережевывать "медбрат" не стал,   он не был уверен,  что лошадь сможет проглотить жвачку.  Так она и валялась в тундре  с пучком травы в желтых оскаленных  зубах. Прошла неделя,  вторая, промывальщик,  вместо того,  чтобы искать золото пытался накормить лошадиный полутруп.   А чукотское лето коротко,  время не ждет! Нести лошадь на себе никто не захотел, груз не сподручный. Взял Мишка Боров карабин,  да и треснул одру в лоб, кончая волынку.

Вторая сивка-бурка, ведомая Хведей,  слегла километрах в десяти от базы. Ее осматривал сам Иван Семенович,  обнаружил,  вроде бы,  перелом копыта и дал квалифицированное заключение - на живодерню.  Стре­лять не стали, дошла сама. Впрочем, были подозрения, что лошадку, опасаясь, как бы она ни выздоровела,  отравил Хведя, помочившись ей в ухо, шекспировским способом. Времени на расследование терять не стали - работа прежде всего.

Избавившись от презренных тварей,  экскаюр Хведя Ященко почувствовал в груди,  под тельняшкой такую неописуемую радость, что даже сбацал "Яблочко".  А на лошадиных могильниках пировали поморники и песцы.  С тех пор в рекуульской тундре появилось племя особо крупных жесткошерстных песцов с длинными хвостами,  пытающихся иногда порхать.

Руденко загрустил. Его терзала мысль,  его мучил вопрос - спишут или не спишут падших лошадей? Будет или не будет он за них платить? Как оформить трупы? На остальных членах партии  "издыхание лошадей", как выразился Хведор,  отразилось устойчивыми покраснениями и натертостями на плечах,  лопатках,  спинном хребте и кобчике.  Хведя гнулся и потел вместе со всеми.  Лакированные туфельки ему пришлось спрятать в чемодан. Первое время в маршрутах и переходах он нелепо скакал по мягким, вихляющимся кочкам, ноги его срывались,  соскальзывали в воду, мокли и мерзли, теряя лак и педикюр.

Перед столь очевидным несоответствием обуви и окружающей обста­новки Хведя сдался, попросил резиновые сапоги,   запихал в них свои полуметровые клеши. Весь морской шик пропал. Еще больше облинял и посерел старшина, когда лишился   черной флотской фуражки с золотым "крабом",  когда напялил на свой объемистый,  шишковатый, наголо стри­женый череп старый клетчатый картуз с обвисшим козырьком.

Морская же фуражка перекочевала на другую, не менее дурную го­лову Мишки Ракова. Как и почему это произошло, друзья сохранили в тайне.  Ясно было лишь одно - Раков с первого взгляда безумно влю­бился в Хведину фуражку,  он часами смотрел на нее,  он любовался ею, словно царской короной. Иногда он просил у Хведи фуражку, нежно гладил ее, вздыхал,  примеривал,  заглядывал в зеркальце...  И Ященко,  очевидно,  не выдержал,  махнулся на что-то или продал. Подарить он никак не мог,  это уж точно.

Итак,  внешне Хведя здорово изменился. Произошла с ним и еще од­на, внутренняя метаморфоза. Появившись в партии,  он заявил, что масла не ест,  что масло вредно для здоровья, что от масла его прямо-таки тошнит.

- Что ж, мы тебя прекрасно понимаем, такое бывает, - сказала Ирина, - Вон Леонид Иванович тоже со страностью - он рис не ест.  Попадется зернышко в супе - он его выкинет.  Всяко бывает,  Хведя,  люди разные.

Ященко,  попивая голый чаек,   спокойно взирал,  как его товарищи уминают масло,  толстыми пластами намазанное на галеты.  В конце месяца, когда посчитали заборы.  Хведя вдруг узнал,  что масло – общее как и все остальные продукты,  что оно расписывается поровну на всех,  независимо от того,  кто сколько съел.  Эх, что тут было! Ященко матерился, плевался,  кружил вокруг палаток,  пинал консервные банки,  бегал в омут топиться, да там оказалось мелко, вернулся и принял иное,  не менее отчаянное решение.

- Дураков нема! - гаркнул он и проглотил большой кусок масла. С тех пор Хведя регулярно,  трижды в день потреблял масло, причем в таком невероятном количестве,  что запасы этого продукта стали резко сокращаться и Руденко ввел норму на него.

На речке Оленьей, в юго-западном углу района,  отряд попал в такое положение,  когда приходилось экономить все продукты без исключения.  Это была самая удаленная от базы стоянка,  на несколько дней непогода задержала переход, дневной рацион изменился.  Руденко самолично раздавал галеты и сахар,  с каждым днем сокращая порцию.  Однако, в отряде было свежее оленье мясо и считать себя бедствующими,  голо­дающими люди не могли. Все, кроме Ракова.   Мишка насупился,   замолчал, угрюмо,  исподлобья следил за начальником партии,  в котором видел корень зла.   "Собачья жизнь",   "голодом морят",   "сдохнешь тут",  - ворчал он в течение недели.

Однажды,  когда все ушли в маршрут,  а Руденко задержался  "для выяснения отношений" с Раковым,  в лагере раздался выстрел. Произошло это так. После беседы с Мишкой Лешка пустился догонять ушедшую вперед Ирину,  а Мишка выстрелил в него.  Лешку спасло,  видимо,  то,  что ружье,  в свое время изувеченное Карповым,  не имело прицела,  попасть из него во что-либо было мудрено.

Руденко разъяренным тигром бросился на врага,  началась пота­совка.  Сцепившись,  начальник партии и повар катались по тундре. Жилистый и крепкий,  Леха вывернулся,  сел сверху и держал безумца за глотку до тех нор,  пока тот ни прохрипел: "Пусти,  не буду".  Но и на сей раз Руденко не отправил придурка в поселок.  Избавиться от Ракова -  значит отступить,  сдаться,  расписаться в собственном бессилии перед ним. Этого Руденко сделать не мог.  Гордость, упрямство и самолюбие не позволяли ему пойти на такой шаг. В экспе­диции скажут - с рабочим не справился.

-  Я обуздаю этого разгильдяя!  Я сделаю из него человека!  Я научу его работать!  - твердил Леонид, зло фыркая носом после каждой рубленой фразы.

Вслед за серией неприятных, удручающих событий судьба, обернувшись доброй феей, преподнесла Лешке такой подарок,  который компенсировал огорчения,  связанные с кретинистым Михой и подохшими лошадьми, с трудными переходами и голодными пайками.  Мимо палаток геологов прополз трактор с прицепом.  Лешка,  заинтересованный проезжими /кто такие,  почему разъезжают по его владениям,  с какой целью/ пустился по тракторному следу, догнал нарушителей тишины,  остановил их, удовлетворил свое любопытство и вернулся в лагерь,  причем не один.  С ним пришла хорошо знакомая Денису медич­ка, подруга Гитары Люся Панченко, маленькая, круглолицая, румяная, чернобровая девица в лыжных брюках и резиновых сапогах.  Само здоровье и добродушие.

- Здравствуйте,  товарищи геологи, - пропела она, улыбаясь. - Ну, как вы тут живете?

Она заглянула в палатку, прочитала: "Хлеб вреден.  Ешьте мясо без соли".

- Это что такое? Почему? У вас нет хлеба и соли? Как же вы обходитесь без них?

- Ничего,  Люся, не пропадем. Скоро переход в сторону базы.  Сходим за продуктами, принесем. Все будет, - бодро отвечал Денис.

Лешка тем временем наладил весьма капризный примус, который подчинялся только ему, вскипятил чай. Усевшись на кукулях тесным кружком, как кочевники, геологи и гостья наслаждались ароматным "первачком".

- Езжу вот на тракторе по тундре, проверяю чукчей на кожные и вене­рические болезни. Что делается - ужас! - рассказывала Люся. - А вас никак не ожидала встретить. Такая приятная встреча.

Глядя на мохнатые и чумазые физиономии парней,  залетная поселковая птичка улыбалась и чирикала:

- Почему не бреетесь, ребята? Ира, хоть бы ты обсмолила их.

- А,  разгильдяи, - отвечала Ирина. - Видишь, какие у них лозунги. Стерильное дитя цивилизации,  лишь слегка подкоптившееся в дороге, обернулось,  прочитало: "Сила - в бороде!  Шея - не показатель чистоты!" и ахнуло.

- Так вы что, и шеи не моете? Как чукчи! Безобразие! Опустились совсем. Чтоб сегодня же вымылись как следует!  Ира, проследи.

- Раз медицина требует, выполним,  так и быть, - легкомысленно пообещал Лешка, не спуская с Люси смеющихся глаз.

Эта строгая, добродетельная девушка нравилась ему,  с нею он много раз виделся на "Юге", у Гитары, но все не решался проявить своих чувств. Боялся, что засмеет,  отвергнет. Да и случая, в общем-то, не представлялось, провожать ее было некуда, она жила по соседству с Дусей. Встречались они только в обществе,   за порог своей комнаты Люся парней не пускала.

Теперь Лешке представилась возможность объясниться, и он это сде­лал,  провожая  "Маленькую" /его термин/ к ее саням.  Люся ответила,  что встречаться с ним,  познакомиться поближе она не против.  А дальше, дес­кать,  будет видно. Короче,  она подавала надежды,  это обрадовало Леш­ку,  он стал заметно добрее и улыбчивее. В лагерь он вернулся с булкой черствого хлеба,  пахнущего керосином, и кульком соли.  Это был чудес­ный подарок геологам от медички -  "Союз Змеи и Молотка" в действии. Вечером Лешка был задумчив и молчалив,  много курил и мечтательно фыркал носом.

 - Не грусти,  Леша,  скоро встретитесь. Немного осталось,  - подковырнула начальника Ирина.

Руденко промолчал.  А Денис,  создавая минорный,  лирический фон для Лешкиных переживаний,  тихо напевал под гитару:   "Я помню чудное мгновенье,  передо мной явилась ты, как мимолетное виденье,  как гений чистой красоты".

На другой день после встречи с Люсей Леонид Руденко еще более стремительный и энергичный, чем прежде, вел отряд на восток, в долину речки Пеньельхин. Позади - треть площади, невысокие горы, холмистые равнины,  прозрачные холодные речки,  озера и болота.  И никаких полезных ископаемых. Ничего, кроме бедных проявлений свинцово-цинковой и
молибденовой минерализации в экзоконтактах небольшого гранитного штока,  впереди - аналогичный рельеф и незнакомая,  манящая геология.

Руденко,  пригибаясь под тяжестью вьюка, по-утиному вытянув жилистую шею,  рвал напрямик к намеченному перевалу и, как всегда, курил. Это его особенность,  он не выпускал из зубов папиросу в любой ситуации, даже во сне. Казалось, что в движении папироса играла роль крючка,   за который тянет Лешку вперед неведомая сила,  а он только знай себе ножками перебирает. Такое создавалось впечатление. Он утверждал,  что и родился с папиросой,  что дым  "Беломора" заменяет ему озон, что никотин увеличивает его силы, укрепляет здоровье, помогает мыслить,  тудэма-сюдэма,  пятое-десятое-сотое.

Обладая гордым духом Демона и легким телом прыгуна,  Руденко не терпел, чтобы его в походе обходили. Чужая спина впереди вызывала в нем раздражение и он ее обгонял, напрягаясь изо всех сил. Если же он чуял позади близкое дыхание попутчика,  неведомая сила дергала его за папиросу,   зажатую в зубах,  он срывался на рысь,  кося вбок желтым выпуклым глазом и энергично фыркая носом - хык! хык!  Еще более пригнувшись,  еще чуть-чуть вытянув шею, бороду и нос,  он трусил, придерживая руками подпрыгивающий, колотящийся на хребте рюкзак, и только звон стоял над тунд­рой от пляшущих кружек,  мисок и кастрюль, да клубы табачного дыма, отрываясь от бегуна,  стелились над лугами и распугивали комаров.

Был бы ведущий недосягаем,  если бы ни кочки и подъемы.  Там, где человек с нормально поставленной ступней проходил свободно,  пронося ногу между кочек,  Лешка цеплялся своими широко развернутыми в стороны кочережками,  спотыкался о кочки и падал, уткнувшись утиным носом в пушицу влагалищную, как бы принюхиваясь к ней.  Это трава такая - пушица,  образующая кочки.  Так он и лежал, придавленный неподъемным вьюком,  до тех пор,  пока ни подходил арьергард. Под  звонкий смех Ирины ребята поднимали скопытившегося начальника,  ставили его на ноги. Он немедленно засовывал в рот новую папиросу взамен сломанной и снова рвался вперед,  оставляя отряд далеко позади.

В ярости продвижения по тундре не уступал Пешке старший тех­ник-геолог Миша Боров,  мужик грубоватый,  здоровый, выносливый. В отличие от Руденко ступни его ног были развернуты внутрь и он косо­лапил по-медвежьи.  Идти за ним было труднее, чем за Лешкой,  так как продвигался он неравномерно,  рывками, делая внезапные остановки и броски,  шарахаясь из стороны в сторону.  Рваный темп ходьбы изматывал всех,  кроме лидера. Бедные промывальщики!  Несчастный Грицько!  Они жили вечно в мыле.

А что было,  когда Боров и Руденко шли вместе!   Они развивали скорость до двадцати километров в час,  не меньше.  Однажды Денис и Ирина наблюдали со стороны гонку этих двух суперменов.  Они скрывались в ложбинах, мелькали на холмах,  сходились,  расходились,  продвигаясь с одинаковой скоростью,   "ноздря-в-ноздрю",  как равные. Денис долго не мог понять

- кто бежит и почему? Что случилось? Оказывается, ничего не случи­лось, просто шли. Обтирая рукавом мокрый лоб и скаля крупные зубы, Боров шумно выдохнул:

- Ффу-у,  обманули тундру. Чай пауркен?

Два примчавшихся чертолома уже кончали пить чай,  когда по­дошли остальные поисковики. Грицько возмутился:

- Ну,   знаете,  это какой-то идиотский кросс!   Я так не согласен.  Что, вас скипидаром смазали? Куда спешите?

-  А ты чо,   захекался,  е-мое? - осклабился Боров. - Привыкай,  студен­тик,  тундра - это тебе не по Крещатику гулять! - И загоготал, довольный.

- Время не ждет,  лето короткое,  план большой, - продолжал Руденко, -а  тундряка на пузяке обширная и дурная,  ее надо быстро пробегать. Ножками,  ножками,  топ-топ-топ.

- Тише едешь - дальше будешь,  - резонно парировал - Грицько.

- Только не на Чукотке, - отрезал Лешка, наливая третью кружку чая, - На Чукотке, если тихо ехать,  можно не доехать вообще. Погода не даст.

Так ходил Руденко на равнинных участках. Но подъемы в горку, протяженные  "тягунки", подрезали неукротимого ходока,  тут сказывавлось-таки губительное воздействие на организм никотина. Горы Лешка не любил. "Горы - бяка,  - говорил он,  - куда прятнее долины". Вот и на сей раз, при переходе на Пеньельельхин, Руденко замедлил темп на подъеме и Денис обошел начальника,  первым достиг перевала.  Разгоряченный,  мокрый,   торжествующий,   он ударился вниз по склону, достиг русла реки и остановился только тогда,  когда услыхал зовущие крики. Денис обернулся - все сидят кучкой,  машут руками - иди сюда! Когда он приблизился к товарищам,  Руденко,  зло фыркая носом, произнес:

- Ну чего заломил рога? Куда понесся? Стоянка будет здеся.

В переходах Ирина почти всегда шла третьей,  вслед за Денисом. Хрупкая на вид женщина поражала бородачей неженской силой и выносли­востью.  Никаких рыцарских поступков,   основанных на  отношении к ней как к слабому полу,   она не признавала.  Ее рюкзак всегда весил столь­ко же,  сколько и у мужчин,   за этим она строго следила.  Никаких поб­лажек! Более того,  при дележе груза она старалась урвать побольше. Нередко ее вьюк оказывался тяжелее Михиного. Руденко негодовал,  пытался делать кое-какие перетасовки,  но Ирина, дикой кошкой вцепившись в свой рюкзак,  будто он был набит золотом,  не позволяла взять ни камешка.

- Да брось ты,  начальник!  - говорила она,  сердясь. - Донесу, не впервой.

Глядя на нее с восхищением, Денис думал,  что такой и должна быть настоящая геологиня - женщиной физически здоровой и в то же время обаятельной,  непосредственной,  эмоциональной,  с логикой мужского ума и нелогичностью поступков,  присущих прекрасному полу,  требовательной, самостоятельной, неприхотливой, ни в чем не уступающей мужчине, но и никогда не теряющей женственности и душевной красоты.  О таких поют:

Я легко шагаю по крутым откосам,

Потому что рядом,  в нескольких шагах

Сердце золотое,  золотые косы,

Золотые искорки в глазах.          

Однажды Руденко расщедрился и пустил Ирину  с Денисом в маршрут. У маршрутчиков набралось много штуфных проб. Денис,  естественно, по праву сильного,  пытался большую часть проб  закинуть в свой рюкзак, но не тут-то было, -  она не дала.

- Ну не надо,  ну, Денис, дай мне,  я понесу!   Я - всего лишь техник-геолог, коллектор,   моя обязанность - пробы носить.  А ты ведь геолог, инженер - зачем тебе это нужно.  Ты головой работай,  а не горбом. Отдай!

Завязалась вольная борьба за пробы,  закончившаяся объятиями и поцелуями.  Но и после этого своих проб Ирина не отдала. Возвращаясь в лагерь,  Денис шел за Ириной и вдруг почему-то впервые обратил внимание на  то,  что даже в грубой стеганой телогрейке,  маскирующей фигуру,  и в болотных сапогах,  скрывающих форму ног,  она выглядит женщиной.  Широкие по сравнению с плечами бедра выдавали ее,  несмотря на твердый и широкий мужской шаг.  Эдакая кубышка с рюкзаком,  увенчанная копной желто-русых,  выгоревших на солнце волос.

- И все-таки ты женщина,  Ирина!  - воскликнул Денис.  - И никакой бесформенной спецовкой этого не скрыть.

- Что это ты... - смутилась она и прибавила шагу.

У палаток Дениса и Ирину встретил Руденко. Хитренько прищурясь, изобразив многозначительную ухмылку,  он вопросительно фыркал носом,  курил и ощу­пывая обоих маршрутчиков проницательным взглядом. Когда Ирина вошла в палатку. Леха нырнул вслед за ней. Денис услыхал глумливое похихикивание и тонкий дребезжащий голосок:

- Ну как,   сударыня,  теперь ваша душенька довольна?

- Вполне,  сударь,  - ответила она и тут же раздался звонкий шлепок, и Руденко вылетел из палатки, поглаживая лысину.

- Что нового? - спросил он тоном начальника, предлагающего доложить.

- Пока ничего,  пустой кварц. Везде и всюду кварц пустой,  - сообщил Денис,  выбрасывая пробы из рюкзака.   "Значит,  она сама попросила Леху отправитъ ее в маршрут со мной. Для чего? Соскучилась? Оправдал ли я ее надежды? Надежды на что?" - думал он.

В одном из притоков Пеньельхина,  вытекающем из озера,  поиско­вики намыли несколько проб с повышенным содержанием золота. Как оно появилось в широкой долине, да еще на берегу озера? Промывальщик Гена Карпов предположил,  что драгоценный металл отложили гуси. Где-то на прииске,  в Калифорнии или на Аляске,  они наелись золотоносно­го песка,  прилетели сюда и выбросили крупинки золота, как состав­ную часть помета. Крепко поразмыслив,  эту гипотезу поддержал другой выдающийся геолог-россыпник Хведор Ященко,  а начальник поискового отряда Михаил Боров донес эти соображения до Руденко.

Сигнал был получен. Внимание - в аллювии золото!  Откуда оно, в самом деле,  взялось? Где коренной источник сноса? В маршрутах геологов появился особый смысл и интерес.   Они тщательно осматривали развалы кварцевых жил и прочие  "подозрительные породы", в массовом количестве,  не жалея спин,  отбирали и таскали штуфные пробы.  Золота в камнях никто не видел, но все знали,  что оно может быть настолько мелким,  что обнаружить его можно только химическим анализом проб.

Из рудных минералов - спутников золота в мизерных количествах встречались пирит,  галенит,  сфалерит,  халькопирит,  а также вторичные минералы - зеленый малахит и синий азурит. Бедная полиметаллическая минерализация практического значения не имела. Столь же бесперспективным представлялось титановое оруденение в габбро,  местами прямо-таки пересыщенного ильменитом.   Следовательно,  упор    в поисках надо делать на золото,  только оно может привлечь всеобщее внимание - так рассуждали Руденко и Денис.

Вопрос о коренном источнике золота в Пеньельхинской долине выяснить так и не удалось. Геологи были уверены только в одном - рудного месторождения здесь нет.  В то же время зараженность аллювия золотом,  наличие отдельных проб  с весовыми содержаниями металла свидетельствуют о том,  что приплотиковая долинная россыпь не исключается.

К средине сезона Денис овладел необходимыми навыками геолога-съемщика,  маршруты давались ему сравнительно легко,  ибо теперь он знал все породы района и не путал ламирофир с известняком.  Но он сознавал,   что формирование геолога производственника из теоретика-сту­дента только-только начинается.   Он учился внимательно наблюдать,  точно и полно фиксировать в полевой книжке свои наблюдения,  сопровождая текст зарисовками на обороте листа. Денис был увлеченным,  старатель­ным сборщиком фактического материала,  а что к чему,  он еще соображал плохо,  так как мыслил в одном измерении,  пространственного мышления еще не приобрел.

Тщательно,  по-ученически описывая породы,  он не видел их взаимо­связей,  не выделял свит,  складок,  тектонических блоков,  не понимал структуры района,  не мог самостоятельно рисовать геологическую карту с ее многочисленными подразделениями по существующей легенде. Короче говоря, Денис был всего лишь учеником,  подмастерьем,  поставщиком фактического материала. Большего от него пока и не требовалось.

Выводами и обобщениями занимался Руденко. Он рисовал карту, вел геологический дневник, делая это тихо,  незаметно,  ночами.   Денису он ничего не показывал и не объяснял,  ибо сам по молодости лет и малому опыту не был уверен в правильности своих построений,  куда уж там других учить. Ленька ждал опытного геолога-съемщика Ишимова, проверяющего работу полевых партий, чтобы утрясти с ним добрую сотню непо­нятных наблюдений.

В течение полевого сезона молодого начальника партии тревожили две  задачи - выполнение плана и качество работ.  Не подкачать с пер­вого самостоятельного шага,   сделать все наилучшим образом - к этому стремился Руденко. Денис мыслил и действовал аналогично.  Еще весной некоторые старички высказывали сомнение в том,  что партия успешно выполнит целевое задание.   "Два пацана в одной партии - чего от нее ожидать?".  Начальник партии и геолог,  оба самолюбивые и до работы злые, должны были доказать,  на что они способны.   Они исхаживали район в быстром темпе,  не делая перерывов на отдых,  едва успевая по ходу обрабатывать полученные в маршрутах данные,  от них не отставал со шлиховым опробованием долин Михаил Боров.  Ему не терпелось быстрее закон­чить сезон и вернуться домой,  в уютную теплую квартиру,  к любимой женушке и дочурке.  Он был примерным семьянином,  этот медвежистый Миша.  Он не  ленился  собирать в мешок утиный пух на подушку,  готовил подарок жене.

Ирина язвила по поводу трудовых усилий и энтузиазма Леньки.

- Сразу видно молодого начальника,  ишь как старается,  прямо жилы рвет,  боится не успеть.  И себя,  и всех загонял.  Старые начальники работают спокойнее, - говорила она.

Леонид на критику не реагировал и продолжал носиться по тун­дре,  как  реактивный,   "Отдых - в непогоду.  Лучше быстрее кончить маршрутное исхаживание, а осенью в палатках,  возле печки посидеть", - под таким лозунгом,  выдвинутым Руденко,  Вельмайская партия работала весь сезон. 

Отношения Дениса и Ирины становились все более близкими.  Абсолютно равнодушный к ней в начале сезона, Денис под могучим воздей­ствием природы,  очарованными взволнованный ее женственностью,  ее непроизвольно соблазнительными телодвижениями,  взглядами и поступками,  почувствовал,  наконец,  неудержимое влечение к ней. Разделяющая влюбленных преграда - честь замужней женщины -словно ледяная стена под  лучами солнца таяла с каждым днем.

- Я его не люблю,  он мне противен,  - говорила она о муже, успокаивая свою и Денисову совесть,  подталкивая парня на решающий шаг.

- Зачем же ты за него замуж вышла? - удивлялся Денис.

- Не знаю.  Любила,  наверно. Да и тебя не было,  - задумчиво и печально отвечала она ... - Теперь же мне ясно все. Жить с ним я не буду.

Денис сообразил - она готова к сближению. От окончательного грехопадения их удерживали изнурительный труд,  кратковременность свиданий и начальник партии Руденко.  Лexа продолжал ревниво следить за Ириной и, заметив малейшее чувственное проявление с ее стороны ,  ехидно ухмылялся и грозил:

-  Смотри,  девка не увлекайся. Николаю скажу.

- Знаешь что, Леонид Иванович!  Не вмешивайся не в свое дело.  Или он тебя нанял за мною следить?

Конечно,  не заботой о рогах Жаркову руководствовался сей добровольный страж.  Он ревновал Ирину,  ибо сам был не против утолить жажду из этого источника,   он сам вздыхал о ней. До Пеньельхина Руденко только подозревал да пошучивал,  прямых улик против влюбленных у него не было.  А здесь,  имея скверную привычку курить по ночам,  он однажды проснулся,   сел,  чиркнул спичку и заметил, как из Ирининого кукуля выскользнула рука Дениса.  Забыв о папиросе,  Леха с разинутым ртом, обалдело уставился на Ирину. Догоревшая спичка прижгла ему пальцы, он дернулся, коротко вякнул,  бросил обугленную спичку,  судорожно извлек вторую, прикурил и улегся , дыша часто и шумно,  как после бега. Остаток ночи все трое провели без сна.

Денису было стыдно, он впервые пожалел о том, что в партии ест женщина,  этот мощный раздражающий фактор,  волею судеб подложенный прямо ему под бок. Попробуй,  выдержи тут!

Как-то Руденко отправился на базу, положив вместо себя Мишку Ракова. Ночью Денис и Ирина, не обращая внимания на нового стража, спящего или прикинувшегося спящим, им было все равно, целовались напропалую. Потом они покинули палатку и до утра валялись на цветистой поляне у ручья.  Накал страстей достиг предела,  но Ирина не давалась.

- Нельзя...не надо...не сейчас...,  - шептала она,  пылая, желая и сопротивляясь.

Денис недоумевал - неужели ей,  замужней женщине, познавшей лю­бовь до донышка, достаточно объятий и поцелуев? Неужели она,  играя с огнем,  так и не обожжется? О, женщина-загадка,  какова твоя цель? Чего же ты хочешь? Вконец разобиженный непонятной ему неподатливостью Иры, Денис несколько дней дулся и не замечал ее.  Она мучилась,  пере­живала,  то вздыхая тайно,  то бросая на него тоскующие,  умоляющие,  ви­новатые взоры. Денис не понимал ее и раздражался - зачем дразнит? Он твердо и окончательно решил - хватит!  Поигрались - и будя!  Ни к чему все это.

Приняв такое решение, Денис с еще большим рвением ударился в мар­шруты,  первым уходил и возвращался последним.  Ложась спать,  он демон­стративно отворачивался от женщины и не разговаривал с ней. Напрасно она прижималась к нему своим кукулем и толкала коленками - Денис лишь сердито сопел и не принимал ее попыток к примирению.

Ирина перетаскивала со стоянки на базу, зa пятнадцать километров,  неподъемные,  килограммов по сорок,  рюкзаки с пробами.  Руденко ругался,  запрещал брать по столько, но она лишь усмехалась,  набивала до верху рюкзак и уходила.  За ней неохотно,  со страдальческой миной на лице и грузом,  вполовину меньшим, плелся Мишка Раков. Был сделан и общий выход,  всем отрядом - камней на стоянке набралось очень много,  сборы с доброй половины площади.  Это и штуфные пробы из кварцевых жил и измененных габброидов,  и образцы разнообразных горных пород. Путь на базу был ровный,  с небольшими превышениями,  но большая его часть проходила по кочкоте и болотам.  Отряд шел кучкой,  не спеша - тяжелая загрузка давала знать.

Возвращались с базы на стоянку налегке и тут Руденко решил показать класс ходьбы. Денис шел за ним следом, не отставая ни на шаг. Ирина, зараза, кричала позади, подзадоривала:

- А ну,  кто кого? Нажми, геолог! Уделай начальника! Осрамиться перед нею Доценко не хотел.  Руденко же, зная их отношения, стремился принизить Дениса,  показать Ирине,  что по сравнению с ним молодой геолог - слабак,  что она не того выбрала.    Задрав до паху бо­лотные сапоги,  Леха и Денис бежали по воде,  будто за ними гнались со­баки. Денис все-таки не выдержал этой сумасшедшей гонки.  Забрызгавшись до макушки,   он сбавил темп,  отпустил Леху.  Руденко на сей раз победил,  хотя симпатий Ирины это,  разумеется,  не изменило.  Она понимала бессмысленность такой ходьбы и расценивала ее как мальчишество. Соревнование начальника партии и геолога ее позабавило.

- Дурачки,  -  смеялась она, придя на стоянку,  - ишь как ухлюстались.

Последний выход  с Пеньельхинской стоянки отряд  сделал - в начале августа,  по пурге.   Снег валил густой и мокрый,   залепляя лица людей, проникая за ворот. Геологи шли,  подняв капюшоны штормовок,  наклонясь вперед,  навстречу ветру,  месили снежно-водяную хлябь,  заполнившую ям­ки.   "Хорошо,  что это последний рейс,  самое трудное - позади, - думал Денис.  - Участки,  которые предстоит снимать, находятся недалеко от базы,  таких длинных и тяжелых переходов,  пожалуй,  больше не будет. Фу,  черт,  по спине потекло! Дa и в этих переносках едва ли есть здра­вый смысл - ведь можно было образцы и пробы сложить на стоянке и вы­везти их вертолетом.  Но этот Гадкий Утенок,  разве его переубедишь? Он людей не жалеет.  Он решил - нигде ничего не бросать,  все на базу! И вот приходится ишачить,  делать то,  чего не следует делать,  черт бы его побрал,  этого ретивого начальника!"

В таких условиях самые неприятные мысли лезут в голову,  всякая мелкая несправедливость вырастает до размеров горы,  закрывающей солнце.  Людям скорее хотелось на базу,  под  защиту плотного полотна, к жаркой печке.   А тут еще Раков закапризничал.  Ему и при хорошей-то по­годе не нравилась ходьба под нагрузкой,  а при такой катавасии он и по­давно упал духом.  Сносно прошагав две трети пути,   Мишка приморился и захотел избавиться от ненавистного рюкзака с его режущими плечи лям­ками.  Он стал отставать и прихрамывать.

- Начинается притворство,  - ворчал Юрка,  - мне что,  легче?

Видя, что освобождать от ноши его не собираются, Раков лег на мокрую землю, прямо в снег, скинул с плеч лямки рюкзака и покатился в ручей, как убитый.

- Представляется,  гад!  - комментировал Юрка.  - Стойте на месте, пос­мотрим,  что дальше будет.

Но Руденко не стал стоять.  Он видел,  что его рабочий,   за которого он отвечает,  катится в ручей,  пропадает,  и кинулся его спасать.

- Ребята,  что же вы стоите? Он же в воду упадет,  утонет!  Миша,  не надо?

Раков,  благополучно докатившись до берега,  в воду плюхаться не стал,   остановился, напуганный начальник партии хлопотал возле него, хватал то за одну,  то за другую руку, пытался оттащить подальше от воды,  приподнимал голову симулянта,   слушал пульс и дыхание.

- Леша, брось. Он сам встанет. - спокойно произнесла Ирина. - Миша, вставай, хватит тебе дурить. Твой рюкзак возьмем, до базы недалеко, поднимайся, а то простудишься.

Руденко, разинув кривозубый рот, с удивлением наблюдал,  как Ра­ков стал на четвереньки, поднялся на ноги и заковылял в сторону базы.

-  Ах ты,  сучка такая!  Обманул!  А  я-то думал,  что он в самом деле сознание потерял.

Березкин,  покряхтывая под  возросшим грузом,  ругал земляка: - Скорее бы избавиться от этого идиота.  Зачем он на Север приехал? Еще дома, в Туле,  я говорил ему - не рыпайся,  сиди дома, куда тебя несет? Ты же-чокнутый!  Не послушался, приехал и вот теперь выкаблучивается, паразит.

Долину Пеньельхина Вельмайская партия больше не посещала - геологи редко возвращаются назад без особых на то причин.   И,  конечно, никто не предполагая,  что в оставленной долине на глубине двадцать метров лежит золотая россыпь, что в недалеком будущем на месте их пеньельхинской стоянки вырастет первый на Чукотском полуострове прииск.

Съемочный отряд во главе с начальником партии приступил к об­работке северного участка,  бассейна речки Свободной.  Названия водо­токам в этом районе давали сподвижники Соломина еще в начале пятидесятых годов. Это были преимущественно заключенные /зэки/,  за хорошее поведение отпущенные из лагеря на все лето в геологическую партию. Воспоминания заключенных о тюремном быте воплотились в ручьи Мрачный, Темный,  Грозный, Колючий, Унылый. В мечтах о воле появилась речка Свободная с ее притоками Вольным,  Веселым, Бегущим,   Зовущим.  Чередуясь между собой,  ручьи отражали всю гамму чувств,  обуревавших соломинцев в то время,  когда они проходили эти места,  направляясь на север, к устью Ванкарема. Денис сознавал,  что идет по стонам зна­менитого первопроходца  "насяльника Салямина" и это настраивало его на  романтический лад.

Место для стоянки геологи выбрали в устье ручья Грозного. Отсюда начинались и тут заканчивались маршруты, на карте фактического материала отрисовывался многолепестковый контурный цветок со стоянкой-флажком посредине.  С Денисом по-прежнему ходил рабочий-радиометрист Юра Березкин. В начале сезона он, замеряя радиоактивность пород,  следовал за Денисом по пятам,  в двух-трех метрах позади. Но вот несколько раз случилось так, что Денис,   заинтересованный каким-либо камнем,  внезапно останавливался и бил по глыбе молотком. Назад, со свистом рассекая воздух,  летели острые осколки, пугали,  а иногда и больно царапали радиометриста, высекая капельки крови на его коно­патом лице. Позже, набравшись опыта, Березкин приноровился и стал ходить не по створу маршрута,  а чуть в стороне и подальше от геолога,  так что каменные брызги из-под молотка проносились мимо.

В полдень маршрутчики выбирали уютную полянку,  собирали кассиопею и в черной,   закоптелой банке кипятили чудо-чай.  Если при этом было тепло и светило солнце,  ребята снимали сапоги,  раскидывали сушить портянки и,  блаженно развалясь,  отдыхали.   Мир,  тишина и покой первозданной природы окружали их.

Однажды Денис,  Ирина и Березкин отправились в верховья речки Рекууль,  где имелся каньон с хорошими обнажениями осадочной толщи. Денис надеялся найти там фауну,  но группа,  прокопавшись пол дня,  ничего не обнаружила.  Лишний раз подтвердилось паскудное правило - если  специ­ально ищешь ракушку,  хрен найдешь,  она всегда попадается случайно.

В полдень геологи перекусили и их внезапно накрыл туман.   "Опять, - с досадой подумал Денис и вспомнил прошлый раз,  когда  они в тумане описывали гигантские петли и продирались сквозь мокрые кусты. Как бу­дет теперь?  "Пойдем по компасу",  - решил он и бодро произнес:

- Не беспокойтесь,  товарищи, все очень просто. Двигаясь по азимуту шестьдесят градусов,  мы через два часа будем дома.  Вперед,   за мной.

Денис шел, держа компас перед собой и глядя на пляшущую стрелку. Не прошло и получаса,  как глубокое сомнение в правильности курса ох­ватило его.  Местность в тумане казалась совершенно незнакомой.  Какие-то бугры,   овраги,  ямы - откуда они взялись? Их не было,  когда шли  сюда,  и Денис,   вопреки показаниям компаса,  решил забирать вправо.  Ирина наоборот,   тянула влево.  Юрка,  шествуя позади,  мрачно молчал,  слушая перебранку геологов.

Истекло два часа - рельеф по-прежнему незнакомый,  стоянки нет. И тут Дениса  осенило - компас врет! Компас испортился!  Надо же такому случиться!  никогда раньше не подводил,  а тут,  в такой обстановке, когда все зависит от него - испортился,  сбил с пути!   Может быть,  они идут по магнитной аномалии? Что в таком случае делать? Денис откло­нился еще правее,  шел-шел и убедился - заблудились, караул.  А туман все густел,  не оставляя никаких надежд на скорое возвращение в лагерь,

- Придется заночевать, Денис Иванович, а? - спрашивает-предлагает Ирина. - Надо переждать,  когда рассеется туман.

- Где ночевать? Всюду мокро, моросит.  Надо двигаться,  вот только вопрос - куда?

Денис присел на влажный камень и вдруг радостно воскликнул:

- Габбро!  Ребята, все в порядке.  Мы находимся в истоках ручья Гроз­ного,  в трех километрах южнее нашей стоянки. Компас, оказывается,  не врал,  мы слишком отклонились вправо.

Ирина и Юрка недоверчиво глядели из-под мокрых капюшонов на своего неудачного проводника.

- Через полчаса будем дома.  Сейчас свернем налево,  спустимся в доли­ну и, следуя вдоль русла ручья,  притопаем прямехонько к палаткам.

- Что ж,  можно и налево,  - согласилась Ира. Весь путаный туманный путь она не проявляла ни малейших признаков беспокойства,  как-будто гулять в тумане для нее дело самое обычное.

На сей раз Денис не ошибся. Ровно через полчаса ведомая им группа вышла к стоянке.   "Слепой поход" закончился удачно.

- Что-то вы идете не с той стороны,- закричал Руденко. – Небось блуданули? Я ракеты пускал,  видели?

- Какие там ракеты.  В десяти метрах ничего не видно.

-  А я успел до хмары прибежать,  во время засек,  как она с севера надвигалась.

- Мы сидели в каньоне. Как в мешке.  Там он нас и накрыл.

- Ну,   слава аллаху,  все дома.  А то я уже совсем испугался.  В такой бяке запросто можно заблудиться.

Переговариваясь таким образом, геологи забрались в палатку,  разулись,  вскипятили чай,  попили и залезли в кукули.  Денис слышал от кого-то местную геологическую поговорку:   " В поле два человека - кукуль и чай".  Теперь он сам прочувствовал,  как это верно.  Все вокруг пропи­талось холодной влагой,  и только в кукуле, в меховых его объятиях,  сухо и тепло. Туман держался трое суток и все это время геологи пролежали в спальных мешках,   отгородившись от мокрых стенок палатки резиновыми сапогами.

Муторное это занятие - сутками лежать и ничего не делать. Вынужденное безделье, да еще в чрезвычайно неуютной,  неприятной обста­новке действует угнетающе даже на ИТР, не говоря уже о рабочих,  не наделенных  заботами и энтузиазмом геологов,  тем более тех,  которые впервые попали в чукотскую тундру.   "В плохую погоду рабочие лежат и морально разлагаются",  - говорил Пухов.  Точно,  так оно и есть.  В съе­мочном отряде Вельмайской партии разложился до сих пор не унывавший Юра Березкин. Юру охватил приступ ностальгии, его неудержимо потянуло домой,  в Тулу,  на родную речку Упу. Гринько,  лукавый украинец,  под­дразнивал туляка,   спрашивал его:

- Упа? Та разве есть такая речка? Упа!  Ха-ха-ха.

И довел-таки Юрку до белого каления.  Однажды за обедом Березкин заревел:

- Да, Упа! Упа! Есть такая речка! - И плеснул горячим чаем в лицо насмешника.

Драку удалось предотвратить, потому что Гринько не особенно-то и рвался на нее,   он сам понимал,  что переиграл с этой Упой,  обидел патриота. Юрке,  бледному и дрожащему,  предложили флакон тройного оде­колона.  Он его выпил,  не моргнув глазом,  и заплакал:

- Начальник,  отправляй меня в поселок,  не могу я больше.  В Тулу хочу, домой.

Когда туман рассеялся,  геологи увидели рядом с палатками стадо оленей.

- Олешки! - кровожадно произнес Руденко, схватил мелкашку, набил карман усиленными патронами и затрусил к стаду. Денис последовал за ним. Залегли.

- Тыхэнько,  бабуся,  - проговорил Лешка и прицелился. Чмок!

Олени разбежались, ни один не упал. Руденко снова выстрелил и снова зарядил винтовку. Патрончики ему подавал Денис. Было слышно, как пульки хлопают по оленьим шкурам, не причиняя животным особого вреда. Они молча кружили, перебегая с места на место. В какого оленя Лешка стрелял, было не ясно, скорее всего, в разных, наконец одна важенка припала на колени.

- Есть,  сучка ты такая! - вскрикнул охотник,  подбежал к оленухе и добил ее в упор.

Быстро,  в два ножа,  геологи разделали оленя,  голову с малень­кими рожками Руденко бросил в реку со словами:

- Это улика.  Если чукчи припутают,  скажем,  что это был старки хромой самец.

Чукчи припутали. Они появились неожиданно, словно выросли из земли. Двое - старый и молодой. Подошли, переваливаясь, молча, без обычного "этти", уставились на мясо узкими слезящимися глазами. Старик стоял, опершись подбородком на длинную кривую палку, замерли и застигнутые врасплох браконьеры.  Красно­речивую композицию из четырех фигур и оленьей туши можно было назвать одним словом:   "Застукали", или "Погорели". А если длиннее, то "Пойма­ны с поличным".  Молчание нарушил старик,   он проклекотал что-то. Молодой перевел:

- Зачем убили важенку?

- Это старый хилый олень.  Самец! - соврал Лешка подготовленной фразой и сконфуженно свистнул носом.

- Важенка,  - уверенно заявил старик и в доказательство ткнул палкой шкуре под хвост, - писта .

Леха ахнул. Вот об этом-то они и не подумали. Убедившись, что отвертеться просто так не удастся, Руденко предложил взамен невинно убиенной важенки сахар, галеты и папиросы. Чукчи отказались.

-  Раз так,  не нужно нам ваше мясо, делайте с ним,  что хотите.  Пошли, Денис,

- Куда пошел? Бери,  бери мясо,  сыпирт давай!  - закричал молодой. Сделка состоялась.

В конце августа на базу партии пришей пешком долгожданный Ишимов.  Леха вертелся бесом,  Леха устроил шикарный прием,  Леха не пожалел двух бутылок спирта,  выставил на стол все дефициты со своего склада. После крепкой выпивки крупный массивный Ишимов только чуть зарумянился, да словоохотливей стал,  а пацаны - Лешка и Денис - опья­нели,  бегали купаться в речку, чего ни разу за сезон не делали, боясь холодной воды, разговаривали громко и невразумительно, поссорились и Денис больно ткнул начальника пальцем под ребро.

На другой день Руденко проснулся в Ирининой палатке, на ее раскладушке.  Оказывается,  он залез к ней ночью, взыграло ретивое.  Ира, прихватив спальный мешок, сбежала от любвеобильного гостя в палатку ИТР.

-  Ай-я-яй,  Алексей Иванович!  - журил Ишимов Леху.  - Как же ты так, а? Куда  это ты полез? Смотри,  брат, Маркову  расскажу...

- Да я не помню ничего,  ей Богу,  - божился Леха,  - я нечаянно,  я просто палатки перепутал.

После горячего крепкого отрезвляющего чая Руденко и Ишимов прогулялись по окружающим базу увалам, потом думали над картой, уточнили ли геологические границы. На третий день, закончив дела, Ишимов спросил:

- А рыба в Милюте есть? Что это вы без рыбы сидите?

-  А бохую знает,  - ответил Леха,  - не пробовали,  не ловили.  Некогда.

- Визуально рыба не наблюдается, - уточнил Денис,  сколько ходили вдоль речки,  ни разу не видели.

- Не может быть,  чтоб рыбы не было.  На Чукотке в любой речке есть рыба,  просто ее надо поймать. Берите бредень,  идемте,  я вам покажу, как надо рыбу ловить.

Взяли бледень,  пошли.

- Прижимай шест к берегу! Плотнее, плотнее!  опускай ниже,  на самое дно,  тяни по дну,  а то уйдет!  Наклони!  Так,  так!  Заходи на косу!  Заходи!  Быстрее!  - командовал  старый рыбак.

Денису не верилось,  что все так просто,  что вот прошли вдоль речки вниз по течению - и рыба будет.  Но каково же было его изумле­ние,  когда с первого же захода в бредне затрепетала,   заплескалась крупная рыба. Ишимов торжествовал:

- Ну что,   салаги, теперь вы убедились, что и в вашей речке рыба есть? Видите,  это гольцы,  а это - хариусы. Кидайте их от берега подальше! Ира, собирай!

Хлебая жирную ароматную уху, обсасывая рыбные косточки, Леха и Денис благодарили бывалого геолога за хороший практический урок. До сих пор рыба гуляла у них под носом, а они и не знали этого.

- То-то! - похохатывал Ишимов. - Просто вы лентяи. Думаете,  рыба сама прыгнет вам на сковородку?

- Ну,  теперь будем ловить, - пообещал Леха.  - Вот закончим съемку, соберемся на базу и займемся рыбной ловлей.

На четвертый день, рано утром, Ишимов, взвалив на спину рюкзак, подался в соседнюю партию, к Виктору Молкину. Проводив проверяющего, вельмайцы снова включились в работу.

Денис сидел на  точке наблюдения,  разложив цепочкой образцы амфиболитов.  Он описывал породы,  выделяя их разновидности и взаимопере­ходы,  и так увлекся своими полосатыми камушками,  что не слыхал,  как к нему подошли: Грицько и Юрка.  Он поднял голову только тогда, когда рядом с ним раздался смех, не интересуясь причиной появления ребят, Денис произнес:

- О,  молодцы,  хлопцы! Вовремя подошли. Поможите камни унести.

- Камни-то мы унесем,  - ответил Грицько,   смущенно улыбаясь, - а могли бы и тебя унести.

- Меня-то зачем? Я сам ходить умею,  я ж не Мишка Раков.

- А ты знаешь,  мы ведь тебя чуть ни ухлопали.

- Не ухлопали - и ладно, - поддержал шутку Денис.

- Да нет,   серьезно. Мы тебя издали за медведя приняли.

И Грицько поведал следующее. Вышли они с Березкиным на охоту, смотрят - шевелится что-то на горе,  какое-то темное бурое пятно.  Ре­шили - медведь. Юрка сбегал на базу,  принес усиленных патрончиков для малокалиберной винтовки и храбрые охотники поползли к  страшному  зверю ближе,  чтобы бить наверняка.  Студент очень волновался - еще бы,  первый в жизни медведь!  Он убьет его и привезет в Киев шкуру!  Ему будет за­видовать весь геолфак! Грицько прицелился,  но выстрелить не успел - медведь поднялся на  задние лапы, поднял молоток и тюкнул им по камню.

Предпоследний переход на предпоследнюю стоянку, Геологи шли, завьюченные как всегда,  со всем скарбом,  согнувшись в три погибели. День выдался теплый,  тихий. Денис обливался потом.  Пот заливал глаза, затекал в рот,   струился по спине и ягодицам, Между ног - мыло.  Шел Денис,  пыхтел и рассуждал вслух:

- Нет,  это удивительно!  Никогда не думал,  что я способен так потеть. До сих пор такого не бывало. Ффу-у-у!

Зато Леха - молодец,  он находился в отличной спортивной форме, тощий и жилистый,  без единой лишней унции жиру,  как сказал бы Джек Лондон,  Леха почти не потел. Пер себе молча,  курил да энергично пофыркивал носом, как Фонтанирующий кит. У него другая беда - криволапые ноги.  Взяли геологи  "тягунок" - длинный пологий кочковатый склон,  прошли,  как по шо­ссе,  по щебнистой вершине и стали спускаться вниз. Леха заспешил,   зацепился за кочку и растянулся на  земле, придавленный вьюком. Подошел Денис, помог подняться и Леха опять побежал.  В такой чудесный солнеч­ный день устраивать гонки Денису не хотелось,  он шагая спокойно, вдыхая аромат увядающих трав и последних цветов.

Северо-восточный угол района был почти сплошь закрыт рыхлыми накоплениями,  выходов коренных пород здесь не было. Галечные,  песчано-гравийные холмы,  валы,  бугры и озера между ними - типичный моренный, холмисто-западинный рельеф. Казалось бы,  что тут делать геологу? Что наблюдать? Все вроде-бы очень просто и неинтересно.  Так думал Денис, подходя к морене.  Однако в первый же маршрутный день он убедился,  что не интересных маршрутов не бывает,  что природа в любом месте занимательна,  повсюду  подержит благодатный для изучения материал,  сумей только найти его. В этот день среди холодных моренных холмов,  образованных древним ледником, среди монотонных немых галечников Денис обнаружил котлован, заполненный озерными отложениями.   В обрыве обнажались слоистые разноцветные галечники, глины и пески.  Это уже интересно. Денис зарисовал обнажение,  описал разрез,  из тонких глинистых прослоев отобрал пробы на палинологический анализ.  Споры и пыльца древних рас­тений укажут возраст осадков,  помогут разделить отложения четвертич­ной системы,   определить положение в них золотоносных слоев.

Вернувшись в лагерь поздно вечером,  Денис объяснил Лешке при­чину  задержки.

- Вот видишь, сучка ты такая, - рассмеялся Руденко, - и тут ты закопался. А говорил, что на четвертичке нечего делать, что по ней скуч­но ходить.

- Выходит,  что это не так,  - признался Денис.

Отношения Дениса и Ирины стабилизировались. Денис считал,  что продолжения этого странного полевого романа не будет и обращался со "скво"    по-товарищески,    без задних мыслей.  Он настроил себя соот­ветствующим образом,  отказался от волнующих мыслей и бесплодных мечтаний.  Он перестал думать о запретном плоде и ему расхотелось его. К тому же на тундру надвигались осенние холода и это тоже действовало отрезвляюще. Денису казалось,  что и Ирина успокоилась.  Но как же он ошибался!  Сезон подходил к концу и это подстегнуло Ирину,  толкнуло ее на  отчаянный шаг. Видимо, были у нее свои,  чисто женские соображения и расчеты.

В один из последних маршрутов Ирина вернулась на стоянку одна,  без Лешки.  Она подошла к палатке широким мужским шагом:

- Леху спровадила на базу, пусть проверит завхоза. Пора, - сказала она. В резиновых сапогах,  вылинявших лыжных брюках и телогрейке,  потная и растрепанная, она в этот вечер никак не походила на соблазнительницу, она не вызывала у Дениса мужских чувств.  Денис даже подумал,  что она далеко не красавица и хорошо,  что у него ничего не вышло с ней.

Ночь.  В палатке ИТР - двое,  Денис и Ирина,  наедине.  В пяти мет­рах от них - другая палатка,  в ней Юрка и Грицько.  Напряженная тишина, Сырой холодный воздух. Денис безуспешно пытается заснуть,  его трево­жит дыхание Ирины,  ее вздохи,  она тоже не спит и чего-то ждет. Денис замер,  не шевелится.

- Ну что же ты,  - шепчет она и придвигается вплотную к Денису. Геолог поднялся,  сел.  Сердце - как набат,   отбивающий тревогу.  Он на­клонился к Ирине, коснулся пылающих щек, поцеловал мягкие теплые соленые губы,   ощутил трепетный кончик языка.   Молча,  торопливо, боясь не успеть,   заполз в ее кукуль,  крепко обнял горячее, гибкое тело... То,  чего он так желал,  свершилось.

Схватив Дениса  за буйную шевелюру,  Ирина рванула его голову прочь от себя,   заметалась,   зарыдала.

- Я - проститутка!  Я - проститутка! - повторяла она, поливая изголовье слезами.

Денис совершенно растерялся. Вот так финал!  Не зная,  что предпринять,  чтобы унять истерику,  он гладил ее разметавшиеся волосы и умолял:

- Не надо,  Ира,  дорогая.  Ну чего ты,  не плачь.  Ничего страшного не случилось.

Потом он сбегал на речку,  принес холодной воды.  Немного успокоившись, она призналась:

- Я изменила мужу первый раз.  Это,  оказывается,  очень трудно. - И, прижавшись к Денису, горестно добавила:

- Ох,  миленький мой,  что теперь со мною будет? Как я теперь вернусь к мужу? Представить не могу.  Страшно.

Утром Грицько ухмылялся и подмигивал Денису,  а Березкин злился и прятал глаза. Ему было неприятно вспоминать ночные звуки.

Снимать последний участок на правобережье Ванкарвма Руденко отправил Дениса, Грицько и Берёзкина. Ребята поднялись по реке на резиновой лодке,  сделали несколько маршрутов,   закрыли площадь и, ничего стоящего не обнаружив, возвратились на базу, при голубом небе и не ярком солнце дул свирепый северный ветер;  тучки-одиночки неслись на юг низко над землёй,  посыпая бардово-рыжую тундру белым снегом,  оставлял на земле светлые следы.

Денис переправил Грицько и Юру на левый берег реки,  отправил их пешком, налегке.  Сам остался в лодке,  сел спиной к ветру и поплыл. Встречный ветер гнал волны против течения,  ледяная вода хлестала по лодке,   заливала спину Дениса,  рюкзаки и кукули, и,  застывая,  покрывала всё  ледяной коркой. Денис грёб из-за всех сил,  но лодка,  этот надутый резиновый поплавок,  почти не двигалась с места. Грицько и Юра ушли так далеко,  что их уже и не видно,  а Денис всё  "плясал" на вёслах, и, не­смотря на энергичную греблю, дрожал от холода. Досадно ему стало.   "Эх, связался я с этой резинкой, - думал он,  всё более убеждаясь в тщетнос­ти своих потуг. - Надо причаливать,  пока в верховье не занесло".

Денис подплыл к берегу, высадился, вытащил лодку и побежал дого­нять ребят. Догнал,  вернул, каждый взял свой рюкзак. Лодку спустили, сложили,  увязали и понесли на себе,  ругаясь и посмеиваясь. Плавсредство,  туды его в качель.

Вместе с тучами, покидая родину, мчались на юг гуси и журавли, прощальным криком из поднебесья, вызывая в душе необъяснимую тоску. "Перелётные птицы - братья геологов, - думал Денис,  провожая взглядом журавлиные косяки.  - Ранней весной,  когда тают снега,  они вместе с нами прилетают в тундру,  так же, как и мы,  исследуют долины,  выбирая наилучшие для гнездовий места. Вместе с геологами птицы обживают тундру,   оживляют ее,  наполняют песнями и смыслом просторы полярной пустыни, тогда же Ледовитый океан бросает на   свои берега полчища снежных туч и пурга - злая шалунья заметает цветы и зеленые травы, птицы, так же,  как и мы,  прячутся в укромных местах и терпеливо пережидают опас­ную для жизни непогоду. Вместе с геологами ликуют птицы,  встречая солнце и тишину".

И вот осень. Птицы поторапливают геологов - пора! Пора! Домой пора! - слышится сверху. У Дениса возникло чувство отставшего, покину­того,  чувство грусти и  обиды. Он непроизвольно вздыхал,  заслышав далёкие,  призывные звуки. Его охватывало нетерпение,  он ускорял шаг,  находясь в маршруте, он удлинял рабочий день, сидя в палатке за обработкой полевых материалов. Все его мысли были уже там - в посёлке, в экспедиции, куда съезжаются друзья,  загорелые,  бородатые,  весёлые парни. И страстно хотелось Денису быстрее закончить сезон, вернуться в родную экспедицию,  встретиться с "бледнолицыми братьями", поговорить с ними,  попеть под гитару  и выпить как  следует за  тех,  кто в поле. Осенние чувства,  вызванные перелетом птиц,   отразились в стихах.

Мчатся стаи-вереницы    

В теплые края.

Почему не взяли,  птицы,

Вы с собой меня?

 

"Го-го-го, - взмахнув крылами,

Серый гусь поет. –

Много разницы меж нами,

Каждому - свое.

 

Мы - летаем,  мы - свободны,

Вы же ползать лишь пригодны

 И своей судьбы - Вечные рабы."

В таком настроении пребывал Денис, завершая последний долинный маршрут возле базы партии. Желто-бурая осенняя тундра являла ему все свои богатства. Он набрел на поляну со спелой, прибитой морозцем морошкой, полакомился этой крупной и сочной ягодой. Проходя вдоль озера, он спугнул стаю гольцов. Рыба шарахнулась от берега в озерную глубину, взбурлила воду.

Самый наилучший, прощальный подарок преподнес Денису ничем неприметный овраг. На дне оврага, среди перемытых песков Денис увидал кости мамонта. Бивень и огромную тазобедренную кость    он приволок в лагерь.  Радости Руденко не было предела,  он Дениса чуть ни расцеловал.  Он собрал свободных ребят и отправился с ними за новыми раскопками. Для определения возраста мамонта а,   следовательно,  и возрас­та включающих его отложений,   необходимы зубы.   Руденко откопал их. Теперь у партии было,  наконец,  кое-что существенное,   зримое,  то,  чем она может удивить экспедицию. Правда, Денис находил еще древние сосновые  стволы,   залегающие    в террасовых отложениях Вельмая,  но не повезешь же  их в экспедицию!  Засмеют.  Не поверят,  что древние.   Скажут, насобирал плавника. А вот мамонт - это да!  Тут ничего не скажешь.  Убедительно.

Наступил день,  когда Руденко взглянул на карту,  как художник на  законченную картину довольно фыркнул носом и,  обернувшись,  нет ли побли­зости женщины,  произнес звучное слово,  тождественное слову  "конец". Партия приступила к полевой обработке материалов.  Коротка полевая камералка,  но до чего же приятна! С сознанием выполненного долга сидит геологическая братва в тепло натопленных палатках, дорисовывает карты, дописывает дневники,   сортирует и упаковывает образцы,  заполняет ката­логи и журналы.  Или,  блаженно щурясь,  копается в бороде,  сосет ус и "сюлюкает" чаек,  ведет неторопливую беседу,  мечтая о поселковых развлечениях.  Хорошо?

Кстати,  о бороде.  Самая несуразная борода выросла у Руденко.  Она у него была трехцветная - желтая,  красная и белая.  Она состояла из нескольких вполне автономных пучков.  Она отражала разнообразие,  многосторонность,  неустойчивость хозяйского характера.  Трудно было удержаться от улыбки, глядя на пеструю,  рыжую,  клокастую, жидкую бороденку Леонида Ивановича.  Сколько насмешек перенес он,  сколько язвительно-унизительных замечаний!  Надо было обладать упрямством Руденко чтобы не сбрить такую бороду к чертовок матери,  едва лишь она обозначилась.

В поселок вылетали по потребности. Первым,  разумеется,  сорвал­ся женатик Боров,  полетел на крыльях,  точнее винтах любви,  повез супруге мешочек пуху.  Затем,  сообразуясь с производственной необходимо­стью,  отправился сам Руденко с завхозом и частью рабочих.  В палатке ИТР осталось трое - Денис,  Ирина и Грицько. Я первую же ночь Григорий, бисов сын,  сбежал к рабочим,  оставил Дениса и Ирину вдвоем,  толкая их на новое грехопадение. И оно произошло,  оно не могло не произойти - слишком долго после первого сближения крепились влюбленные, для встречи не было условия,   они жили у всех на виду,  в общей четырехместной палатке.   Особенно не терпелось Денису.  На сей раз он первым про­явил инициативу,  не стал ждать приглашения,  она сопротивлялась или делала вид,  что сопротивляется,  и он взял ее силой. Как он и ожидал, Ирину это вовсе не обидело,  а напротив,  рассмешило,  потому что в критический момент под ними рухнула раскладушка. Плакать и каяться она не собиралась - чего уж там!  Однако на следующий день она забеспокоилась,  поглядывала на юг,  на горизонт и прислушивалась - не гудит ли вертолет?

- Тебе так хочется в поселок? - спросил Денис.

- Да. Боюсь,  что я подзалетела.  Надо быстрее встретиться с мужем. Если что - свалим на него,  - просто и серьезно ответила  Ирина.

Такая откровенность покоробила Дениса,  но он не мог не признать логичности ее мыслей и поступков.  Только сейчас до него дошло,  почему она так долго не давалась ему,  почем  решилась на сближение лишь в самом конце сезона. "Практичная женщина,  молодец", - думал Денис, провожая Ирину.   С печальной улыбкой на устах махнула она геологу из дверцы вертолета.

Ирина улетела, Денис облегченно вздохнул.   " Прямо гора с плеч, ей-богу,  - подумал он. - Больше не нужно играть и притворяться,  строить из себя оригинала и острослова в угоду женщине,  не спускающей с тебя глаз. Дома,   среди ребят,  я буду свободен,  естественен и прост, ничто не будет сковывать и терзать меня.  Тяжкое это бремя - женская любовь!  И слава Богу,  что я избавился, наконец,   от этого бремени. Друзья,   работа и вино - вот все,  что мне нужно".

 

В конце октября вся Вельмайская партия была вывезена в поселок. После пятимесячного пребывания в тундре удивительным и незнакомым показался Денису Нырвакинот. Дома, улицы,  машины, обилие людей - все это воспринималось    как чудо,  от всего этого Денис успел отвыкнуть, проживая долгое время среди безлюдья и тишины.  Все женщины казались Денису  красавицами,  они поражали его яркими модными одеждами и прическами,  их  стройные ножки в капроне и туфельках мелькали перед его жадными глазами,  как нечто прекрасное и соблазнительное. " Ах, какая!  - изумлялся Денис при виде эффектной незнакомки.  - Чья ты и куда спешишь?"

Первое время Денис чувствовал себя среди людей,  как пришелец с другой планеты. Внешностью своей он разительно отличался от оседлого цивилизованного населения поселка. Длинные, густые, дыбом торчащие волосы,  раздвоенная  слегка вьющаяся борода и усы делали его похожим на русского интеллигента девятнадцатого столетия,  сбежавшего с каторги. Кое-кому  он напоминал  "Человека Ниоткуда",  был такой фильм. Гордясь своим романтическим видом и своей профессией, Денис в полном полевом снаряжении шествовал по поселку,  удивляя мещан,  которых он слегка презирал.  Люди оборачивались - что за дикарь? Особенно трогало Дени­са мимолетное внимание женщин, он замечал в их глазах искорки любо­пытства,  интереса к нему. Чему вспомнился рассказ Эдуарда Синицина.

Возвратился Эдик с поля в большой сибирский город и направился в ресторан, отметить это событие.  Высокий мужественный "барбудос" вызывал,  как ему казалось,  восхищение всех встречных девушек.  Взглянув на него,   они смущенно улыбались,  краснели и отворачивались. "Кха-кха!" - покряхтывал солидно бородач,  покручивая геройские усы и любуясь своим отражением в витринах магазинов.   "Стоит мне мигнуть - и любая побежит следом  - думал Эдик самодовольно.  - Я, пожалуй,  неотразим. Красавец-мужчина! Кха! "

В ресторане,  проходя мимо зеркала,  Эдуард с ужасом обнаружил, что у него настежь распахнута ширинка!   "Так вот оно в чем дело,  вот в чем причина женских улыбок.  А я-то думал!  Эх!" Синицын быстро застегнул пуговицы и ринулся в зал.

-  Официант,  водки!

Впрочем, Денису только казалось,  что он привлекает всеобщее внимание,  что он - пуп Земли.  Таких бородатых красавчиков осенью в поселке хватало и называли их бичами.  Это были рабочие сезонных партий,  пьющий,  гуляющий народ.  Многие из них,  пока была борода цела, спешили запечатлеть себя на фотографии и выслать карточку домой, на материк - полюбитесь,  родичи,  вот мы какие! Отдельные особенно фотогеничные бородатые лица, попадали на рекламную витрину фотоателье и висели на ней годами, как популярные артисты. Из числа работников Beльмайской партии был выставлен гена Карпов. Его густая черная эспань­олка стала эталоном изящной бороды, она являлась предметом зависти многих хиловолосых.

С аналогичной бородой вернулся в поселок Василь Чобра. Валерия ахнула и еще больше полюбила своего медвежоночка. Она долго не позволяла ему снимать с лица эдакую красотищу.

Оказавшись в поселке, Денис сразу же направился в экспедицию, в свой кабинет. Его с радостными воплями встретили Руденко и Боров, оба бритые, чистые, в цивильных костюмах, белых рубашках и при галстуках. Прямо дипломаты какие-то. Алексей, не медля ни минуты, вытащил из стола бутылку вина, налил полную кружку и подал Денису:

- Пей,  сучка ты такая!

Денис выпил,  повеселел.

- А теперь иди в парикмахерскую, стригись и брейся, не пугай народ.

В коридоре Денис встретил Ирину. Глаза его расширились от удивления, он прямо-таки остолбенел. Неужели это она? Стройная, в красном платье, плотно облегающем фигуру, с пышной белой прической и темными, подрисованными бровями, она ничуть не походила на ту выгоревшей на солнце и обветренную полевичку в сапогах и телогрейке, к которой привык Денис. Превращение просто сказочное, золушка стала королевой. Вместе с тем страдальческое выражение ее огромных синих глаз поразили Дениса. Проходя мимо, даже не здороваясь с ним, она покачала головой и печально улыбнулась, как бы говоря - ох, милый, до чего же мне плохо, так плохо, что и жить не хочется...

В груди у Дениса что-то оборвалось,  погасило  веселый огонек. «Боже,  что с ней? - думал он, с помрачневшим лицом шагая в промкомбинат.  - Муж изводит? Неприятно с ним? А я-то полагал,  что все кончено,  что она,  вернувшись к семье,   забудет полевое увлечение и успокоится. Ну и дела, елки-палки».

Мастер тетя Маша при виде патлатого клиента воскликнула:

- Господи! Да где ж ты был?

- Геолог я.  С поля.

- Ой-е-ей! Вот это зарос! Как же тебя стричь? А бриться будешь?

- Все буду!  - улыбнулся Денис, удобно располагаясь в кресле. - Стричь под канадку,  усы и бороду - долой, надоели.

- Ох,  господи!  Задал ты мне работы.  Я бы троих постригла вместо тебя одного.

Освободившись от излишнего волосяного покрова, Денис почувствовал неизъяснимое облегчение. Он таращился в зеркало на губатого ухмыляющегося мальчика, на его аккуратную,  раза в полтора уменьшенную головку.

- Ну вот,  теперь совсем другое дело.  На человека стал похож,  - ворчала парикмахерша.  - И смотри мне,  чтоб больше так не зарастал,  стричь не буду.

- Ничего,  тетя Маша,  теперь явлюсь только через год. Большое спасибо, до свиданья.

Мелкая волосяная стружка, насыпавшаяся за шею, колола при малейшем шевелении головы,  тело чесалось - скорее в баню!  В парную!  Смыть стружку,  пропарить соленую кожу,  отмыть крепко въевшуюся в поры поле­вую пыль. Из бани Денис вышел словно заново родившимся на свет.  Ветерок,  обдувая чистую, культивированную голову,  щекотал обнаженные щеки, уши,  шею,  касался ласково,  игриво,  словно мягкой кисточкой. Денис аж взвизгивал от удовольствия. Жизнь прекрасна, черт возьми!  Особенно прекрасна,  когда много друзей, когда они встречают тебя объятиями,  когда  садишься с ними за стол и пьешь вино,  делясь полевыми впечатлени­ями, когда поешь вместе с ними гимн молодости и дружбы.

Кто бывал в экспедиции,

 Тот поет этот гимн.

Мы его по традиции

Называем своим.

 

Потому что мы народ бродячий,

Потому что нам нельзя иначе,

Потому что нам нельзя без песен,

Чтобы в сердце не забралась плесень.

Выходя на  работу в обычном гражданском платье, Денис убедился, что он стал как все,  что внешне он ничем не отличается от служащих СМУ, автобазы, ПУЖКXa,  райкома,  что он растворился среди обыкновенных людей, сравнялся с ними. И так будет до весны, до тех времен,  пока ни наступит новая предполевая суматоха.

Наступил день,  когда Вельмайская партия защищала полевые материалы на техсовете экспедиции. Алексей Руденко доложил о результатах сезона:

- Вельмайская поисково-съемочная партия приступила к полевым работам 25 июня и закончила их 20 сентября.  Все плановые виды и объемы работ выполнены на  сто процентов.  В результате проведенных работ установлено,  что в геологическом строении района принимают участие метамор­фические породы условно карбонового и пермского возраста,  осадочные породы триаса и рыхлые четвертичные отложения.  В верхах разреза оса­дочных пород обнаружены остатки растений, указывающие на карнийский ярус.  В четвертичных осадках найдены остатки мамонта.  Зубы его и бивни вы все уже видели.  Среди пермских образований широко распространены пластовые тела габбро-амфиболитов.  Имеются штокообразные субвулканические тела липаритов,  приуроченные к сводовой части антикли­нальной складки.

Из гидротермальных образований в большом количестве встречаются кварцевые жилы, увы и ах,  большей частью безрудные.  Только на участке "Малышка" кварцевые жилы содержат богатую арсенопиритовую минерализа­цию,   есть в них и дисперсное золото,  установленное химанализом. Имеются в районе проявления титановой минерализации,  связанные с габбро, и незначительные полиметаллические рудопроявления.  Шлиховым опробованием долин установлена повышенная золотоносность аллювия речек Милют, Пенъельхин,   ручьев Грозного и Свободного.  Вот,  пожалуй,  и все.  Нами рекомендуется постановка поисковых работ масштаба 1:50000 на россыпное и рудное золото.

Рецензент:

- Полевые материалы Вельмайской партии в общем неплохие,  в них есть сведения по стратиграфии,  тектонике,  геоморфологии,  полезным ископаемым района. В полевых книжках имеются зарисовки,  особенно много их в книжках геолога Доценко. Несколько небрежно и схематично велись записи начальником партии Руденко и старшим техником-геологом Боровым. Хорошее впечатление от полевой книжки техника-геолога Жарковой.

Полевая геологическая карта масштаба 1:200000 выглядит недоста­точно кондиционной из-за плохой обнаженности района,  многие границы проведены условно и по простиранию не прослежены. Большинство выделенных свит фауной не подтверждено.  Интересные сведения получены по золотоносности района.  Рецензент согласен с мнением исполнителей о перспективности антиклинальной структуры.

С поставленной геологической задачей партия в целом справилась. Однако,  учитывая условность рисовки некоторых границ,  отсутствие возрастного обоснования иультинской и амгуэмской свит,  полевые материалы могут быть приняты только с оценкой "удовлетворительно".

Горбань /председатель техсовета/:

-  Алексей Иванович,  какие все-таки переспективы района? Где конкретно вы намечаете участки для поисково-разведочных работ? Руденко / тычет в карту авторучкой/:

- Здеся и здеся. Вот участок  "Малышка", где обнаружены кварц-арсенопиритовые жилы с золотом.  На россыпь наиболее перспективна долина речки Милют, а  есть ли она тама - бохую знает,  надо шурфовать.

Кандырин:

- Каковы коренные источники золота? 

Руденко:

- Увы и ах! Пока не ясно.  В бортах золотоносных долин есть кварцевые жилы,  но в них визуально никакой бяки, то бишь рудной минерализации, не обнаружено,  они пусты, как барабан.  В ручьях же, дренирующих учас­ток  "Малышка",  где установлено рудное золото,  шлихового золота нет. Короче говоря,  видимой,  прямой связи россыпного и рудного золота нами не установлено.  Этот вопрос надо решать в будущем.

 Соломин:

- Какие признаки амгуэмской свиты?

Руденко /загибая пальцы/ :

- Известковистые конкреции и песчаники,  зеленовато-серый цвет, флишоидное переслаивание,   знаки ряби,  то-се,  пятое, десятое,  сотое.

Соломин :

- Форма конкреций.

Руденко:

- Круглая.

Соломин:

-  А цвет?

Руденко:

-  Серый.

Кандырин /недовольно/:

-  Степан Ильич,  задавайте вопросы по существу.

Соломин:

- У меня больше нет вопросов.

Горбань:

-  Алексей Иванович,   охарактеризуйте работу ИТР вашей партии.  Как ра­ботал молодой специалист Доценко?

 Руденко:

- Доценко любит закапываться.

Кандырин /удивленно подняв брови/:

- Это как понимать?

Руденко:

- Ну,  очень детально наблюдает,  пишет все, до мелочей.

Горбань:

- Так это хорошо или плохо?

Руденко /замявшись/:

- Да...  в общем-то,  наверно,  хорошо...

Горбань:

- Значить, со своими обязанностями он справлялся?

- Конечно справлялся. Хорошо работал.

Горбань:

-  А остальные ИТР? Жаркова, Боров?

Руденко /осклабясь и весело фыркнув носом/:

-  С Ириной очень приятно ходить в маршрут. - Общий смех. Ирина, ведущая протокол техсовета,  краснеет,  склоняет голову.

Хазбиев:

-  В   каком смысле?

Смехи усиливаются.

Руденко:

- Она хороший помощник,  разбирается в геологии, делала самостоятельные маршруты.  Миша Боров тоже работал,  отлично.

Горбань:

- Как вам удалось угробить двух лошадей? Руденко / протестующе фыркнув носом/:

- Они сами сдохли.

Смех,  реплика - не выдержали!

- Буду составлять акты на списание.

Горбань:

- Без заключения ветврача акты будут недействительными.

 Руденко:

-  Заключение будет.

Горбань:

- Еще вопросы есть? Нету? Кто хочет выступить?

Выступавшие товарищи с удовлетворением отметили, что, несмотря на молодежный,  неопытный состав,  партия собрала интересный факти­ческий материал,  пригодный для написания отчета. Условность границ вызвана широким развитием рыхлых накоплений,   отсутствием буровых и канавных работ,  направленных на вскрытие геологических границ.  В дальнейшем,  отмечали выступавшие, госкартирование подобных террито­рий без бурения проводить просто-напросто не следует.

Итог подвел Горбань. Он сказал,  что согласен с рецензентом и выступавшими товарищами - со своей задачей партия в основном спра­вилась,  но,  учитывая ряд недостатков,  таких, как отсутствие фауны, условность границ,  неясность с коренными источниками золота,  а также учитывая организационные недостатки,  вызвавшие гибель лошадей, полевые материалы Вельмайской партии техсовет принимает с оценкой, "удовлетворительно ".

Леонид Иванович пусть не обижается,  - закончил свое выступление Горбань, - Он начальник молодой и мы надеемся,  что в следующем сезоне он сработает лучше.

Леонид Иванович не внял совету Горбаня, обиделся-таки.  Он считал, что партия работала хорошо,  она сделала все возможное,  что в недостатках карты виноваты не исполнители,  а объективные условия, плохая обнаженность - семьдесят процентов изученной площади закрыта рыхлятиной. И потом тройка - это не только удар по самолюбию,  это еще и лишение премии за полевой сезон,  вот что это такое в конце концов!  А кому не хочется ее получить? Эx, да что там говорить,   зажали!

Огорчения начальника партии не помешали Вельмайцам устроить традиционную обмывку защиты.  Они накрыли столы в своем рабочем кабинете, созвали геологов и крепко угостили их,  себя тоже не забывая.

Совсем иные результаты имела Керкергинская   партия,  возглавляемая Кириллом Пуховым.  Вот что он рассказал:"Сезон начался очень удачно. Коллектив подобрался хороший, работоспособный.  Старшим геологом был Леон Зaгуpa,  шлиховым опробованием руководил Игорь Прилепилов опытный поисковик. Уже в первой половине сезона нам удалось выявить золотоносные жилы и весовое золото в аллювии двух речек системы Керкергина и Вешкапа. Нашли также несколько точек с ископаемой фауной пелеципод и аммонитов,  что дало возможность установить возраст осадоч­ной толщи как раннетриасовый. Если бы только этим ограничились наши находки,  то    уже и это можно бы считать крупным достижением сезона. Однако нас ждала еще большая удача.

Пятнадцатого августа после ненастных дней мы вышли в маршруты по левобережью реки Койвель.  Я шел один, потому что мой напарник эталонировал радиометр.  Маршрут запланировал короткий с целью поисков фауны и изучения разреза триаса. Добравшись до подножья сопки,  я понял,  что фауны здесь не будет - породы ороговикованы.  По ходу на юго-запад ороговикование усилилось,  а на плоской вершине горы стали встречаться развалы кварца.  За седловиной уже встретились обломки кварцевых жил с вольфрамитом. Дальше по водоразделу кварц стал попадаться реже, ороговикование уменьшилось. Я развернулся и пошел параллельным маршрутом к рудным свалам с целью оконтуривания участка ороговикованных пород и прослеживания жил в северо-западном направлении.  В километре от первой точки с вольфрамитом и сто пятьдесят метров ниже гипсометри­чески жилы были гораздо мощнее и богаче,  кроме вольфрамита здесь при­сутствовали шеелит и касситерит.  У меня не осталось ни малейших сомнений,  что мною открыто месторождение,   заслуживающее дальнейшего изучения.

Вечером на  стоянке,  когда Загура увидел образцы и узнал о раз­мерах свалов,  он с присущей ему горячностью стал убеждать меня в том, что нужно бросить все силы на изучение этого участка,  а съемку если и не успеем  закончить - не беда.  Мне и самому хотелось еще потоптаться на  месторождении,  но надвигалась осень,  а еще около трети территории    было не  заснято и на ней тоже могли быть месторождения. Поэтому пришлось ограничиться только одним дополнительным маршрутом. Выполнивший его Леон Загура пришел от увиденного в полный восторг и приволок крупные кварц-вольфрамитовые глыбы,  ко­торые вы и видите перед собой". Вот так.  Искали фауну - нашли руду.

Обнадеживающие данные по рудному  олову получил Витя Молкин. Его партия кроме поисков россыпей  золота имела  задание исследовать вершину,  у подножья которой в 1961 году    в аллювии ручья был установлен крупнозернистый весовой касситерит. Молкин и Шилов,  исхаживая гору,  встретили на ее вершине и склонах несколько минерализованных зон дробления и четыре грейзенизированные дайки кварцевых порфиров с редкой вкрапленностью пирита.  Отдельные участки с видимой сульфид­ной минерализацией были вскрыты канавами и опробованы.     Стремясь к безусловному выполнению плана, начальник партии, старший геолог и старший техник-геолог подключились к проходке канав.  Это был беспрецедентный случай,  вызванная глубокой заинтересованностью геологов в своем деле,  их великим желанием дать обоснованную оценку изучаемому объекту, открыть месторождение.

Крупного,  видимого касситерита геологи в поле не обнаружили, мелкие его зерна они рассмотрели в шлифах,  под микроскопом.  Промышленные концентрации олова в пробах показали спектральный и химический анализы. Было установлено, что рудными телами являются дайки кварцевых порфиров,  превращенных местами в кварц-топазовые грейзены. Два месторождения за один сезон - это было большой удачей Восточно-Чукотской экспедиции.        

- Надо же, как повезло Горбаню и Кандырину,  сразу отличились перед Управлением.  Теперь они на щите! - говорила Панфилова.  Чертёжницы поддакивали ей.

В начале ноября, перед революционным праздником впервые после многолетнего перерыва экспедиция организовала "Вечер встречи полевиков." Горбань сумел договориться с районным начальством об аренде столовой, пообещал, что всё будет в порядке.

Денис нарисовал десяток дружеских шаржей на тему прошедшего полевого сезона и развесил их по стенам столовой. Празднично одетые геологи, прохаживаясь по залу в нетерпеливом ожидании начала торжества рассматривали рисунки, посмеивались,  а то и хохотали в голос. Герою сезона Кириллу Пухову было посвящено такое четверостишие:

Держит Пухов остро ухо,

Пользу он стране принёс,

Много рыбы и металла

С Керкергина он привёз.

Рисунок изображал Кирилла,   сидящего верхом на вертолёте. Одной рукой Пухов обнимал бочонок с малосольными хариусами, в другой держал глыбу кварца, пронизанного кристаллами вольфрамита.

Весёлый молдаванин Леон Загура,  тоже участник открытия, был изображён в белом передничке с подносом, на котором ле­жали рудные образцы -  "фирменное блюдо" Керкергинской партии, пода­ваемое к столу. Подпись под официантом - Загурой гласила:

- Вот руда у нас какая,

Ельки - пальки,  чорд возми!

Под шаржем на Руденко, отличившегося на лошадином поприще, были строчки:          

Леонид работал в поле

От зари до темноты,

Так, что от коней остались

Только гривы да хвосты.

Витя Молкин на рисунке, обливаясь потом, долбил киркою мерзлоту.

Я на горке рыл канавы,

Пот струился в очи.

ИТР не до забавы,

Если нет рабочих.

 

Эх, тюкну киркой,

Да притюкну рукой,

 Если олова хочу,

Сам копаю - и молчу,

Дмитрия Кадыкова и работавшего с ним Женю Виноградова на приёмке полевых материалов критиковали за предвзятое мнение при расчленении осадочных толщ в процессе картирования. Это и нашло отражение в рисунках.

Удивил всех Кадыков,

Расчленил - и был таков.

Всё в районе шито-крыто,

Этикетками покрыто.

 

Эх,  топну ногой,

Да притопну другой,

К обнажению пойду –

Этикетку там найду.

Старшим геологом у Серёжи Любомирова была Нина Новицкая и три девушки-студентки проходили практику под его руководством. Намекая на это обстоятельство,  частушка гласила:

Любомиров окрылен –

Покорил все свиты он.

Под его рукой умелой

Ходит женский батальон.

Серега был изображен в виде мифического пастушка,  увенчанного алыми розами и танцующего на берегу озера в кругу прекрасных нимф.

- Го-го-го!  - ржал Михаил Боров,  подводя к идиллической картине Се­регину жену. - Смотри, "Рита,  чем твой в поле занимался.  Ты к нему студенток больше не пускай,  уведут.

- Никуда он не денется. У нас в Новосибирске общий кооператив, - шуткой на шутку отвечала находчивая Рита.

После речей начальника экспедиции и главного геолога, зафиксированных первыми рюмками водки,   "три подружки" - Денис,  Зураб и Василь - спели под балалайку уже знакомые всем частушки,  развешанные по стенам, популяризации достижений полевого сезона производилась по всем каналам.  Затем под гитару Жени Виноградова была исполнена задорная песенка, посвященная Кириллу Пухову.

Мы идем по Керкергину,

Вязнет в слякоти нога,

Ветер дует в грудь и в спину.

Скоро ль кончится пурга?

 

Пробы в темпе промывая,

Мы пройдем Мымлереннет.

Но пока еще не знаем,

Будет золото иль нет.

Лишь одно мы твердо знаем,

Что нелегок будет путь,

Свалы кварца разбивая,

Мы найдем хоть что-нибудь.

Веселье нарастало как весеннее половодье,  вовлекая в свой поток всех без исключения.  Вот уже звучит чарльстон и лучшая пара танцов­щиков - Сергей и Рита Любомировы - пустились в пляс, потешно выбрасывая ноги.  Вот уже Руденко, достигнув последней стадии опьянения, барабанит ложками по столу и поет свою коронную песню о влюбленном сапоге.

Давным-давно,  тра-та-та-та!

Где- все равно,  тра-та-та-та!

Жил-поживал один сапог керзовый новый.

И тот сапог

Был одинок

И на другие сапоги точь в точь похожий.

Однажды он

в кафе  "Салон"

В своей походной аммуниции явился.

И вот беда -

Да-да-да-да!

Там босоножку он увидел и влюбился.

Вот уже в уголке группа геологов качает разомлевшую от вина Караваеву, ей это нравится, она раскраснелась, она взволнована вниманием мужчин и только ахает да повизгивает, взлетая к потолку и демон­стрируя голубые рейтузы. Вот уже Ксению Архиповну отпустили, и ее оседлал, как черт, Мойша Блямберг, ездит на ней верхом, в крике разинув пасть: "Вперед, каурая! Шевелись, чавэла!" И, наконец, Соломин и Хазбиев, обнявшись, жалобно запели:

В пивнушке маленькой,

В дыму и копоти

Играла скрипочка и маленький баян...

Вечер встречи полевиков закончился далеко за полночь под напором официанток,  приступивших к уборке помещения.  Однако гулянка продол­жалась еще два дня,  причиной чему были ноябрьские праздники. Денис плохо помнил, как провел праздничные дни.  Ему запомнилось только, как они с Зурабом шли по пурге опохмеляться к Славе Майорову,  одетые в полушубки на голое тело, как лезли в форточку, потому что открыть свою квартиру Славик  не мог,  потерял ключ.

Общественные пирушки в экспедиции происходили с таким накалом, таким разгульным,  необузданным весельем, давали такой разгон хмелю, что остановиться после них сразу многие не могли.  Эхо от праздничного грома  звучало еще несколько дней после праздников,  постепенно дробясь и  затухая в укромных уголках потаенных квартир,  кухонь,  подвальчиков и рабочих кабинетов.  Только через неделю у  загулявших товарищей окон­чательно разглаживались мешки под глазами,  проходила тошнота,  унима­лись дрожь и нервный зуд в теле,  появлялся нормальный здоровый сон и аппетит,   "нападал жор",  как выразился Женя Виноградов, геологи прихо­дили в норму и начинали работать в полную силу.

Наступила долгая темная пуржистая полярная зима,  медленно потянулись трудовые камеральные будни, партии занялись проектированием на 1963 год. Руденко писал геологическую часть проекта на новую партию масштаба 1:200000,  Денис корпел над производственно-техническом частью и  сметой. Цифры и расчеты Денис не любил,  они давались ему  с трудом,   тем более,   что счетами и арифмометром он не пользовался,  не умел Особенно извелся он над  сводной сметой, пересчитывал ее десяток раз и все никак не мог найти ошибку - не сбивается,  и все тут, хоть ты плачь! Кое-как удалось Денису закончить этот каторжный труд.  За это время он  разругался и с начальником партии,  торопившем его, и с Ревеккой Голъденблюм,  проверявшей проекты.

-  Смету составлять - это тебе не молоточком махать, -  смеялась Ревекка в ответ на жалобы Дениса.

Спихнув неприятную канцелярскую работу, Денис засел за микроскоп и так увлекся,  что ему не хватало рабочего времени, он оставался вечерами и просиживал в кабинете до глубокой ночи, классифицируя и описывая породы габбро-амфиболитового ряда. Породообразующие минералы настолько въелись ему в мозги,  что даже во сне он видел их.  Из темного забвения выплывали вдруг желто-зеленые волокнистые агрегаты амфибо­лов, малиновые кристаллы пироксенов,  яркие,  пестрые,  как цветущие лу­га,  красно-зеленые зерна эпидота,  кристаллы голубого клиноцоизита, серо-зеленые чешуйки хлоритов,  облачные включения кварца,  черно-белые полисинтетические полосчатые таблички плагиоклазов. И во сне,  и наяву шлифы под микроскопом напоминали Денису сказочные ковры, моза­ичные картины. Кроме чисто профессионального,  исследовательского удовлетворения,  Денис, созерцая внутреннюю красоту камня,  получал эсте­тическое наслаждение.

Ирина,  нарядная, красивая и печальная,  сидела через один стол от Дениса,  чертила карты, каждые полчаса в кабинет вельмайцев заходил ее муж Николай Жарков.  Он курил,  молчал,  прохаживался,  недобро погля­дывая из-под черных бровей то на жену,  то на Дениса. Он явно что-то подозревал.  Всю рабочую неделю тревожные мысли, связанные с Ириной, не покидали Дениса, и только в субботу наступала разрядка, приходило забвение. В выходные дни геологическая молодежь собиралась в "КаТуХе"

- Клубе Трех Холостяков,  то бишь в комнате Дениса,  Василя и Зураба.

Под  тягучие заунывные песни Окуджавы геологи пили вино, беседовали,  вспоминали полевой сезон. Бывали ребята и у семейных - Юры Цаплина, Коли Фишмана,  где было то же самое - вино,  Окуджава.   В то вре­мя по всему поселку,  во всех квартирах,  содержащих магнитофоны,  неу­станно звучали отрывистые гитарные аккорды и грустный,   задумчивый, въедливый,  бередящий душу голос поэта-певца.

Читатель наш рожден был хватом,

Да жаль его - сражен Булатом.

Такие строчки попались однажды Денису в  "Литературной газете". Молодежь помешалась на Окуджаве. Да не вся. Денис с перва тоже поддал­ся интимному,  вкрадчивому пению, он воспринимал его как поощряющий к выпивке звуковой фон.  Потом Булат надоел,  приелся.  Заунывное пение магнитофонного менестреля стало навевать на Дениса нехорошие, нездоровые мысли о никчемности бытия,  оно духовно угнетало его,  раздражало, вызывало внутренний протест.  Если где-нибудь при нем включали магнитофон и из него тянулось: "В последний троллейбус сажусь на ходу,  в последний,  случайный",  Денис просил:

- Товарищи, не надо! Вырубите это загробное нытье! Надоело слушать. Он брал гитару и живые, бодрые геологические песни сменяли магнитофонный скулеж.

Помнишь берег Чукотки,

Бирюзовые льдинки?

Ты стояла у борта

Самолета ЛИ-2.

 

У тебя на ресницах

Серебрились снежинки,

Дул порывистый ветер,

Обрывая слова.

Образ той,  о которой поется в песнях, Денис связывал с реальной женщиной,  с Ириной. На работе, в камералке его настроение определялось ее настроением. Она грустна - и Денису невесело.  Она засмеется - и Денису смешно,  он шутит,  улыбается.  Однажды она не пришла на работу и Денис весь день был мрачным,   задумчивым - что с ней? Уж ни избил ли eе этот зверь,  ее муж? Она как-то сказала,  что от него всего можно ожидать, он на все способен,   он ее обзывает по всякому,   он и избить может.  Впервые Денис испытывал муки ревности.

- Ирина,  у меня сердце разрывается при мысли о том,  что ты с ним каж­дую ночь...  что он имеет тебя...

- Не каждую ночь.  Ты ничего не знаешь.  Мы спим отдельно.  Он приходит, домогается...  Это ужасно...   А ты разве ангелок? К Гитаре ходишь!  Я все знаю.  Ты, не очень-то путайся со всякими...

Ирина прочно завладела мыслями Дениса.  Где бы он ни был,  он постоянно думал о ней,  незримо чувствовал ее присутствие,  она посе­лилась в нем, духовно поработила его. Это было как наваждение,  как навязчивая идея,  как тяжелая душевная болезнь. В поле ничего подобного Денис не испытывал. Там он был спокоен и за себя,  и за нее.  Она никому не принадлежала,   она постоянно была рядом,  на виду,  независимая, равная со всеми. К тому же дни были так заполнены,  что времени для размышлений и сантиментов не хватало.  Трезвая здоровая обстановка упрощала отношения между ними.

В поселке было все не так  она,  отработав, уходила домой (к нему!),  а Денис,   сбегав в столовую,  возвращался в кабинет, где от нее оставался лишь тонкий запах духов. Потом плелся домой,  в свой обычно пустой  "КаТуХ" (Василь пропадал у Валерии,  Зураб где-либо дулся в преферанс),  читал и думал о ней - что она сейчас делает? О чем они с Жарковым говорят? В постели Денису почти осязаемо представлялось ее гибкое,  подвижное тело.

- Милый Денис,  - успокаивала его Ирина, - ты не очень переживай, я с Жарковым почти не сплю.  А если случается,  то чисто механически, без эмоций. Понимаешь,   я к нему равнодушна.  Я тебя люблю. И даже во время этого...с Жарковым...я о тебе думаю.

Денис невесело усмехнулся, перевел ее слова в стихотворную форму и кратко прокомментировал их.

"Когда я мужу отдаюсь,

Тебя перед собою вижу.

Его лобзанья ненавижу,

Teбe я верной остаюсь.

 

Моим он телом обладает,

Но сердцем нет,  оно - твое.

 Лишь о тебе оно мечтает

И для тебя стучит-поет.

 

Своей не радуясь судьбе,

Пусть муж завидует тебе".

Отвечу я на это дело:

"Душа нужна, но лучше с телом".

 

На работе Денис вложил стихи в геологический словарь, положил его перед Ириной и шепнул:

 - Прочитай на тридцатой странице.

И только она успела это сделать,  как дверь кабинета открылась и вошел Жарков.  Ирина поспешно захлопнула книгу и схватилась за чертежную ручку,   он  заметил эти ее движения,  ее растерянность и внезапно возникший румянец на ще­ках.

- Чего испугалась? -  спросил он и потянулся за словарем.

Денис,  весь напрягшись,  сузившимися глазами  следил за его действиями.

- Интересно,  что это ты тут читала?

-  Мы заспорили с Денисом,  как правильно: идиоморфизм или идиаморфизм?

- С чего это тебя потянуло на геологические термины? Умнее стать хочешь? Зря стараешься.  И он бросил словарь на стол.   Ирина передала его Денису.

- Я с тобой согласна - сказала она.

Первым из молодых специалистов женился самый,  казалось бы, не­казистый на вид и неумелый в обращении с женщинами парень Митрофан Шилов. Ему надоело шумное общество холостяков,  их гостей,  именующих себя  "теоретиками",  надоело поклоняться Бахусу и Хусейну. Его замучили частые пирушки,  на которых ему волей-неволей приходилось присутствовать и,  дабы не показаться белой вороной, пить вино,  участвовать в теоретических диспутах на самые невообразимые темы и даже делать шутейные доклады.  Таковы были правила игры в "КаТуХе".  Хочешь жить - умей веселиться. И если у большинства ребят бывали связи с женщинами,  то Митроха жил монахом - лопухом,  ему никак не удавалось никого уговорить. Как-то в поселковом клубе - Шилов ходил среди танцующих и юродствовал.  Остановившись возле какой-либо женщины,  он ныл    в стиле Поняковского:

- Нy полюби меня,  красотка.  Я такой бедный,  несчастный,  никто меня не любит,  не жалеет. Пойдем со мной,  полюби меня,  а? Ну что тебе стоит? Дама изумленно таращила на него свои модные,  подведенные синим глаза, фыркала и отворачивалась от "чокнутого".  А Митрофан шел дальше и начинал сначала:

- Полюби меня, девица.  Я так  одинок.  Я нуждаюсь в ласке. Пойдем со мной,  не пожалеешь.

И вот,  наконец,  Митроха нашел подругу жизни.  Ею оказалась Лида Касаткина,   товаровед,  миловидная блондинка с белой атласной кожей, известная в поселке тем,  что переболела гонореей. По этой ли причине или по какой другой, может быть,  по финансовой,  Шилов свадьбы в обыч­ном ее понимании не делал.  Он организовал "тайную вечерю" на квартире Касаткиной,  в здании бывшей тюрьмы. Гуляло не более десяти гостей, в их числе Денис и Витя Молкин - представители экспедиции, женихова сторона.  Стол был накрыт с шиком /еще бы,  невеста - товаровед!/, пили только коньяк и шампанское,  кушали лимоны,  икру кетовую, крабов, оленьи языки. Но песен не было и молодые на крики  "горько" не отве­чали.  Так  за всю свадьбу Митрофан свою суженую ни разу и не поцеловал,  что,  впрочем,  никого и не огорчило,  даже невесту.

Танцевали в соседней комнате,  у Лидиной подруги.  Там,  сидя на столе,  Касаткина  заявила:           

- Я считаю,   что Митдохе /она не выговаривала букву  "р"/ кдупно повезло. Смотдите,  какие у меня ножки!

Она высоко,  до самых трусиков,   задрала белое  "подвенечное" платье, вытянула ноги,  демонстрируя их  стройность и полноту.    Денис и Витя восхищенно  стонали: "О-о-о!"

Танцуя  с Денисом,  тесно прижимаясь к нему,  невеста шепнула:

-  Мне хочется сегодня Митдохе изменить.  Вот было бы здодово! Денис расхохотался во все горло и сказал подошедшему  Митрофану:

- Ну и юмористка твоя жена,  ты с нею не соскучишься.

В ЗАГСе они расписались,  но каждый остался при  своей фамилии.  Если Лиду называли Шиловой,  она неизменно поправляла:

- Пдостите,   я не Шилова,  я - Касаткина.

В конце декабря в экспедиции состоялось профсоюзное собрание, на котором была подведена последняя,   окончательная черта под полевым сезоном,  было сказано последнее критическое  "итак".

Итак, самым больным местом в работе полевых партий являлся внутренний  транспорт,   вернее,  его отсутствие.  Лошади - эта не серьезно, лошади в условиях чукотской тундры не выдерживают.  Как известно,  в двух партиях - Вельмайской /начальник Руденко/ и Эргувеемской / начальник Иконников/ лошади подохли. Во всех партиях люди работали на голом энтузиазме,  работали на износ,  совершая тяжелые пешие переходы с грузом. До каких пор это будет? Уже не зэковские времена, пора бы облегчить труд геологов.  Так говорили в своих выступлениях полевики Иконников,   Любомиров,   Соломин.

Нельзя считать    нормальным и тот факт,  что в течение всего сезона ни одна партия не получила почту,  в некоторых партиях рации не действовали связи с экспедицией не было - роптали Савчук, Загура, Кадыков. Неблагополучно обстояло дело с полевым снаряжением,  нехватало многих "мелочей",  без которых работа в поле немыслима. Блямбергу надо лучше
обеспечивать партии - под одобрительный гул собрания заявил Руденко. Начальство объясняло,   соглашалось,  обещало. Блямберг загт /сказал/:

- Тут вот критику в мой адрес,  поступили претензии. Я родить не умею! / В зале смех/. Материалы и снаряжение!  Гвозди не были!  Да!   Заявку направил,  вовремя направил,  размер указал - мелкий,  крупный. Получил подковочные гвозди!  Они вас устраивают? Нет? И мине нет.  Будем вы­бивать,  чтоб те,  которые надо. И прочие материалы.  Обеспечим.  А мусор­ники - ваше  личное дело,  товарищи геологи,  я за них не отвечаю!   нра­вится - пожалуйста.

Собрание постановило:

I. Усилить внутренний транспорт,   обеспечить в предстоящем сезоне полевые партии вездеходами и вертолетами.

2. Регулярно снабжать геологов письмами,  газетами и журналами.

 3. Улучшить снабжение партий необходимыми материалами и снаряжением.

Заслушав решение собрания,  Гаврила Иконников скептически махнул рукой:

- А! То же  самое было и в прошлом году,  эти же пункты.  Бумага все терпит. Вот увидите,  ничего не изменится,  это все так,  благие намерения.

В течение всего прошедшего с момента  защиты времени  Руденко пытался списать лошадей. Он долго искал ветеринара,  чтобы взять у него справку о естественной гибели животных по причине внезапного заболевания. Выезжая в соседний поселок,  где обнаружился ветеринар, Лешка покупал сначала по одной,  потом по две-три бутылки зверобоя и с их помощью вел переговоры, убеждал ветеринара.  В конце концов он добился своего. Необходимая справка была получена,  акт составлен, лошади списаны.  Это был хороший подарок начальнику партии к новому году.

В новогодние праздники неприкаянные холостяки Леха и Денис гуляли у Жарковых. Были тут и соседи Петр и Зоя. Хозяин квартиры Николай заботливо ухаживал за Денисом,  подливал ему вина,  Ирина потчевала „любимого начальника" и старалась  не смотреть на Дениса,  не прикасаться к нему.  Она часто и нервно хохотала,  таскала Лешку и Николая танцевать,  всем своим поведением показывая мужу,  что Денис ее не ин­тересует,  что она его в упор не видит, вот так! Но вино сделало свое дело. Жарков заметил-таки тоскующий взгляд своей супруги,  устремлен­ный на Дениса, усмехнулся нехорошо и,  подойдя к ней  вплотную, прошипел:

- Если хочешь ему дать,  пригласи в туалет,  я не возражаю. Ирина разрыдалась,  бросилась из комнаты,  хлопнула дверью. Гос­ти опешили:

- Что  случилось?

- А,  ничего,   очередной психоз. Пусть постоит на морозе,  охладится, успокоится, Денис,  наливай!  Выпьем за женщин,  за наших верных спутниц жизни,   за наших боевых подруг!

Вошла заплаканная,  всхлипывающая Ирина,  села на диван рядом с Денисом,  налила себе полный стакан вина и,  судорожно глотая,  захлебываясь,  выпила до дна.  Новый приступ рыданий охватил ее.  Откинувшись на спинку дивана,  она одной рукой закрыла глаза, другой оттолкнула Дениса и закричала:

- Уйди!  Уйди, Денис!  Тебе тут нельзя быть.  Встретимся в экспедиции, на  работе.  Только там мы можем встречаться. Уйди!   Скорее уйди! Денис встал,  направился к вешалке. Дорогу ему преградил Николай.

- Да не слушай ты ее! Давам выпьем.

- Иди, иди, Денис. И ты тоже, Леонид. Какое уж тут веселье, - решительно заявила Зоя, обнимая за плечи плачущую подру­гу.

- Верно,   ребята,  извините.  Тут вам делать нечего, - поддержал жену Петро.

Холостяки покинули семейную обитель Жарковых недопитые и расстроенные.

- Увы и ах!  - сказал Лешка. - С нашей кадрой вышла бяка.  Куда теперь пойдем?

- Недалеко. В другое крыло барака,  к Валерии Боборыкиной.  Там Чобра должен быть.

Так и вышло. Кроме Василя у Валерии сидели Гитара, Люся Лапченко и еще две  знакомые медички.

- Здеся совсем другая обстановка,  - обрадовался Лешка и,  плотоядно фыркнув носом,  подсел к Малышке. Денису уступили место рядом с Дусей. Затем был "Юг",  песни и так далее,  как обычно,

Разлад в семье Жарковых был очевиден для всей экспедиции и всего поселка. Достаточно было увидеть,  как они ходят на работу и обратно,  чтобы понять - разругались начисто. Она всегда шагала впереди, пряча лицо в шаль и не глядя на людей, как бы стыдясь их.  Шла она быстро,  нетерпеливо,  наклонясь вперед - скорее бы преодолеть простран­ство между домом и конторой,   скорее оторваться от него!  Грозный муж, словно связанный с Ириной невидимой веревкой,  шел в трех-пяти метрах позади, угрюмо нахохлившись и подняв воротник пальто.  У нее вид убегающей,  вид жертвы, он был похож на  злобного,  упорного,  но утомленного зверя.

Стоило ей выйти из дома без его ведома в свободное от работы время,  как он тут же бежал ее искать,  рыскал но улицам,  магазинам, заглядывал в подозреваемые квартиры,  в том числе и к холостякам.  Не забывал он,   разумеется, и  "КаТуХ".  Заходя,   спрашивал прямо:

-  Моей тут нет? Куда же она,  курва, делась?

Однажды на работе Денис, думая развеселить Ирину,  весьма похо­же нарисовал идущими по улице ее и мужа-преследователя.

-  Смотри,  Ира,  как это выглядит со стороны.

Лицо ее мгновенно исказилось, она смяла рисунок, швырнула его в ур­ну,   склонилась над  столом и...   заплакала.   Затем внезапно,  словно подброшенная пружиной,  вскочила,  рванулась прочь из кабинета и скрылась в секретном  закутке у подруги Ксении Архиповны. Вволю наплакавшись там,   она вернулась успокоенная,   с припухшими веками и жалобно проговорила:

Денис,  милый,  хоть ты меня не мучай.

Ира, я никак не ожидал,  что рисунок, тебя обидит.

- Тебе все шутки. Тебе что. А мне очень трудно. И уйти от него не мо­гу - некуда. Да и дочку он не отдаст, так заявил. Без дочки, говорит, катись куда хочешь. Но разве я оставлю ее? Вот так и живем - как кошка с собакой, даже хуже.

Помочь Ирине Денис ничем не мог.   Сочувствие,  сострадание, мимолетная,  тайная ласка,  объятие или поцелуй - вот все,  что мог дать он несчастной молодой женщине,  все,  чем мог он успокоить ее,  если это приносило ей успокоение.

Камеральные дни шли своим чередом. Описав метаморфические и магматические породы, Денис приступил к главе  "Геоморфология".  Во всех кабинетах геологи сидели за столами и,  как заправские канцеляристы, скрипели перьями,  однако обычной для всяких контор канцелярской скуки в экспедиции не было.  Время от времени то в одном,   то  в другом ка­бинете раздавались взрывы смеха,  геологи,   собравшись перекурить,  об­суждали очередную  "утку",  пущенную Женей Виноградовым,  разыгрывали кого-нибудь,  вспоминали полевые хохмы и последние пиры.  Часто мишенью для насмешек становился Толя Куркин с его болезненной мнительностью. Гена Цукин как-то рассказал:

- Переходили мы со стоянки на  стоянку,  сели отдохнуть. Толя вдруг побледнел,   сделал большие,   испуганные глаза и дрожащим голосом вымолвил:   " Ребята,  у меня пот не соленый!" Мы засмеялись - ну и что? Толя чуть ни заплакал: "Да как же  вы не понимаете, у  меня не  соленый пот!  Это очень опасно,  что-то случилось с почками, я умереть могу!  О-о-о!" Он заохал,  застонал,  схватился за поясницу, упал на кочки,   закатил глаза под лоб.   " Вертолет,  срочно вертолет, санрейс,  мне в поселок нужно!  У меня пот не соленый!" - вопил Толя. Я,  конечно,  испугался,  вызвал вертолет,  отправил Толю в поселок.  А там выяснилось,  что у него все нормально,  здоров,  как бык."

Из общего смеха резко выделялись голоса Вадима Черных,  Зураба Кахии и Эдика Синицина. Первый реготал по-поросячьи,  пронзительно, со всхлипами и  визгом.  Второй ржал, подобно жеребцу.  Третий покрывал всех гомерическим хохотом,  сотрясающим стены.  Заслышав выдающихся солистов смеха,  все геологи,  бухгалтера и оформители, даже самые серьезные и угрюмые,  откладывали ручки и невольно улыбались - вот черти, ну дают!  Сцена  "Геологи на перекуре" смахивала на картину Репина "Запорожцы пишут письмо турецкому  султану".

Турецким султаном экспедиции был "папа Ка" - главный геолог Кандырин,  не переносивший громкого,  многоголосого хохота в стенах вве­ренного ему предприятия. Папа Ка рассматривал смех в рабочее время как явное нарушение трудовой дисциплины.   Собрались,  болтают,   смеются -  значит,  дело стоит!  И он грозной горой рассерженного мяса двигался на коротких,  тумбовидных ногах в центр веселья,  открывал дверь и рычал - кгм! Что у вас тут происходит? Пересмешники расходились по рабочим местам,  в экспедиции наступало затишье.

Огромный вклад в разрядку трудового напряжения вносило оформительское бюро,  возглавляемое Панфиловной.   Мало того,  что чертежницы осыпали каждого входящего по делу геолога градом шуток,  перекрестных вопросов и намеков /они,  разумеется,   знали все и про всех/,  но еще и провожали  смущенного товарища  с пестрым и длинным хвостом.  Хвост представлял собой полоску белой бязи,  о которую вытирались чертежные перья.  Тряпка,  измазанная разноцветной тушью,  напоминала абстрактную картину.  Некоторые,  наиболее оригинальные произведения оформители вывешивали на  стенах и объявляли конкурс на лучшее название.

Поспешно покинувшим женским вертеп геолог с серьезным, деловым видом сновал по экспедиции,  а сзади у него,  приколотый к пиджаку, развевался хвост - привет от оформителей. Помня об этой традиции, многие геологи при посещении оформительском прикрывали руками зады или сразу же становились спиной к стенке.

- Все равно повесим хвост,  и не заметишь,  - смеялись шалуньи. Это была настоящая  "бабья вольница". "Казаки в юбках" не щадили никого, кроме папы Ка, ему они ни разу не подвесили хвоста,  потому что зна­ли - папа Кa,   шуток на работе не любит.

Однажды в оформительскую забрел Тишкин.  Дамы оживились,  а одна, самая дерзкая,   задала ему щекотливый вопрос:

- Ксилантий Ермолаевич, вы такой невысокий и пожилой мужчина, как вы
справляетесь со своей Аней, она же на голову выше вас и моложе лет на десять. Наверно, она вас носит на руках?

- Ну,  что вы,  - невозмутимо ответил старый геолог,  как будто ждал этого вопроса,  - это я ее ношу,  если захочу. /Дружный смех/.  а вы не смейтесь, думаете я слабый? Вот,  смотрите!  - И он - рраз!  - сделал стойку на руках,  причем не на полу,  а на стуле.

Разинув крашеные ротики, дамы с величайшим удивлением устави­лись на торчащие кверху подшитые валенки  "старичка".  Зафиксировав стойку,  Тишкин стал на ноги и обратился к Панфиловне:

-  Сеутаканские планы готовы?

-  А? Чо? Какие планы? Ах да,  планы.  Нет,  еще не готовы,   заходите зав­тра, Ксилантий Ермолаевич,   сделаем,   обязательно сделаем.

- Хорошо,   завтра зайду.

У выхода из бюро он приостановился и добавил:

- Тишкин еще сильный мужчина.  И с Аней справляется,  и с любой из вас справится. Где бы Тишкин ни был,  он повсюду цветочки оставлял.  Имей­те это в виду. Чао!  - И он гордо удалился, мягко ступая большими под­шитыми валенками.  Сзади у него болтался хвост.

Проводив Тишкина,  оформители в который раз пытались решить парадоксальный национальный вопрос:  Аня - литовка, Ксилантий - мордвин, а дочки у них - русские. Как же так? Толя Куркин на это ответил: - Было бы еще смешнее,  если бы они записали их чукчанками.

К международному женскому дню редколлегия газеты "За недра Чукотки", состоящая из Доценко, Панкова и Молкина, выпустила кра­сочный номер, посвященный труженицам экспедиции, в 1962 году в поле ходили четыре женщины. В их числе была и Маша Виноградова, с которой произошел забавный случай. Дело было так. Маша, присев на камень, склонилась к полевой книжке, описывая очередную точку наблюдения. Сзади дунул теплый тухлый ветерок. Маша грациозно поправила растрепавшиеся локоны и продолжала писать. Ветерок опять дунул, снова потянуло смрадным душком.

- Фу!  - сказала  Маша.- Что такое?

Обернулась,   обмерла - ей через плечо заглядывал любопытный медведь.

- Ми-и-ишенька,  - тонюсеньким голоском,  чистейшим сопрано пропела Маша,  бросила полевую книжку,  птичкой вспорхнула на горку и  спряталась за  скалой.  Сколько сидела - не считала.  Выглянула - медведя нет. Быстренько спустилась,  схватила сумку,  карту,  пикетажку /медведь ни­чего не тронул/ - и скорым шагом,  переходящим в трусцу,  поминутно оглядываясь, подалась в лагерь,  бросила маршрут.  Только теперь ощутила она настоящий страх.

В праздничной газете был рисунок:  медведь подносит Маше букет цветов. Подпись:   "Полевая сказка.  Маша и медведь".  Под  Ириной Жарковой и Инной Новицкой,  шагающими по горам,  было двустишие: "Геройски топчут эти ножки непроторенные дорожки".  Техник-геолог Зина Павлова,  та  самая,  которая вместе с Ревеккой жила в блямсовой квартире,  плыла под парусом в лотке в обнимку с промывальщиком и распевала частушки: "Милый чо, да милый чо навалился на плечо?"

Женя Виноградов поведал, что в поле Зинаида не терялась, имела любовника, покинувшего ее в конце сезона. Она, якобы, обиделась на него.

- Невежа,  -  заявила  она,  - попользовался и ушел,  даже спасибо не сказал.

Этот факт,   разумеется,  в газету не годился,  Зина могла обидеться на редактора. Все прочие женщины экспедиции,  не полевички,  были изображены в виде хоровода,  образующего цифру 8.

Восьмого марта  стены оформительской украсились рисунками ярких тюльпанов,   роз и гвоздик,   стол был накрыт и дамы пировали.  Некоторые из них,  уподобляясь мужикам,  так надрались,  что с трудом держались на ногах и бродили по длинному коридору,  шарахаясь от одной стенки к другой. Подвыпив, вакханки с песнями и плясками отправились на поиски мужчин.  Геологи попрятались кто куда,  одни ушли домой, другие заперлись в кабинетах.   "Кто их знает,  что у них на уме,  у  этих пьяных баб,  лучше на всякий случай скрыться, не попадаться им на глаза, а то еще яйца оторвут", - так рассуждали антиподы.

И все-таки один попался. Из туалета,  расположенного на улице, вышел,  застегивая ширинку, Гена Цукин. На него из-за угла внезапно налетела стайка румяных мадонн и с хохотом повалила его в снег.  Вырываясь из-под женщин, не рассчитал силы и так швырнул одну из них, что та  отлетела на несколько метров,  неловко приземлилась и...сломала ногу.  Отряхивая снег,  рассерженный мужчина удалился в экспедицию.

- Это черт знает что!   Обнаглели!  - бормотал он. Пострадавшую отвезли в больницу и женщины успокоились.

Эдик Синицын,  наливая расстроенному Цуку  вина,  похохатывал.

- Ничего, брат, бывает. Я вот почему на Чукотке оказался, как ты думаешь? Из-за баб. В своей экспедиции, на Сахалине, выпустил, понимаешь, газету, посвященную Женскому дню, да пошутил там неудачно - нарисовал женщин в виде разных сортов змей. Эх, как они подняли хай! Такой скандал вышел,  что я срочно скрылся в неизвестном для них направлении. Спасибо Горбаню, спас он мои чресла.  Теперь-то я ученый и верю Козьме Пруткову - "не шути с женщиной,  эти шутки глупы и неприличны. Так-то, Гена.  Выпьем  за милых дам!

После женского праздника Иван  Сорокин и его жена на работу не вышли.  Не появились они и на третий день.  Поступили сведения,  что они беспробудно пьют. Профком направил к  Сорокиным комиссию в составе Панфиловны /председатель/,  Толи Куркина /следователь/  и Славы Майорова /взломщик/. Слава открыл замок и комиссия вошла в комнату.  Иван и Роза оба голые и пьяные до бесчувствия,  лежали на кровати,  а на полу ползала их годовалая дочь,  грязная,   заплаканная,  мокрая,  посиневшая от холода и крика. У Сорокиных установили дежурство,  помогли супругам прийти в себя,   оправиться от запоя. Девочка же заболела воспалением легких и вскоре умерла.  Иван,  полный отчаяния,  снова запил,  уволился из экспедиции и уехал на Колыму.

В связи с похоронами дочки Сорокина в экспедиции всплыло имя Хведи Ященко.  Возвратившись с поля,  Хведя сразу же обратил на  себя внимание Блямберга. Мойша  Ицекович назначил его комендантом экспедиции,   сделал своей правой рукой,  своим Фигаро.

- Ященко! - раздавался ежечасно громкий требовательный зов.  - Ященко! к Мине!  Немедленно! Где Ященко? Ященко не видели? Ященко! Бедный Хведя носился по конторе,  как потный,   загнанный конь.

- Тут я,  Михаил Иванович!  Слухаюсь!  Есть!   Ага! Да-да!  Понял!  Слухаюсь! Будет сделано!  Бегу!

В обязанности Хведи входило и рытье могил, дело неприятное и трудоемкое на  любых широтах,  а тут,  в условиях вечной мерзлоты - тем более. Проходка могильных ям производилась методом  "на пожог",  костры жгли по несколько суток,  оттаивали землю.  Хведе в эту  зиму  "везло" - он уже похоронил двоих, рабочих из разведочных  партий /один  замерз, другой сгорел,  оба по пьянке/,  и вот теперь - девочка.  Сделав дело, Хведя пришел к шефу и внес рацпредложение - заготовлять могилы впрок, летом,  когда грунт талый.

- Пошел вон,  идиот!  Ты доведешь мине до каленова!  - взвизгнул Блямс. Ященко обиделся и подал в отставку.   Он устроился председателем отда­ленного оленеводческого колхоза - такие люди везде  нужны,  особенно на руководящих постах.

Вслед  за Хведей  загремел в тундру и Блямберг.  Как когда-то в молодые годы подвела его опять любовь к музыке.  На сей раз материальным воплощением этой любви были не германские аккордеоны,  а элементарные русские рояли,  которые Блямберг отправил из Магадана в Нырвакинот вместо дефицитных буровых коронок. К этому преступлению Горбань добавил старые Мойшины грехи /перегрузку  складов неликвидами,  нехватку необходимого оборудования и    снаряжения/ и с должности зам-нача-по-хч снял.  Так Блямберг превратился в начальника круглогодичной разведочной партии,  базирующейся на берегу Ледовитого океана.

Надо сказать, что Мойша Ицекович после свержения с высокого поста  вел себя  великолепно. Никто не  замечал уныния на его носатом выра­зительном лице. Более того,  лишившись портфеля,  Блямберг стал проще в обращении с  "простыми" людьми.  Раньше,   рыская по конторе с озабо­ченной физиономией, как-будто он один крутит производство, Блямс никого,  ну абсолютно никого ниже его по  должности не замечал,  ни на кого не  смотрел,  ни с кем не здоровался.

- Некогда!  Мине некогда!  Я занят!  Занят по горло!  Не отвлекайте мине по пустякам!  - кричал он.

Теперь же,   сброшенный в народные массы с АУПовских высот, он отвечал на приветствия геологов, даже сам здоровался первым,  забегал в кабинеты,   травил напропалую и  заразительно,  широко разевая желтозубую пасть,  хохотал. Основной  "тэмой" его выступлений как всегда был  "сэкс".

- Прошлым летом одна медичка долго упиралась, - как-то рассказал он. – Я пригласил ее прокатиться на вертолете, договорился с пилотами,  чтобы высадили нас в долине Кукеккуюма,  там, где много цветочков и кустов. Я полете под облаками я прижал ее,   залез туды,  а она мине,  значить, хлысь по роже! Ну, думаю,  лапушка,  погоди,  я тебе устрою!  Поднялся к пилотам. Мальчики,  говорю,  сделайте ротацию.  Лады!  - ответили они. Спустился я,  сел рядом со своей крохой и тут,  представляете себе, мотор заглох и вертолет стал падать.  Мамочки мои! Как она закричит! Как она кинется мине на шею!  Я ее в губки - у-мма!

Мотор заработал,  летим дальше,  она вся дрожит,  к мине прижима­ется,  даже слышно,  как сэрдце бьется. Высадили они нас,   значить,  уле­тели и тут моей крохе пришлось трусики сушить,  во время ротации со страху уписилась!. А-га-ха-ха-ха!

Когда Блямберг прибыл в отсталую ГРП, он выстроил про­ходчиков шурфов в линейку и произнес перед ними краткую,  но вырази­ тельную, доходчивую речь:

- Мальчики!  Я ваш новый начальник и вы мине знаете.  Если выполните план,  я поставлю вас всех на высокое место,  поцелую в голый зад и выдам по бутылке спирта!

Впервые в истории существования    партии план был выполнен.  В экспедиции ахнули - ай да Мойша,  ай да молодец!  Вот теперь он на месте!

Денис,  ведя беззаботный холостяцкий образ жизни, по-прежнему питался в столовой.   "Общепит" его устраивал вполне,  хотя все время обеденного перерыва уходило на очередь в столовой.  Чтобы не терять попусту целый час,  некоторые товарищи срывались с работы на пять-десять минут раньше, когда людей в столовой еще мало.   Администрация боролась с нарушителями распорядка рабочего дня,   воздействуя на них через профсоюз и комсомол. Кандырин сам из окон своего кабинета засекал бегущих: раньше времени и читал им нотации.  Однако отчаянные головы не переводились. В числе самых злостных нарушителей трудовой дисциплины был начальник Вельмайской партии Руденко.

 - Уходил и буду уходить в столовку на десять минут раньше,  - упрямо твердил он.  - Пусть делают со мной,  что хотят.   Выговор? Да хрен с ним,  подумаешь.  Зато я экономлю и свое,  и рабочее время,  так как я ем быстро и являюся в экспедицию на десять минут раньше.

Иногда Лешка на правах начальника прихватывал с собой и Дениса. Как-то пришел Доценко на работу и увидел на стене карикатуру – бежит в столовую Руденко и тянет за собой на аркане своего геолога. Часы показывают двенадцать-двадцать, до обеденного стало быть перерыва десять минут. По стилю исполнения Денис угадал - рисунок Гришки Панкова,  его работа.

Звонка,  извещающего о наступлении перерыва,  работники экспеди­ции всегда ждали уже одетые, готовые к старту,  стоя у дверей кабине­тов.  Заслышав сигнал,  холостяки и уподобляющиеся им семейные люди устремлялись в столовую,   обгоняя друг друга.  Вперед вырывалась самая резвая и голодная молодежь. Парни с воплями первобытных,  поразивших мамонта,  бежали по поселку,  пиная и перепасовывая    пустые консервные банки,  в изобилии встречающиеся по пути.  Запыхавшись,  врывались они в общепит,  теснясь у дверей и отпихивая друг друга,  на ходу  сбрасывали пальто и устремлялись к раздаче.  Очередь быстро росла,  шумная, улыбающаяся,  разрумяненная бегом на морозном ветру.  В числе лидеров чаще всего бывали Виктор Молкин и Генрих Козин,  лучшие спринтеры экспедиции. Предпоследним,  как правило,  приходил Гаврила Иконников / он почему-то предпочитал обедать в столовой,  а  не дома/.  Гаврила Иванович спокойно становился в хвост очереди,  открывал книгу и читал до самой раздачи. Последним появлялся Блямс.  Он решительно направлялся в голову колонны и втискивался в нее.

Карикатура на Руденко и Доценко была помещена в сатирической стенгазете  "Динозавр",   создателем и редактором которой являлся Денис. Официально это был печатный орган комсомольской организации, опера­тивно отражающий все отрицательные явления экспедиционной жизни. Денис работал в стенгазете с большим интересом,  ему охотно помогали друзья,  недостатка в материале не было,  карикатуры менялись чуть ли ни каждый день. Каждое рабочее утро начиналось смехом геологов, столпившихся у очередного выпуска  "Динозавра".

"Динозавр" держался на инициативе и способностях Доценко.  Это все  знали и при случае воздавали редактору хвалу.  Но бывали и неприятности.  Однажды на него крепко обиделся Леон Загура.   Собственно, критиковался  за грубую игру в баскетболе Зураб Кахия,  травмировавший Леона.  Но дело в том,  что на рисунке Кахия забрасывал в корзину вместо мяча  лысо-бородатую голову Загуры,  поражавшую зрителей сходством с натурой.

-  Я не хочу без головы,  ельки-пальки,  чорд возми!  Если не снимешь эту гнусную карикатуру,  я сам ее сорву,  кручишидумнизее! - орал Леон.

Помимо  "Динозавра",   значительно реже его,  только по праздникам, выпускалась сугубо деловая стенгазета  "За недра Чукотки".  Но и здесь всегда бывали фельетоны, шутки,  ребусы и  загадки на темы экспедиционного быта. Как-то молодой специалист-геолог Павел Дьяконов предложил Денису использовать его графологические способности.

- Ты собери образцы почерков разных людей, а я напишу на них характе­ристики. Я по почерку могу определить характер человека, - скромно потупя свои голубые ангельские глаза признался Павел.

Это предложение заинтересовало Дениса, оно показалось ему заманчивым,  многообещающим.   "Такого у нас еще не бывало,  - думал он,  - материал должен получиться оригинальным,  интересным." И вот стенгазета вышла. Последняя ее колонка включала вырезки из рукописных текстов пяти геологов,  фамилии которых не указывались,  а под вырезками дава­лись пространные характеристики авторов письма.  Фамилия графолога осталась неизвестной,   зато редактора прекрасно знали все.  И снова на Доценко налетел Леон Загура,  получивший о себе весьма нелестный отзыв. Загура  схватил Дениса  за грудки,  прижал к стене и давай его трясти,  вытряхивать   из него фамилию  "пасквилянта".

- Кто это написал,  скажи!  Я ему покажу,  какой я неуравновешенный психопат!

- Леон, брось, отцепись! Нe могу я тебе назвать фамилию графолога, это редакторская тайна! - отбивался Денис от взбесившегося Загуры, отрывая его цепкие руки от лацканов своего пиджака.

- Мой почерк все знают! Как мне теперь смотреть людям в глаза? Теперь мне надо увольняться из экспедиции, да?

Пришлось Денису заклеивать образец затейливого письма Загуры и графологический отзыв на него. Леон успокоился и увольняться из экспедиции пока не стал.

Активное участие принимал Денис в художественной самодеятельности,   он был,  по сути дела,  ее организатором и руководителем. В соавторстве с Цукиным он сочинил небольшую музыкальную пьесу "Один день геолога",  в содружестве c Пуховым написал масляными красками огромную,  на всю сценическую стену декорацию - задник. Картина изображала типичный чукотский пейзаж - зубчатые заснеженные вершины с ледниковыми цирками и озеро с зелеными цветущими берегами у подножия гop.

Будучи дальтоником,  Кирилл взял на себя рисунок,  карандашный эс­киз. Красками он закрашивал только обширные одноцветные площади,   занимался подмалевкой. Денис создавал живописную перспективу, дорабатывал разнообразил, оживлял закрашенные Пуховым куски. Дело шло на лад,  художники работали увлеченно,  с вдохновением. Целый месяц по вечерам пропадали они в клубе. Кирилл, не имея музыкального слуха / ему и буквально,  и в переносном смысле медведь на ухо наступил/,  очень любил петь. Чаще всего он ревел арию варяжского гостя  "О скалы мрачные дробятся с ревом волны" и арию индийского гостя  "не счесть алмазов в каменных пещерах,  не счесть жемчужин в море полуденном".  Пухов пел самозабвенно,  как токующий глухарь,  не замечая фальши.  Гулкое эхо разносило по пустому клубу голос оперного певца.

К постановке пьесы были привлечены все экспедиционные таланты. Когда открылся  занавес, зрители бурными аплодисментами приветствовали открывшуюся картину. На фоне красочных гор стояла  самая натуральная полевая палатка,  лежали каменные глыбы,  которые притащили из распадка Денис и Василь. Возле палатки сидела группа геологов,   собирающихся в маршрут.  Затем занавес закрылся    и по авансцене прошла маршрутная па­ра - геолог Бэмс и радиометрист Блямс.  Переговариваясь между собой, они смешили публику. Далее было показано возвращение из маршрута,  костер,  исполнены под гитару геологические песни.

Больше всех понравился публике симпатяга Григорий Панков.   Он вел себя наиболее естественно и забавлял народ чукотскими словами.

- Этти!  - бросил он небрежно,  возвратившись из маршрута.

- Уйна,  - ответил он,   когда его спросили,   есть ли  золото но реке    Гыр-тыр-пыр-хай-ваам.

- Какомэй!  - воскликнул он,  отведав каши.

- Цай пауркен,  - объяснил он,  шельмовато подмигнув публике черным глазом,  когда наливал из чайника в кружку желтоватую жидкость, похожую на чай,  а в самом деле являющуюся натуральным портвейном. Наевшись и напившись, Гришка громко рыгнул,  чем вызвал в зале смех

и хмельные крики браво".

Так было положено начало экспедиционной самодеятельности.

Затем был создан квартет. Одним из ведущих солистов вокальной группы стал Зураб Кахия, его полугрузинский фальцет отлично сплетался с тенором Вити Молкина и баритоном
Дениса. Немного портил гармонию туговатый на ухо Василь Чобра, но его не выгоняли из квартета из-за любви к пению и надежности, он ни одной репетиции не пропустил. Аккомпанировал квартету Женя Виноградов, умело заглушавший звучными аккордами семиструнки наиболее фальшивые места.

Молодые геологи прекрасно понимали,  что в условиях Крайнего Севера надо жить активно и разнообразно,  надо быть общественником, иначе от скуки пропадешь. А если к интересной работе и активной общественной деятельности добавить еще женщин и вино - так вообще прекрасно будет,  не надо никаких югов.

У Зураба  случился роман  с Лорой Фишман,  учительницей, женой геолога-разведчика,  постоянно прописанного в ГРП. Молодая женщина,  проживающая внизу,  под холостяками,  подавала  Зурабу  сигналы по системе водяного отопления. Поначалу Зураб терзался, сомневался,  его мучила совесть.  Заслышав призывные звуки,  он метался по комнате,  как трагедийный актер, ломал руки,   ерошил торчащие по  сторонам  рыжие патлы и произносил страстный монолог:

- Что делать мне - идти иль не идти? Она - жена геолога, коллеги, товарища, по сути, моего. Нет, не могу, нельзя табу нарушить. Он в тундре мерзнет, а она зовет! О, Лора, прекрати, прошу - стучать не надо, не завлекай, не соблазняй меня!

Тук!  Тук!  Тук! Все настойчивее и нетерпеливее звенели чугунные трубы и батареи,  до предела возбуждая горячего Кахию.

- А, черт! - бросал он в конце концов, устремлялся к выходу, бегом по лестнице спускался на первый этаж и нырял к Фишман.

- Зурабушка,   ну что ты так долго? Я вся извелась,  - капризно надув губки,  встречала его Лора и сбрасывала халат...

В третий или  четвертый раз Зур отправился на свидание к пышнотелой подруге спокойно и деловито,  как на очередную репетицию.  Настоящие же репетиции повеса иногда пропускал.

-  Сегодня ожидаются сигналы снизу.   Сам понимаешь,  петь я не могу, - объяснял он Денису.

В начале марта Зураба отправили в поле,  на весеннюю шурфовку. Чобра и Доценко остались в комнате вдвоем.

С наступлением длинных  светлых дней и ночей,   с появлением на крышах домов первых сосулек Денис загрустил о почках, цветочках и прочей  зелени,   обо воем том весеннем великолепии,  к которому он привык    на материке. Чтобы хоть что-то от этого иметь,  хоть намек, хоть воспоминание о  зеленых озонированных кущах,  Денис нарисовал маслом на  стене у своей койки  "Березовую рощу" Куинджи.  Ложась спать и просыпаясь утром, он любовался белоствольными рядами берез и солнечными полянами. Картина  веселила Дениса,  повышала его жизненный тонус.

К этому времени  относится и первое после поля свидание Дениса и Ирины. В один из субботних вечеров Денис,  как обычно,   задержался в ка­бинете после работы,   спешить ему было некуда.  "Нигде никто не ждет меня,  не ждет меня",  - напевал он песню индийского бродяги, гляди в окно,  неожиданно вернулась взволнованная раскрасневшаяся Ирина. Денис распахнул ее шубку,  обнял за тонкую талию,  прижал к себе.  После долгого поцелуя она произнесла:

-  Сегодня приду,   жди. Егo отправлю в баню и приду. - И упорхнула. Вслед  за нею и Денис поспешил домой.

Василя в  "КаТуХе" не было.   "Это хорошо,  что его нет,  значит, и просить его ни о чем не надо,  ничего он и не будет знать",  - думал Денис,   в  волнении прохаживаясь по красно-зеленым клеткам пола и поглядывая на  "Березовую рощу" - понравится ли ей? Скоро здесь,  у этой рощи...

Ирина быстро скользнула в комнату, Денис повернул ключ. "Миг блаженства век лови".  Через несколько минут она была уже одета и собралась уходить -  вдруг муж вернется раньше времени,  а ее дома нет!

-  Ирина,  погоди,  побудь еще немного,  ну,  полчаса? Я еще хочу.  Ведь первый раз...   это так быстро...Ира!

- Ты меня любишь?

-  Люблю, Ирочка, люблю,  останься!

- Женись на мне.

- Но у тебя есть муж.

-  Если ты согласен жениться на мне,  его не будет.   Я уйду от него к тебе,  я разведусь.  Хоть завтра.

-  Разводись, Ира, я тебя не оставлю,  не пропадешь.

- Эх,  не то.  Не то и не так говоришь,  милый Денис.  Не любишь ты меня и не женишься.

Внезапно,  напугав обоих, как гром среди ясного неба,  раздался стук  в дверь.

- Вот они,  начинаются первые испытания.  Это муж,  - прошептала Ирина.

- Нет,  что ты!   Скорее это Чобра, - так же тихо ответил Денис и громко крикнул:

- Василь,  это ты?

-  Я.

- Погуляй часик,  хорошо?

-  Ладно.

В комнате установилась тревожная тишина.  Ирина решительно накинула шубку и шаль,   собираясь бежать.   Снова стук.  Теперь они точно знали,  что это не Василь.  Затаились,   замерли - пусть за дверью думают, что в комнате никого нет. Не станут же дверь ломать,  в самом деле. Переждав  минуту-другую,   Ирина  резко распахнула дверь - будь что будет - и шагнула в коридор.  Там никого не оказалось,  но из своей комнаты, слегка приоткрыв дверь,   выглянула фея,   засекла   Ирину.   А еще через минуту  соседка ворвалась к Денису,  увидала его потерянное лицо,  помятую постель и торжествующе осклабилась:

-  Ага!  Застукала я вас!

-  Она приходила посмотреть  "Березовую рощу".

- А почему   закрылись? Почему измято покрывало?

- Ну,  мало ли почему.  С утра не убрал.

- Кого ты хочешь обмануть? Я по твоему лицу вижу,  что тут произошло. Ты,  наверно,  мед,   раз к тебе женщины от живых мужей бегают.

-  Ладно, Валя,  не выдумывай. Ничего не было,  ясно? И Денис, пряча глаза,  принялся  за уборку койки,  мысленно проклиная нахальную бабенку и ее длинный любопытный нос.   "Вот же стерва,  - думал он,  - дали мы ей волю.  Следит, шефствует,  считает,  что ей все дозволено.  Интересно,  разболтает или нет?" Словно разгадав мысли Дениса,  Фея,  похохатывая,  произнесла:

- Нe бойся,  никому не скажу,  можете и дальше встречаться,  мне-то что...

В понедельник,   оставшись в кабинете вдвоем с Денисом, Ирина быстро и рассерженно заговорила:

- Фея у тебя была? О чем она  спрашивала? Ты,  наверно,  во всем признался? Нет? Послал бы ты ее подальше,  эту вашу подругу!  Небось,  от ревности следит.

Не успел, Денис ответить,  как вошел Руденко,  бледный и злой.  Настроение его менялось,  как чукотская погода.  Еще минуту назад он сме­ялся и радовался чему-то,  как дитя,  и вдруг насупился,  помрачнел - не подходи!  Отношение Леонида к Денису было неровное.   Считая его в общем-то геологом способным,  он все его главы перечеркнул,  все переделал по-своему. Денису,  как и большинству молодых специалистов,  было при­суще многословие, главные и второстепенные    факты описывались им с одинаковой полнотой,  все полевые наблюдения казались ему важными, интересными,  ему было жаль пропускать их.  Неумение обобщить, выделить главное,   основное,   отбросить мелкие,  малозначительные наблюдения - таковы были грехи Денисовых глав,   замеченные более опытным начальником.  Но писал Денис грамотно и гладко,  стиль же изложения Руденко был груб и коряв.  Исправляя текст Дениса,   он перечеркивал целые абзацы, заменяя их короткими неуклюжими фразами.  При этом он желчно фыркал носом и кривился,  сжимая папиросу в зубах. Объяснять геологу свои дей­ствия Руденко нужным не считал.

- Я начальник партии, я автор отчета, мне за него отвечать, поэтому я делаю, как хочу. Ты можешь писать все, что тебе вздумается, все равно я твою писанину переделаю по своему, - так заявил он Денису.

Доценко,  естественно,  обиделся.  Как это так? Да что он,  елки-палки,  чурбан с глазами,  что ли? Что за пренебрежение такое? Что за петровские замашки?

- Нет, Леха,   с тобой работать невозможно.  Твоему упрямству позавидует осел.  Ну тебя к черту,  Гадкий Утенок!  - выпалил однажды Денис,  не сумев отстоять одно из своих соображений по геологии района.

 Ирина  рассмеялась:

- Ну вот,  договорились,  наконец,

То,   что Денису казалось очевидным,   Руденко начисто отрицал. Его выводы по спорному вопросу Денис считал наивными,  упрощенными, не соответствующими действительности.  Но таков уж был Руденко,  а тот по настоящему упрямый хохол. И если он что-то решил, то переубедить его не  смог бы и академик. Куда уж там бедному Денису было тягаться с ним! И своей партии Леха чувствовал себя удельным князем, свое мнение считал единственно верным и непререкаемым.  Ha тpeпыхания молодого геолога, на его злые, порой даже оскорбительные выпады он отвечал лишь пренебрежительным пофыркиванием носа да снисходительной полуулыбкой,  как-будто вспоминая крыловскую басню:   "Ай,  моська,   знать она сильна,  что лает на  слона".

Неустойчивость,  холеричность поведения и настроения  своего на­чальника Ирина объясняла неудачами на любовном фронте.  У Лехи ничего не получалось с Валей Маленькой.   Сперва она подавала надежды,  потом погнала его прочь.  Это случилось может быть,  потому,  что неуклюжий ухажер являлся к ней исключительно в пьяном виде,  ибо трезвому не хватало смелости и слов.   А там уж ясно - если парень пьян, да еще грубо лезет, больно хватает за руки и прочие места,  оставляя синяки - какой девушке это понравится? К тому же у Малышки была давняя,  постоянная,  тайная и - увы и ах!  - как сказал бы Леха - неразделенная любовь - Михаил Иванович Блямберг.

А голова у Лени продолжала лысеть и женится ему было давно пора.  Пьяный,  неприкаянный,  расхристаный,  бродил он по поселку белыми ночами,   стучался к холостякам,  тревожил Кирилла Пухова.

- Открой,   сучка ты такая,  это я,  Леха!

Кирилл нехотя поднимался со своей койки,  впускал ночного бродягу и они подолгу  сидели,  курили,  пили  зверобой и беседовали о геологии.

Как-то выехал куда-то Николай Жарков и  Леха,  узнав об этом,  че­рез форточку залез в комнату к Ирине. Да еще попал в такой момент, когда она мылась, набросив халат,  Ирина встретила ныряющего из фор­точки любимого начальника и,  не церемонясь,  вытолкала его в дверь. Закрывшись,   она долго смеялась и приговаривала:

-  Ох,  мужики,  мужики,  всем вам одно и то же надо,  все вы одним миром мазаны.

Наступила пора защиты геологических отчетов. Руденко предложили написать рецензию на отчет Цукина. Леха сморщился,  как от зубной боли,  возмущенно фыркнул носом и заявил:

- Не буду. У меня своей работы много,  надо самому  заканчивать отчет. И потом,  эта бяка мне надоела. Писать,  что отчет состоит из глав "Введение",   "Физико-географический очерк",  "История исследований",  тудэма-сюдэма,  пятое, десятое, сотое - не хочу!  Вот Доценко еще рецензий не писал,  пусть попробует,  ему это будет интересно. Главный геолог Кандырин подумал,  покряхтел и согласился.

Так Денис по милости Руденко получил первое самостоятельное задание. Взявшись за это дело,  он побаивался - как бы чего ни  сморозить. Не имея собственного практического багажа,   он внимательно слушал выступления геологов на техсоветах,   запоминал и записывал требования к отчетам,  просмотрел несколько рецензий старых геологов,  убедился, что все недостатки из года в год одни и те же и написал свою рецензию. Когда на техсовете объявили, что сейчас будет зачитана рецензия и Доценко встал со своими бумагами,  кое-кто из стариков ухмыльнулся - послушаем, дескать,   что он нам прочирикает,   этот желторотый воробей. Денис бойко  зачитал свое сочинение,  ничего смешного в нем не оказа­лось и папа Ка одарил молодого геолога благосклонным взглядом.

Затем  состоялась обмывка  защиты и захмелевший Цукин,  несмотря на хорошую оценку,   язвительно отозвался о рецензии,  назвал ее плаги­атом предшествующих рецензий, Денис справедливо отвечал,  что все рецензии в общем-то похожи,   потому что следуют одному принципу,  одной инструкции.

В начале апреля Руденко защитил отчет Вельмайской партии и вы­летел на материк в свой первый полугодовом отпуск, "на полную катушку" за  три отработанные года.  Вслед  за ним отправились и Жарковы.  В последний день случилось так,  что Ирина встретила Дениса на узкой пустынной тропинке,  глубоко протоптанной в снегу.   Столкнувшись,  они обнялись, Ирина поцеловала Дениса и,  отпуская,  произнесла на прощанье:

- Мы с тобой еще схлестнемся. Иди.

И они разошлись.  Он - в одну сторону,  она - в другую.   Тропа одна, пути - разные.

Денис был назначен геологом новой,  Майвельмайской партии и ретиво взялся за предполевую подготовку.  Назначать Доценко на должность начальника партии Кандырин не решался из-за его молодости и не­опытности,   один полевой сезон - это мало.  В то же время,  другой убедительной кандидатуры на эту должность не было и партия долгое время оставалась без начальника, Денис справлялся один.  Так было до тех пор,  пока  в экспедиции ни разгорелся комсомольский диспут об искусстве,  получивший широкую огласку и значительно повлиявший на судьбу и  карьеру Дениса.

Комсомольские собрания в экспедиции всегда отличались бурным характером,  активным участием ребят в обсуждении любой темы.  Постоянно присутствующие на  собраниях представитель компартии бывал в восхищении и даже,  не совсем тактично по отношению к своим товарищам,   заявлял:

- Вот если бы наши,   партийные собрания проходили так же активно и интересно! У нас,  понимаете,  много молчунов,  многие боятся высказать откровенно свое  мнение.  Только и умеют ручки при голосовании поднимать -  за!

Задиристый,  боевой тон задавали на комсомольских собраниях Леон Загура, Леонид Руденко, Зураб Кахия,  Денис Доценко, Витя Молкин, Ревекка Гольденблюм.  Они составляли активное, действенное ядро организации.  Секретарем ячейки и,  стало быть, постоянным председателем собраний был Василь Чобра,   товарищ выдержанный,   спокойный /до поры до времени/ и всеми уважаемый /особенно после случая со Шнурком/.

Все было хорошо до тех пор,  пока на повестках дня стояли внутренние,  производственные и бытовые вопросы,  касающиеся только геологов. Но вот в центральных газетах появилось выступление Н.С.Хрущева,  рез­ко критиковавшего отдельных поэтов,  художников и композиторов.  Райком предложил Чобре провести комсомольское собрание и одобрить линию коммунистической партии по вопросам искусства,  выраженную в выступлении генерального секретаря. Чобра не возражал,   собрание -  увы! - состоялось. Разразился скандал.  Оказалось,  что с Хрущевым согласны далеко не все и не во всем. Первыми высказали иное мнение молодые специалисты Павел Дьяконов и Лиза Фомина. Они защищали абстрактное искусство. Вслед  за ними и Денис признался,  что ему наряду с класси­ческими произведениями нравится и джазовая музыка,  и веселые эстрадные песни,  что он не видит ничего плохого в задорных песенках-одно­дневках,  которые хоть никуда и не зовут,  но  "строить и жить помогают". Абстрактное же искусство - конечно,  не искусство,  но в нем есть рациональное  зерно, которое может быть использовано при оформлении интерьеров,  в декоративных целях.

Выступило еще несколько товарищей - и туда не гнут. Представитель райкома пришел в ужас - собрание пошло не по тому пути,  он ока­залось не подготовленным! Этого просто так оставлять было нельзя. Через два дня по настоянию партбюро собрание повторилось с той же повесткой дня. На собрании присутствовали многие экспедиционные коммунисты,  а также представители райкома партии и райкома комсомола - форум был еще тот!  Но теперь никто из комсомольцев выступать уже не хотел,  все понимали,  что это не комсомольское собрание,  а экзекуция. В зале установилась напряженная тишина.

Минут пять сидели молча. Потом встал прокурор,  то бишь представитель райкома КПСС,  и попросил выступить троих наиболее зарвавшихся товарищей.  Речи Дьяконова,  Фоминой и  "примкнувшего к ним Доценко" на сей раз были вялыми и краткими,   им больше приходилось отвечать на вопросы членов партии,  пытавшихся уяснить кредо комсомольцев. Затем были выступления,  в которых выражалось полное согласие с дорогим Никитой Сергеевичем,   с его глубоко принципиальным,  партийным подходом к социалистическому искусству.  Идеологически незрелым товарищам был дан решительный отпор.

Дело на этом,   разумеется,  не кончилось. Дьконов и Фомина были вызваны на беседу к заведующему идеологическим отделом райкома партии. Тот прямо заявил,  что в старые времена  за такие речи можно было запросто угодить за решетку. Годика на три. Сейчас,  конечно, другое время,  но все же от подобных публичных выступлений следует воздержаться. Затем последовало бюро райкома комсомола,  на котором обсуждалось персональное дело Дьяконова,  Фоминой и  "примкнувшего к ним Доценко". Был поставлен вопрос об их пребывании в комсомоле. Первые двое из комсомольской организации были исключены,  Доценко отделался строгим выговором.  Дениса  спасли прошлые заслуги,  его общественная активность. " Хоть он и контра,  но душа у него комсомольская",  - так выразился один из членов бюро.

Сразу же после решения райкома в Майвельмайской партии появился начальник. Им стал Генрих Козин, геолог с трехлетним стажем работы, молчаливый,  флегматичный,  ничем не примечательный бобыль. По своим организаторским способностям,  вернее,  но полному их отсутствию. Козин на роль начальника партии явно не годился,  это понимали все. Были ясны и мотивы,  которыми руководствовался коммунист Кандырин, принимая столь поспешное решение - инакомыслящий Доценко неблагонадежен,  назначать его на руководящую должность нельзя.

-  А ты боялся,  что останешься без начальника, - говорил,  посмеиваясь, Пухов. - Надо было тебе раньше выступить со своими взглядами на искусство,  тогда бы и начальник давно был. Сочувствие Денису выразил и Блямс:

-  Зачем ты связался  с этой диалогией? Зачем дискунтировать стал? Ну куды ты полез? Я вот уже сорок лет болтаю исключительно о манде и мине никогда ничего за это не было!

- Так,  Михаил Иванович,  так,  теперь я это понял.   "Если бы молодость знала,  если бы старость могла",  - ответил,  вздохнув,  Денис. Прошедшие события оставили в душе у него глубокий и болезненный след. Он понял,  насколько опасно связываться с политикой и идеологией, выступать с незрелыми мыслями, тем более против официальной, государственной точки зрения.

Неприятность этой весной вышла и у Соломина,  но совсем по другой причине. В идеологии член коммунистической партии    был подкован крепко,  он знал,  где и что говорить.   А вот его производственная деятельность новому руководству экспедиции не понравилась, от должности    начальника геолoгической партии он был отстранен и переведен в старшие геологи.   Степан Ильич расшумелся:

- Мне,  старому,   опытному начальнику партии с десятилетним  стажем,  коммунисту,  не доверяют руководить партией!  Надо понимать сорт людей и стаж плавания! Этот фокус у них не пройдет!

Считая решение Горбаня несправедливым, Соломин помчался в райком партии искать защиты. И он нашел ее. По рекомендации секретаря райкома, с которым, оказывается,   Степан вместе в школе учился,  он был восстановлен в должности начальника партии.  Задравшись по этомуповоду,   Соломин кричал:

- Пока Венька на должности секретаря,   спихнуть им меня не удастся!

Слаб Горбань, чтобы тягаться с ним.

- Блямберг слетел и ты слетишь с начальников,  - уверенно заявляла Панифиловна  Степану Ильичу.  Тот сипло смеялся и крутил башкой - не выйдет.

Мнение Толи Куркина на этот счет было также вполне определенным.  Из совершенно секретных и абсолютно достоверных источников он знал, что в верхах Венькой недовольны и скоро он должен быть смещен, а  там и Соломину не поздоровится,  Горбань за ним пристально следит.

Денис дешифрировал аэрофотоснимки,   рисовал предварительную геологическую карту.  Прошедшие события не выбили его из рабочей колеи. Новый район нравился ему больше прошлогоднего своим альпинотипным рельефом. При взгляде в стереоскоп острые гребни водоразделов резали глаза,  на  склонах горных хребтов отчетливо выделялись чашеобразные скалистые кары,  в долинах просматривались дуги конечных морен послед­него оледенения.

Проводив Ирину в отпуск, Денис почувствовал облегчение.  Зная, что ее в поселке нет,  он перестал думать о ней.  Получилось,  как в пословице:   " С глаз долой - из сердца вон". Когда же произошла скан­дальная история,   он даже был рад,  что ее нет,  что она не видит этой позорной экзекуции,  не знает о ней.  Ласку и успокоение Денис по-прежнему находил у отзывчивой, доброй Гитары.  А однажды его чуть ни соб­лазнила другая женщина,   соседка Тамара.

В субботу утром Томка вошла в "КаТуХ" и хриплым с перепоя голосом спросила:

-  Закурить есть?

-  А вон,  на  столе,  - ответил Денис,  валявшийся  в постели.  

Он был дома  один,   Зураб находился в поле,  а Чобра куда-то ушел. Тамара,  потянувшись за  спичками,   отпустила полы халата,   тот распахнулся и Денис впервые в жизни так близко при ярком дневном освещении увидал обнаженное женское тело во весь рост,  голые,   слегка приплюснутые груди, узкие бедра,  плоский кивот и выпуклый,   заросший густым черным волосом лобок.  От внезапного,  как разряд  тока,  нервного потрясения Денис  задохнулся.

- Что же ты... ходишь так..., - только и смог проговорить он, лихорадочно соображая, что предпринять. Первое дикое желание - схватить повалить, изнасиловать - он преодолел, его остановило отвращение к испитому,  не по возрасту морщинистому,  безобразному лицу,  венчающему это смуглое,   молодое тело. Жуткий контраст!

-  А!  Какая  разница,  как ходить,  - отвечала между тем она,  пуская клубы дыма,  - мне уже терять нечего.

И она села на табуретку напротив Дениса,  все так же демонстрируя свои прелести.  Ей, дескать,  некуда спешить и стесняться нечего,  какая есть - такая и есть,  чего уж там.

- Иди,  Тамара, домой,  Мне вставать надо.

- Ну,   бывай.

- Пока.

"Ах ты ж,  елки-палки,  - думал Денис, одеваясь,  - как действует Особенно волосня… черные джунгли... Фу,  аж в дрожь шибануло.  Но то,  что удержался - хорошо. Потом было бы противно - уж больно затаскана эта особа".

Дальнейшая судьба Тамары сложилась так.  Она стала широко известной среди бичей как распутная женщина,  продающаяся за бутылку зверобоя. Бичи посещали ее квартиру, словно публичный дом.  Вечерами окно Тамары освещалось настольной лампой с красным абажуром.  Окошко, заменяющее красный фонарь, соответствовало назначению заведения.   В начале Томкиной деятельности    клиенты приходили днем,  когда  Славка-сожитель тру­дился на производстве.  Затем  "друзья" осмелели и стали появляться по вечерам,  угощали обоих.  Слабый на выпивку Славка быстро    засыпал,  а гости,  установив очередь,  принимались за дело.

Как-то раз,  проснувшись некстати, Славка увидел на полу возмутившую его картину,  схватил топор и прогнал бичей,  причем одному из них поцарапал плечо. После этого случая никто Тамару больше не посещал,  винный поток прекратился.   Мучимая непоборимым желанием выпить, она сама отправилась в мужское  общежитие и там ее  "тянули хором".  Так, повторялось много раз,  до тех пор,  пока об этом ни узнал Славка.  Не дожидаясь,  пока подруге заслуженно дадут двадцать четыре часа,   он вылетел с нею в Магадан, имея огромное желание  начать жизнь сначала.  Он еще надеялся на исправление падшей женщины,  на  возможность нормальной,  трезвой,   здоровой жизни.  Кто об этом не мечтает?

Первым в 1963 году в поле выехал Митрофан Шилов,  назначенный начальником Экугского поисково-разведочного отряда.   Митрофан совершил знаменитый снежный поход,  добираясь к месту работ в течение целого месяца.  Набрасывался Шилов ради экономии транспортных отчислений наземным, дешевым путем,  на тракторе с санным прицепом,  утопая в весенних рыхлых снегах. Возвратился он в экспедицию измученный до предела, с воспаленными глазками,  коричневый от загара,  как эфиоп.  Он разительно отличался  от остальных,  комнатных геологов,  беленьких, желтеньких и сереньких,   еще не затронутых солнечными лучами. Вернулся Шилов и подсчитал,  что заброска отряда вертолетом обошлась бы дешевле и в денежном,  и в психическом выражении.  Промашка вышла,  однако!

Весна,  даже полярная,  вполне определенно действовала на всех холостяков,   кроме,  пожалуй, Генриха Козина. Весной Денису всегда вспоминались стихи  Алексея Толстого "Весенние чувства необузданного древнего".

Уже любовной жаждою
Грудь моя горит,

И вспрыгнуть щепка каждая

На щепку норовит.

 

Земля цветами новыми

Покрылася опять,

Пошли быки с коровами

В зеленый луг гулять.

И силой обаятельной

 

За стадом их влеком,

Готов я бессознательно

Сам сделаться быком.

Нечто подобное почувствовал этой весной и Кирилл Пухов. Он активизировался и приударил за Феей. Но Фея на уединенное,  интимное рандеву долго не  соглашалась и встречаться  с ухажером предпочитала только в обществе Дениса. Желая обоим добра,  Денис по просьбе Кирилла гулял с ними по поселку,  по талому  снегу,  вдоль бухты,  поддерживал непринужденную беседу. Денис надеялся,  что он,  как третий лишний,  автоматически отпадет и  состоится свадьба - мечта Пухова. Кирилл почти добился своего - переночевал у Феи,  оценил ее по всем показателям и еще больше  загорелся - женюсь!  Срочно!  Но ничего у  него не вышло,  потому что Фея после этой ночи пришла к прямо противоположному решению - за­муж  за Пухова не выходить.  Она призналась Денису:

- У Пухова есть симпатия,  но очень большой живот.  Вот Зураб - совсем другое дело,  у него все в порядке.

Получив от Феи решительный  отказ,  Кирилл немедля продолжил поиски подруги в другом месте.  Вскоре у него появилась Женщина-Приходящая-На-Дом. Кирилл запил-загулял. У него стали частенько собираться друзья-геологи,  отпаивались шумные попойки.  Достигнув кондиции, Пухов садился на пол, у ног Женщины и громко распевал песню пиратов из кинофильма  "Остров сокровищ".

По морям и океанам

Злая нас ведет судьба.

 Бродим мы по разным странам

И нигде не вьем гнезда.

Ветер за нас,

Буря за нас,

Тьма!

Приятель,   веселей пошевеливай парус,

Е-го-го,   веселись,  как черт.

Одних сразила пуля, других убила  старость,

Е-го-го, все-равно  за борт!

Видя,  что Кирилл уже хорош и Женщина-Приходящая-На-Дом,  теряет терпение,  гости прощались, желали молодым веселой ночи.

Перед майскими праздниками в Нырвакинот на собственном везде­ходе прибыл .Блямс.  Он сразу же отправился в баню.  Поселковая банька, построенная еще в пятидесятых годах,  не вмещала разросшегося раз в десять  контингента парильщиков,  простаивать в очереди приходилось часами.  Мужики стояли в тесной каморке впритирку,  как в бунке­ре.  Блямс живчиком протиснулся сквозь плотную человеческую массу,  рыбкой проскользнул в раздевалку.   И не успел ошарашенный такой наглостью очередник,  стоящий грозным стражем у двери,  кликнуть - эй,  куда!  - как Мойша Ицекович уже раздевался,  подкладывая свои бебехи в чужой шкафчик,  тесня белье законного владельца.

-  Опять Блямберг пролез!  - раздается из толпы запоздалый голос возмущения.  - Куда вы там смотрите?

- Да разве его поймаешь? Это же Блямберг,  он всегда так.

 А Шарик уже сидел в парной,  в густом жгучем тумане,    нещадно хлестал себя веником,  позаимствованным у соседа справа, и орал,   как-будто его поджаривали на  сковородке:

-  А-я-я-яй !   О-ох!   Мамочки!  У-ю-ю-ю!   Охо-хо-хо!   А-а-а!

Визги и вопли Блямса проникали в моечное отделение,  в коридор. Из бани они вырывались наружу,  так что все прохожие и жители окрестные домов знали - Блямберг в бане,  Мойша парился.  Распаренный,  красный, дымящийся Блямс,  как кучерявый чертик из преисподней выскакивал из палной,   становился под холодный душ или,  если душ не работал,  что бывало частенько,  выбегал в раздевалку,  прыгал на подоконник и высовывался из форточки на мороз.  При этом он продолжал вопить: - У-у-у! О-о-о!   Мамочки родные!   А-а-а!

Однажды раскаленный Блямс выскочил из бани прямо на улицу и нырнул в белый свежий снег,  проходившая мимо Панфиловна увидела голого Мойшу,  барахтающегося в снегу,  и так испугалась,  что неожиданно для себя  заговорила: " Свят-свят-свят!" и перекрестилась.

В парную Шарик  заходил до пяти раз.  После каждого захода он по­долгу охлаждался в раздевалке,  непрерывно что-то рассказывал и хохотал,   широко разевая огромную,   зубастую пасть.  В те часы,  когда Блямберг был к бане,   он заглушал всех,  как мощный динамик-громкоговоритель. Мужики только посмеивались да головами восхищенно крутили - ай да Мойша,   вот дает!

В бане,  да и не только там,  Блямсу прощали нарушения  законов очереди,  потому что понимали -   это человек исключительный,   оригинальным, единственный и неповторимый,   одним словом,  ходячий анекдот. В экспедиции все  знали, что Толя Куркин собирает материалы для написания биографии Блямберга и что труд должен быть многотомным,   даже если опустить детские годы и начать с  зачисления в 1943 году на ускоренные офицерские курсы.

Перед  тем,  как отправиться из своей партии в Нырвакинот Блямберг, между прочим,   побывал на дрейфующей станции  СП-10. По снабженческим делам Мойша Ицекович оказался на Мысе Шмидта,  где выпросил "взаймы" десять бочек  солярки и  за несколько бутылок  спирта добыл почти новый  тракторный мотор.  На аэродроме  он встретил знакомых летчиков /незнакомых  летчиков у  Мойши не было/,   узнал,   что они  летят на Северный Полюс и упросил их взять его с собой.   Свои впечатления от посещения  станции Блямберг выразил так:

- Мамочки родные!  Вот живут мужики!  Как Боги!  Представляете себе, даже унты с электробогревом!   А  домики какие!  А жратва - о-е-ей! Вот,  думаю,  мине бы так жить в моей ГРП, да я бы никогда оттуда не уехал!

Итак, Блямберг прибыл в Нырвакинот, отлично попарился, и попал,  как с корабля на бал,  на первомайский праздничный пир в Клубе Трех Холостяков.  Здесь среди гостей был и Горбань с супругой.  Веселье шло на высшем уровне. Вдруг кто-то убрал стул из-под привставшего за огурцом Леона Загуры.  Леон сел на пол,  ушибся,  взъярился, двинул сто­явшего рядом Толю Куркина,  тот вылетел в коридор,  Загура бросился туда же,  парни схватились. Разнимать их кинулось человек пять,  в том числе и Блямберг.  Образовалась куча-мала и  Мойша оказался в самом основании этой кучи. Раздался призыв:   "Бей жидов,  спасай Россию" и верхом на  Мойшу сел Леон,  вцепился в пышную шевелюру, драл и приговаривал:   "Кру-чи-ши-дум-ни-зее!  Па-чи-ши-фа-ри-сее! " А сбоку,  под ребра Блямсу поддавал чей-то острый туфельный носок.

Блямбергу удалось вырваться /кто-то оттащил Загуру/,   стать на ноги, но тут,   откуда ни возьмись,  прилетел ящик из-под картофеля и врезался ему  ребром в лоб. Блямберг упал,  истекая кровью.  Его под­няли,  понесли,  уложили на Зурабову кровать,  под  Сатира и Нимфу.   Возня в коридоре прекратилась,  все столпились у кровати раненого.  Мед­сестра Галка,  временная подруга Вити Маркина,  села возле Мойши перевязала его. Затем скорая помощь увезла пострадавшего в больницу, где ему наложили шов.  Оклемавшись,  Блямберг спросил: - Где мои  золотые часы?

Часы не нашлись. В экспедиции решили,  что их  сняла Галка, взяла,   так сказать,  мзду  за  оказание первой помощи.   Мелкое воровство  за ней наблюдалось и раньше,   она,  например,   снимала с веревок чужое бельё на чердаке,  по поводу чего был товарищеский суд. Но теперь как доказать,   что часики у нее? Бесполезное дело.    Блямберг вспомнил:

- Часы взяла Галка.  Я даже чувствовал,  как она расстегивает ремешок, только понять не мог,  зачем. Думал, для дела надо.

Проговорив эту фразу,   он некоторое время молчал,  потом сморщился,   застонал:

-  Ох!  Голова раскалывается.  Кто это мине так врезал?

Вопрос -  кто кинул ящик - задавали многие,  но никто на него не отвечал. Одни не знали,  не видели, другие знали, да молчали, понимая, что дело подсудное.  Тщательным анализом первомайского события занялся общественный детектив Толя Куркин. Целый год кропотливой,  незаметной, осторожной работы потребовался ему,  чтобы установить преступника.  Он выяснил,  что ящик на орбиту запустила Рита Любомирова.  Вот так.  Две женщины уделали Мойшу.

Сразу после первомайских событий в экспедицию пожаловали высокие гости. Впервые за историю существования ее посетили руководители Управления - начальник, главный геолог, начальники отделов,  партийные и профсоюзные боссы,  сотрудники научно-исследовательского института. Стол великолепное и многочисленное нашествие было вызвано решением о проведении Первой Чукотской Геологической Конференции.

Ведущий тектонист Северо-Востока доктор геолого-минералогических наук Соломон в первый же день пребывания в Нырвакиноте посетил битого соплеменника, которого давно знал и любил за жизнерадостный характер. В больничной палате Соломон загремел:

- О, друг мой Мойса! Я визу у тебя, на лбу тектонисеский сов! И как это тебя угораздило сунутся в свалку? И куда ты полез, маленький хилый еврей? Пустъ себе дерутся русские и хохлы, а тебе не надо! Ну, здравствуй, брат. Когда выходис из этого богоугодного заведения? Тебе здесь не место! Ты должен руководить! Управлять производством! Без тебя оно заглохнет, а? Тектонический сов! Ха-ха-ха!

Соломон долго и громко хохотал, опрыскивая Блямберга и его соседей обильной слюной, внешностью и поведением доктор наук смахивал на Карабаса-Барабаса, только без бороды. Он развеселил все хирургическое отделение.

 

- Денис,  тебя вызывает начальник.  Там все собрались, из Управления тоже,  - сообщила Валя,  секретарь Горбаня.

Глаза ее    выражали тревогу. Денис не мог понять, для чего и кому он понадобился.

- Там уже Дьконов и Фомина, - тихо,  сочувственно добавила Валя и горестно вздохнула.

Опять экзекуция! Денис помрачнел.  «Боже!  - с досадой подумал он.  - Ну сколько можно! Как им не надоест!" Глубокая апатия охватила его.  Равнодушно пожал он державные руки вершителей человеческих судеб, пристально рассматривавших его,  как местное чудо, сел на любезно предложенный стул, рядом с Павлом Дьяконовым и тупо уставился в пол. Весь вид молодого геолога говорил: "А пошли бы вы все к такой-то матери!"

Судей было человек двадцать.   Сначала,  как и положено,  задавали вопросы. Бал правил Изя,  начальник Управления.

Изя: - Вот тут в протоколе комсомольского  собрания написано,  что Доценко заявил: "наша и американская идеологии - это две цепные собаки, лающие друг на друга". Вы действительно так считаете?

 Доценко: - Ну...  вообще-то...  погорячился.   Сравнение неудачное.

Изя (Горбаню): - А кто у них комсомольский секретарь?

- Чобра.

 - Позвать его сюда!

Привели Чобру.

- Ты секретарь? Скажи,   ты тоже, как Дьяконов,   считаешь,  что капиталистическое производство эффективнее социалистического?

Чобра:  - В целом,   может быть,  и нет,  не знаю,  но нельзя же отрицать, что некоторые машины у них лучше!

Изя:  - Вот!  Теперь мне ясно,  почему в этой экспедиции  такие безыдейные комсомольцы - у них и секретарь контрик!  Нет, дорогие товарищи, мы должны рассуждать иначе.    Допустим даже,  что у капиталистов есть отдельные достижения,  но мы должны говорить - у нас все равно будет лучше,  мы победим!

Изю поддержали все магаданские товарищи.  Они говорили о социалистическом ленинизме и партийности литературы и искусства,  непримири­мости двух враждующих идеологий и преимуществах социалистической сис­темы над капиталистической,  они упивались своими речами,  своей идейностью. Денис угрюмо молчал. После двухчасовой обработки его спросили, как он теперь расценивает свой поступок. Доценко ответил:

-  Дали маху.

- Ну вот,   слава Богу,  один понял,  наконец!  - обрадовался главный ге­олог Управления. - Дошло!  Ну    а вы как,  товарищ Дьконов?

- Мне по-прежнему нравится    абстрактная живопись, - улыбаясь сквозь дремучую бородищу,   спокойно ответил Павел.

Начальник Управления крякнул,  главный геолог заерзал на стуле, заскрипел.  Они сообразили - этого не переубедить,  этого сажать надо.

-  Я тоже  за абстрактное искусство,  - неожиданно пискнула Лиза Фомина, мы с Пашей единомышленники.

Дьконов хмыкнул и отвернулся от Фоминой,  ему стало смешно от такой "мощной" поддержки.

На другой день в поселковом клубе открылась геологическая конференция.  Первым выступил начальник Управления.  Начал он с вопросов идеологии,   со  злосчастных Дьяконова,  Фоминой и примкнувшего к ним Доценко. Вспомнил он и безыдейный Клуб Трех  Холостяков, и общество теоретиков, и необузданные  "мальчишники",  и травмированного Блямса.

-  Вместо того,  чтобы глубже изучать геологическое строение Чукотки,  устраивать дискуссии по этому вопросу,  писать научные статьи,  геологи Восточно-Чукотской экспедиции занимаются софистикой, беспочвенной философией. Они, видите ли, решают проблему "Как выпить стакан водки в темноте"!

Говорил Изя тоном властного,  не сомневающегося в своей правоте фанфорона.   От его слов коробило многих,  он явно перегибал.   Работникам экспедиции,   сидящим в зале,  хорошо было известно,  что дискуссии о геологии Чукотки регулярно ведутся на геологических кружках,  что отдельные вопросы геологии разрабатываются детально,  что готовится  "Сборник статей по магматизму" и что одним из соавторов этого сборника является Доценко, готовящий статью о габбро-амфиболитах и возможной связи с ними  золотой минерализации. И при чем тут "стакан водки в темноте", на ходу придуманный высокопоставленным краснобаем?

Однако возражать начальнику Управления    никто не стал,  никто не хотел попасть под горячую руку расходившегося Изи.  Всем хотелось быстрее  закончить с этим неприятным вопросом.  Конференция имела свою про­грамму,  включающую ряд докладов магаданских ученых и геологов Восточно-Чукотской экспедиции.  Зал облегченно вздохнул,  когда воинствующий и бесцеремонный оратор закончил,  наконец,  свою разгромную речь. Диссиденты были уничтожены,  конференция вошла    в нормальное рабочее русло.

Доктор Соломон в интересном,  образном выступлении подчеркнул большую роль в распределении полезных ископаемых крупных разломов зем­ной коры -  "тектонисеских свов". Кандидат геолого-минералогических наук Соколов рассказал о своих наблюдениях по распределению золота в склоновых  отложениях.

Большой интерес вызвал доклад Леона Загуры о золотоносности морских пляжей Восточной Чукотки.  Загура лягнул Игоря Петрова,  который работал на побережье и дал отрицательную оценку на россыпное золото. - Это не так!  - горячился Загура. - Морские россыпи есть! В этом месте доклада Изя оживился  и воскликнул:

- Правильно! Данным Петрова не следует верить, он не может золото ис­кать! Он заблуждается!

Кстати,  Игорь Петров пытался прорваться на конференцию со сво­им докладом,  ему  это было необходимо для кандидатской диссертации,  по его не пропустили, - он и в Магадане успел нажить множество врагов. Опровергая прогнозы Петрова,  конференция включила в свое постановление пункт о необходимости проведения повторных поисковых: работ на побережье Берингова пролива.

Различные вопросы геологии и полезных ископаемых Чукотки были  затронуты в докладах Кирилла Пухова, Дмитрия Кадыкова, Сергея Любомирова.

Денис слушал выступления урывками.  В качестве корреспондента сатирической газеты  "Динозавр" он оперативно выпускал дружеские шаржи и карикатуры по темам выступлений и вывешивал их в вестибюле клуба. Вместе с ним трудились Витя Молкин и Гриша Панков.  Ребята засекали что-либо интересное,   смешное,  выходили из  зала,   рисовали, Денис со­чинял копоткие  стихотворные подписи.  Участники конференции во время перерывов находили не только буфет со шнапсом,  но и причину для смеха, они подначивали геологов,  попавших в  "Динозавр".  Все участники - и го­сти,  и хозяева остались довольны конференцией.

Удачно прошел и банкет,  на котором молодежь экспедиции устроила маленький концерт.  Гостям больше всех песен понравилась  "Марина",  они слышали ее в первый раз и были в восторге.  Соломон хохотал до слез, до визгу,  а отсмеявшись,  во всеуслышание заявил:

- Нет,  товарисси,  как хотите,  а этого Доценку надо реабилитировать. Хоросый парень, ей-богу! Потом   доктор ГМН под гитару Жени Виноградова плясал цыганочку и орал:

- Шевелись,  чавэла - серая кобыла! И-их!

В танцах отличилась Лиза Фомина.  Тонкая,  длинноногая,  плоскогрудая,   как школьница,   в широкой цветастой юбке колоколом, она балеринкой порхала по столовой,   исполняя  сольные номера.   Она вытащила из-за  стола грузного,  бочонковидного начальника Управления и танцевала с ним  вальс.   От этой чудной пары пирующие геологи не могли  оторвать глаз, настолько она поражала воображение, вернувшись после танца на свое место  за  столом, Изя провозгласил тост за талантливую геологическую молодежь,  в руках которой будущее Чукотки.

С Е З О Н  - 63

В средине мая Денис разбросал на вертолете МИ-4 по району предстоящих работ лабазы - железные бочки с продуктами.   Стоя на лесенке, ведущей в кабину пилотов,  на  обычном месте бортмеханика,  Денис по карте корректировал полет вертолета,  указывал место посадки.  При резких крутых виражах, следя за переворачивающейся землей. Он чувствовал лег­кое головокружение.

- Вон то пятно,  на  левом берегу  реки,  видите? -  орал он во всю глотку, - Давайте попробуем туда!

- Очень близко к горе, не можем! - криком же отвечал первый пилот. - Пролетим немного дальше,   там площадка пошире!

Денис соглашался.  А что ему оставалось делать - спорить с пилотом? Ха-ха!

Все лабазы были выброшены близко к намеченным на карте точкам. Такое задание Денис выполнял впервые. В прошлом году Руденко лабазов не ставил,  боясь,  что их растащат чукчи-пастухи - район работ находился на пути их летних кочевий.  Теперь же партии предстояло работать в горах,  в местах глухих,  лишенных пастбищ.   Следовательно,  напрока­зить мог только медведь, но он в расчет серьезно не принимался,  хотя бывали случаи и медвежьего грабежа. Если крышка бочки была закреплена крепко,   добросовестно,  толстой проволокой,   то косолапый,  не сумев проникнуть внутрь,  в ярости катил бочку по тундре,  куда-нибудь под косогор,  сбрасывал в озеро,   русло,  яму,  где лабаз и находили потом по медвежьим следам - клочьям бурой шерсти и помету.   Иногда лабазы исчезали бесследно и тогда  за продукты платил,  как правило,  начальник партии.  Наученные опытом первых лабазных сезонов,   геологи ставили бочки подальше от береговых обрывов.  Учел это правило и Денис.

Основные грузы - продукты,   снаряжение -  Майвельмайская партия должна была  завозить на автомашине по трассе до поселка Амгуэма,  а уже оттуда  забрасывать их вертолетом на базу партии.   Таким образом, значительно сокращалось количество дорогостоящих  вертолето-часов. Незадолго до отъезда в поле к Денису подошел Толя Куркин.

- Последний номер областной газеты читал? нет? Ай-я-яй!  Ведь там про тебя написано.

- Про меня? Что?

-  В газете выступил  окружной  секретарь КПСС.   Статья общего характера, об идеологическом воспитании молодежи.  Нo там есть такая фраза: "В поселке Нырвакинот безусые юнцы Дьяконов,  Фомина и Доценко высказали неправильные представления о задачах нашего социалистического искусства". Безусый юнец Фомина - как это тебе нравится? Посмеялись.  Затем Денис произнес:

- Надеюсь,   это последний шлепок по моей бедной дурной головушке.

- Э, брат,   заблуждаешься,  еще не раз вспомнят! - убежденно  заявил Толя и тут же добавил:

- Но ты не огорчайся,   со  временем все забудется.   Разумеется,  если ты больше не будешь трепаться.

- Не буду,  Толя,  ей-богу не буду,   отшибли у меня такое желание.  Про­ пади она пропадом,   эта идеология,  лучше уж про баб болтать,  как советует Блямберг. Кстати,  как у него дела?

-  Завтра выписывается из госпиталя.

-  Обмывка будет?

-  А как же!   Мы его расколем. Пусть угощает за то, что удар был слабым и он не  стал дураком.

- Галку надо бы пригласить,  как ты думаешь?

- Во-во!   Он ей очень обрадуется,  ведь она его спасла,   оказала первую медицинскую помощь.

-  Ага! И плату взяла  совсем небольшую - какие-то паршивые золотые часики.

Весной геолога неудержимо тянет в поле - в тундру и горы. Постылой и унылой  становится  однообразная поселковая жизнь с ежедневными сидениями в конторе,  пустыми,  бессмысленными  вечерами,   изматывающими душу пьянками.  Холостяку-Денису бывало особенно тяжко - после работы некуда  себя  деть,  он места не находил,   с тоской взирал через окно на горы,   eщe покрытые  снегом,  на  туманы и снегопады,   задерживающие выброс партий на весновку.  В это время морды у всех геологов кислые, настроение подавленное.

Обрыдло все!  - восклицала Эля Цукина. –

В заросли чапаралля!  - вопил Зур.

-    Скорее бы в поле,  - вздыхал Витя Молкин. Весеннее  смятение духа Денис выразил в песне   "Снежинки".

Кругом бело,   кругом бело,

Чукотку снегом  замело.

Один сижу  я у окна

И жду хорошую погоду.

 

Снежинки па,   снежинки па,   снежинки падают,

Они меня,   они меня совсем не  радуют,

А почему? Да потому,

Что вертолеты не  летают.

 

Весна идет, весна поет

И в лужах мочится,

Одно весною на уме –

Мне в поле  хочется.

 А почему? Да потому,

Что все в поселке надоело.

-  Хорошая песня, - говорил,  улыбаясь,   Серега Любомиров,  - в ней чувствуется свое,   родное,  близкое,  интимное. Песня  за душу берет. Какой же ты молодец,  Денис Иванович!

А Киря Пухов любил при случае процитировать отдельные  строчки из песни.   "Снежинки  па,  меня не ра!" - чаще всего повторял в ненастную погоду.

Выезжая из Нырвакинота в кабине грузовика, Денис с удивлением вспоминал недавние  события.   "Ну и весна,   елки-палки!  Бурная весна. Сколько происшествий!   И слава Богу,   что все позади.   Скорее в поле!

Мы вольные птицы.  Пора,   брат,   пора,

Туда,  где  за  тучей белеет гора,

Туда, где  синеют морские  края,

         Туда,  где гуляют лишь ветер, да я!"

Дорога,   врезанная в снег,  напоминала  бесконечную  траншею.   Снеговые  стены  местами достигали  высоты кабины автомобиля.   А под, колесами хлюпала  вода,   вздымалась волнами и брызгами,  билась о  снежные уступы, пачкала  их  белизну.   Весенняя  трасса  стала  снежно-водяной.

Денис ехал в кабине второго зила. Его безмятежное в начале пути настроение было испорчено поведением впереди идущей машины,  вел которую пьяный шофер Иван. Ехал он спокойно,  переваливаясь с боку  на бок, да вдруг как  рванул,  как понесся!  Грузовик  Ивана удрал далеко вперед, вихляясь и подпрыгивая,  как  сумасшедший,  и  скрылся  за поворотом. "Такая езда к добру не приведет",  - с тревогой подумал Денис и предчувствия его не обманули.

Вскоре он увидел машину,   лежащую правым бортом на придорожном снежном уступе.  Странно выглядели висящие в воздухе колеса и  заляпанное грязью днище кузова.  Сквозь стекло кабины проглядывала глупо ухмыляющаяся физиономия пьяного Ваньки. Шофер Денисовой машины Василий  смачно выругался,   осторожно обошел слева лежащий грузовик, зацепил трос и медленно его потянул.  Был шанс,  что наклоненный граду­сов под сорок пять Иванов ЗИЛ станет на колеса.  Это было  бы чудом и оно произошло. Скользнув бортом но снегу,  аварийный грузовик на двух колесах выехал из кювета и тяжело грохнулся на два других колеса,  принял естественное положение. Шофера вылезли из кабин,   сошлись и молча закурили.  Вывалился из кабины спасенного грузовика и  техник-геолог Витя Галин.

- Ух,  хорошо, - сказал он,  натужно улыбаясь.

- Просто  замечательно,  - подтвердил Денис,  - даже из кузова ничего не упало,  крепко увязали.

- Да,  брезент хорошо держится,  - согласился Витя.

- Hу что,  поехали? - бодро прокричал Василий и швырнул окурок в лужу. Денис и Витя  заняли свои места.

Теперь впереди шел Василий,  Иван покорно  следовал за ним.   На перевале, возле  транзитных домиков,  машины остановились.

- Дай водки,  падла-грязь!  - обратился к Денису  Иван.

- Да ты что,   совсем очумел? Еле за рулем сидишь,   опрокидываешься, да eщe  и водки просишь. Не дам!

-  Ну  и  хрен с  тобой.   Раз не даешь - дальше не поедем.

И шофера ушли в темный  дощатый барак,  из трубы которого вился дымок.

Денис и Виктор остались в кабинах.   Вскоре пожаловал Васька,  ласково заговорил:

-  Денис, ну дай бутылочку,  а? Похмелимся - и поедем.  Все будет нормально,   вот увидишь, дай!

- Я уже сказал - не дам,  не могу.  Вот приедем на место -  тогда другое дело. Потерпите.

- Эх!  - Василий хлопнул дверцей кабины и снова ушел.

Забастовка водителей длилась часа три. За это время они попили крепкого чаю,   протряхли изрядно и вернулись к машинам.  Рейс продолжался по узкой горной долине,   среди конусов выноса и моренных холмов. Уклон постепенно выполаживался,  долина расширялась,  горы отступали. Ближние темно-бурые сопки с обвально-осыпными склонами были расписаны белыми снежными лентами и штрихами вдоль ложбин.   Они напоминали каких-то массивных фантастических животных - то ли  спящих  медведей,  то ли зебр.   "Окаменевшие зебро-медведи",  - подыскал Денис подходящее определение. Горы далекие - черно-синие,  словно отлитые из чугуна,  то­же исчерченные полосками снега,  но голубого цвета - имели холодный, неприступный,   независимо-гордый вид.   "Достойный противник",  - с уважением подумал Денис об объекте своих будущих исследований.

Дорогу во многих местах пересекали бурные потоки,  автомобили глубоко погружались в воду и медленно,   с завываниями и пробуксовкой выбирались из ям.   Люди напряженно молчали,  моля Бога о мелкой воде. " Только бы моторы не  залило!  Только бы не залило моторы!". Пронесло.

В широкой зеленой пойме по-весеннему полноводной  Амгуэмы выбрали  лужайку,  в темпе разгрузились,  выпили бутылку  водки,   закусили колбасным фаршем и огурцом.  Шофера,  пожав руки геологам,  отправились в обратный путь. Денис и Виктор поставили двухместную палатку, постелили кукули. Сон молодых  геологов был крепок и здоров.

На  другой день ребята  в ожидании вертолета бродили по окрестностям стоянки,  по полянам,  кустам и террасам,  вдыхали  запахи  молодой травки и листвы.  Нашли вертолетную площадку  со следами аварии - искореженными  лопастями. Здесь недавно вертолет при посадке зацепился за электрические провода  и с небольшой высоты шмякнулся на  тундру. Из Нырвакинота привезли новые  лопасти,  поставили  их и вертолет улетел.

Вернувшись к палатке, Денис и Виктор услыхали отчаянный,  пронзительный крик  евражки:   "Чифирр!  Чифирр!". Вопли раздражали геологов.   Виктор не выдержал:

- Да где же ты,   зараза? - И приступил к поискам.

-  Ага,   ясно!  Он сидит в трубе. Денис,  помоги,  кинем трубу в воду, послушаем, как  он там заверещит.

"Музыкальная" обсадная труба плюхнулась в озеро. Евражка,  как ошпаренный,  выскочил из нее и бросился наутек - мокрый,   смешной,  лоснящийся на  солнце местный житель.

- Ух, хорошо! - обрадовался Витя.  - Больше  он в трубу не  полезет,   а? Как ты думаешь?

- Точно, не полезет. Запомнит холодную ванну. Всю жизнь будет чихать. Теперь только, птичьи перезвоны доносились до парней, услаждая их слух. Геологи, развалясь на теплых, мягких кукулях, вывернутых мехом наружу, молча лежали, слушали, грелись на солнце.

- Ух, хорошо! - снова пропел Витя тонким тенором.

- Красота, - подтвердил баритоном Денис, вдыхая свежий ароматный воздух.

Прилетел на вертолете начальник партии Генрих Козин,  привез пять мешков муки.  В одном мешке оказалась дырочка и Витя Галин заметил в нем черный шарик неясного происхождения.

- Генрих Павлович,   ты получил муку с изюмом?

- Вот!  Что это? Шутишь? С каким еще изюмом?

- Да вот,   смотри.

Генрих покатал шарик своими толстыми короткими пальцами,  поню­хал его,  сморщился и передал Денису.

- Тьфу, да ведь это крысиный кал,  - сходу определил Денис,  - я видел такой же в своих сараях,  на хуторе.

Развязали мешок - Боже мой,  что творится!  Этого "изюму" в муке процентов тридцать! Проверили остальные мешки, еще два оказалось с такой же начинкой.  Козин задумался - что делать?

-  Вези обратно эту муку и обменяй в магазине.  Но для этого надо составить акт о непригодности продукта к употреблению,  - посоветовал многоопытный Виктор.

-  Акт должен быть подписан  врачом сан-эпидемиологом и представителем профсоюза,  - добавил он.

- Вот!   Что это!  Где мы их  возьмем? - возмутился Генрих.

- В поселке дорожников должен быть фельдшер,   а профдеятель найдется наверняка.  Пошли,  поищем.

Молодая женщина-фельдшерица,  прочитав акт,   растерялась:

-  Я никогда  этим не занималась!

-  Это неважно,  - успокоил ее Витя, - нам нужна ваша подпись и треу­гольная медицинская печать.  Помогите нам,  очень просим.  А мы вас угостим компотом  "ассорти".

Фельдшерица  рассмеялась и подписала акт.  Профсоюзный деятель тоже подмахнул бумагу,   ругнув походя обманщиков-торгашей.

С подпорченной крысами мукой и актом на несъедобность оной Генрих отправился назад,  в Нырвакинот. Магазин,  чтобы не было шуму,  без возражений обменял все три мешка.  Началась заброска продуктов и снаряжения вертолетом.  На  разгрузку  летал Денис. Первый пилот,   старый  знакомый геологов Ахмет Валиев,  как всегда шельмовал. Вместо того,  чтобы лететь к базе партии напрямик,  он делал гигантскую петлю,  выходил к морю,  разворачивался над приморской низменностью,  сверкающей под солнцем мириадами рек и озер,  разворачивался к югу и летел вдоль реки к ее истокам.  Так он налетывал время,  так  он зарабатывал деньги. Денис, видя явное левачество,   возмутился:

- Ты почему делаешь такую дугу? Зачем грабишь экспедицию?

- Кто грабит? Я летаю по правилам.  В горах тучи,  болтанка.  Да и сам ты говорил,  что лететь туда  около часа.  Мы и летим час.

-  Я не  знал точного времени полета,  я говорил приблизительно.

- Приблизительно,  приблизительно...  Грузи давай!  И не больше шестисот килограмм !

Уязвленный,   рассерженный пилот полетел напрямую,  сквозь редкие белые кучевые облака, среди которых Денис заметил облако розового цвета, медленно плывущее к северу.  Внизу - голые каменистые вершины и  затундренными склонами,   солифлюкционные наплывы и ложбины-делли,  полигональные почвы,  пятна-медальоны,  нагорные террасы со снежниками в основании,  полосато-бугристые снежные поля - типичный пейзаж полярной пустыни,  измордованная стужей  земля.  Неуютная картина,  неласковая.

Летели спокойно,   на болтанку не было и намека.  Рейс    был выполнен за  сорок минут.   "Ну вот,   это другое дело,  - удовлетворенно думал Денис,  - сколько  экономится времени и денег.   А то - час,  вот жулик!"

Вернувшись  в Нырвакинот,  Ахмет надрался,  учинил драку со стрельбой из вверенного ему пистолета и с полетов был снят.  В небе Чукотки он больше не появлялся.

Весь июнь геологи Майвельмайской партии жили на небольшом островке  суши  среди  снежного  моря и решали водную проблему.   Воды у них не было,  хотя речка протекала совсем недалеко от лагеря,   она рассекала снежное днище долины узкой и прямой,  как шпага,  голубовато-серой полоской с золотистыми вспышками солнца на волнах и перекатах.  Всего пятьсот метров от  "острова",  но пройти к речке обитатели палаток не могли.  Все попытки сделать это кончались плачевно - геологи тонули в талом,  рыхлом снегу,  едва отчалив от  "берега".  Вода бурлила и слева,  и справа  от палаток,  а геологи питались снегом и рассматривали окрестности в бинокль,  не имея возможности познакомиться с ними поближе.

Сначала островок суши длиной не превышал лопасти вертолета. С каждым днем он расширялся,  менял форму и очертания,  Захватывал все большее пространство на поверхности террасы.   Снежная хлябь отступала к подножию гор.  Вода в ручьях с обрывистыми снежными берегами бурлила и пенилась,  грохотали в руслах валуны.  Глыбы снега,   отрываясь от берегов,   с гулким шумом валились в бешеные струи, эхо разносилось по долине,   дробясь и рассеиваясь в боковых распадках.

Люди с восхищением наблюдали за этими неуемными  силами,   за бесшабашным разгулом  солнца,   снега и воды.   Особенно большой фурор произвел ручей Марс. Он долгое время  струился  где-то в глубине  снегов,  накапливая силы,   и вот,  наконец,  вырвался на волю!   Мощный водный поток с гулом реактивного самолета,  прорывая трехметровую толщу  снега,  ворочая и разрушая  снежные глыбы,   устремился  вниз,   к  реке.   В громовых раскатах  эхо потонули  вое остальные  весенние  звуки - и крики людей, и шум ручьев,  и шелест щебенки,   сползающей по склонам гор.

Весеннее половодье. В этом году оно наступило на две недели позже прошлогоднего.   Следовательно,  сезон будет еще короче.   Это геологов не радовало.  Но стоит ли унывать в самом начале сезона,  когда снег сияет девственной белизной и мерзлая земля, как спящая красавица,  пробуждается ото сна под горячими поцелуями  солнца!

На первый взгляд  снежные поля и горы казались безжизненными.  Но как-то Денис,  пробираясь к ближайшей сопке где по пояс в снегу,  где ползком, увидел обыкновенную домашнюю муху.  Нигде ни кустика,  ни соринки,  ни травинки,  ровное снежное поле и вдруг - муха.  Ползет,  пере­двигается,  греется под солнцем. Жизнь!   А на  склонах гор,  по осыпям, среди снежных пятен,  издали незаметная зеленеет трава с белыми вкрапленниками первых цветов.

В поле геологи песен не поют.  Это как-то не принято,  неуместно. Более того,  это неприлично.  Это было бы фальшиво,  неестественно.  Период песен у них наступает сразу после полевого периода и длится всю осень. "Сколько вина, столько и песен",  - говорил Женя Виноградов. Часто  звучала  старая геологическая песня,   начинающаяся словами: "Я смотрю  на костер догорающий".  Но это песня таежная, для Чукотки она не подходит - здесь костров не жгут,  нету дров.  Костры заменяет примус, Чукотскому геологу надо петь:   "Я на примус смотрю потухающий".  Так размышлял Денис,  готовя обед. Впрочем, живой огонек есть и у нас, только  заключен он в железную печку. Вон как  мечтательно уставился в полыхающую жаром печурку Витя Галин".   Денис с улыбкой взглянул на старшего техника-геолога.

Галин весь день шуровал углем печку, поддерживал огонь, раскалял проволочную кочережку и обжигал ею промывочные лотки. Он аккуратно проводил раскаленной докрасна проволокой по всем  ложбинкам и неровностям  лотка, чтобы не осталось ни сучка, ни  задоринки,   чтобы гладкой  была  внутренняя поверхность прибора,  чтобы проба  отмывалась хорошо,   чтобы легкая фракция шлиха - кварц,  полевые шпаты,   слюды,   амфиболы -  не  задерживались в лотке,  не цеплялись за шероховатости, древесные заусеницы и волокна, смывались бы водой и не скрывали в своей массе полезный рудный минерал - тяжелую фракцию,  остающуюся в центральной ложбинке.

Витя  готовил инструмент к работе.  Как настоящий  мастер промывки, он не выносил плохих лотков. Шлиховое опробование аллювия ручьев - основной вид поисков полезных ископаемых на Чукотке.  Витя это знал и готовился к промывке тщательно.  Он работал с таким серьезным,  таким увлеченным видом,  как-будто занимался художественным выжиганием по дереву. Приятный запах горелой лиственницы заполнял палатку,  щекотал ноздри.  Время от времени Витек открывал дверцу печки,  хмыкал,  крутил головой и восклицал,  улыбаясь:

- Ух,   хорошо!

- Что хорошо-то? - поинтересовался как-то Денис.

- Да Сергея Лазо.  В паровозной топке.  В таком вот огне,  а? Как он себя чувствовал?

- Вот!  Что это? О чем ты думаешь? - возмутился Козин,  оторвавшись от стереоскопа.

Генрих просматривал аэрофотоснимки.  Этим же занимался и Денис.

Иногда Витя подсаживася к Генриху и подолгу любовался им,  заглядывая в лицо,   снимал с него пылинки и кукулинки,  приглаживал ему волосики на лысеющей крутолобой голове.  Витя любил спокойного,  беззлобного Козю и трогательно ухаживал за ним.  Козя принимал Витины ласки абсолютно невозмутимо.  Занятый дешифрированием,   он не обращал на него внимания.

В соседней палатке обитали двое студентов-практикантов - Борис и Николaй. Ребята проверяли исправность радиометров,    эталонировали их.

В конце июня Генрих и Денис - основные исполнители геологической  съемки совершили первое пешеходное знакомство с районом работ. Рекогносцировочный маршрут проходил в окрестностях базы,  по хребту Кээнэй и его отрогам.   Это был  очень трудный  маршрут.  Таких физически тяжелых маршрутов в прошедшем  сезоне у Дениса не было,  если не считать переходов под  большой нагрузкой.  Организм еще не тренирован,  расслаблен после долгой  зимы,   рельеф интенсивно расчленен,  горы высокие, осыпи изматывающие... Денис понял - в этом сезоне придется попотеть, ох и придется!  Это было главное впечатление,   вынесенное из рекогносцировочного маршрута. Мышцы ног,   давно не испытывавшие  такой мощной нагрузки,   всю ночь подергивались.

Затем начались регулярные маршруты.  Чукотская погода,  не церемонясь, сразу же и глушанула геологов. В первом маршруте они промокли, во втором промокли, попали в туман,   заблудились,  в третьем - промокли насквозь,  промерзли до дрожи,  устали до головокружения и так далее и тому подобное.  Возвратясь из первого маршрута, Денис немедленно ублажил тоскующий желудок,   затем дал отдых утомленному телу и расфилософствовался в тепле.

"Что такое красота природы? - думал он.  - Бывает так,   что красота ее заметна  только издалека,  в широком плане,  в голубой дымке. Прекрасно выглядит цепь гор с белоснежными вершинами,  бирюзовые моря, дороги, уходящие вдаль,  закатное  заревое небо...  Легко и просто наслаждаться красотой природы со стороны,  как на широком цветном экране. Даль всегда красива,  даль всегда  зовет. Но когда  заберешься в горы, заплывешь в море, проникнешь,   так сказать,  в глубину этой красоты, прикоснешься к ее  сущности,  превратившись из пассивного созерцателя в активного исследователя - и красота как-будто исчезает.  Общая широкомасштабная пейзажная красота,   лишаясь таинственной дымки,   распада­ется на сотни,   тысячи мелких,  конкретных красот,  которые  зачастую не замечаешь.  Особенно,  когда  едкий  соленый пот заливает глаза,  плечи режет и жжет,  в голове  от усталости гул и полное отупение. Какая там красота! Пропади она пропадом!  Скорее бы стоянка, да палатка, да чай, да кукуль - вот где истинная красота!"

Идет геолог,   ничего,   кроме камней,  не  замечая,  и вдруг что-то другое,  необычное обращает на себя внимание,   заставляет остановиться и  залюбоваться  собой.  Так было с Денисом во втором маршруте. В самом его начале Денис и студент-радиометрист Николай взобрались на хребет, где их окутали мокрые злые тучи. Видимость - десять метров,  не более.  Не­приятно в таких условиях карябаться по узкому,  как зазубренный топор, гребню  водораздела с обрывами в ту и другую  сторону.   "Вошь на гребеш­ке",  - вспомнилось сравнение Денису. Камни черные,  скользкие,  ветер свирепый,  поливает холодный душ. Ползут ребята,  изворачиваются,  порою судорожно цепляясь за выступы скалы,  обнимая ее как родную. Нога скользит,   срывается,  камень с грохотом  летит вниз, в туманную бездну, дробясь на мелкие,   свистящие осколки. Таили в себе опасность и снежные мостки над  зияющими трещинами,  их преодоление требовало особом осторожности.

Маршрутная пара перевалила через огромный андезитовый останец и вдруг - мгновенная тишина,  ветер оборвался,  наткнувшись на могучую каменную преграду,  сразу стало теплее. Геологи попали в самый насто­ящий микрооазис.   Они увидели на склоне пятно ярко-зеленой травы,  усыпанное синими, желтыми и белыми цветами - словно ковер диковинной работы,  неведомо кем брошенный среди диких скал на подоблачной высоте, как  символ жизни и красоты,   существующей независимо от холода и мрака. Скала-защитница, окутанная туманом,  улыбнулась,   заметив удивление и радость на  лицах  людей, как бы спрашивая их - что,  не ожидали?

И сказала скала:

- Это вам награда  за  трудный путь.  Можете собрать букетики и вложить их в петлицы ваших штормовок,  я разрешаю.

- Не до букетиков тут,  - дрожа от холода,   отмахнулся Николай.

Путь продолжался  дальше, по снегу. Геологи  спустились в долину  и погрузились в молоко. Белый снег, густой белый туман,  нет ни неба, ни  земли, есть две черные  точки,   ползущие  из долины все выше и выше, туда,  где должен быть перевал к палаткам. Удивительное ощущение охватило Дениса. Он чувствовал себя как во сне,  как в нереальном,  неземном мире. Не было видно даже снега под ногами. Невероятно тихо. Густая белая пустота.  И лишь позади  оставался след - пунктирная линия, повисшая в  воздухе.  Нога в невидимый снег  становилась с опаской,  ино­гда  она проваливалась в неразличимую глазом яму или вдруг натыкалась на бугор.

Геологи брели медленно,   осторожно,  как слепцы,   отнюдь не уверенные в том,  что идут туда,  куда надо. Наконец-то - ура!  - в облаках появилось черное пятно -  скалистый выход роговиков. Перевал. Парни спустились в заснеженный цирк. Туман по мере спуска  стал рассеиваться и взору их открылась широкая долина  реки Кээнэйваам,   в которой  стояла база партии.

В третьем маршруте приключения начались с того, что Денис и Николай блуданули,  пошли по отрогу  хребта,  ведущего в противоположную от базы сторону. Лишь перед крутым спуском в долину незнакомой реки Денис  сориентировался,   определил,  что река не та,  которая им нужна, что нужно поворачивать назад,   на сто восемьдесят градусов.  Было уже поздно, Денис невероятно устал,  дул пронизывающий ветер, поэтому было неудивительно, что, обнаружив потерю фотоаппарата  из  заднего кармана  рюкзака,   он махнул на это рукой и продолжал идти в сторону  базы.

-  Я вернусь, поищу фотоаппарат. Жалко.  Я приблизительно  знаю,  где он мог вывалиться,  - неожиданно предложил Николай.

- Не  надо, после найдем,   -  отозвался Денис,   -   никуда  он не денется.

-  Я быстро,   это недалеко  отсюда. Ты иди потихоньку,   я догоню.

Денис брел, пересекая  снежные поляны, за ним оставался след, хорошо видимый  издалека. Николай пойдет по  моему   следу  и все будет в порядке", - успокаивал он  себя.

А Николай  уже шел за Денисом.  Ветер усилился, Денис стал  зябнуть и невольно ускорил шаг.  На вершине под прикрытием скального выступа он решил подождать товарища,   постоял,  потоптался,  попрыгал,  пытаясь согреться. Николая не видать,   холод  собачий,  продирает озноб.   "Эх, костерчик бы сейчас",  - с тоской подумал Денис, дуя на красные,  негнущиеся пальцы. Но какой там! Вокруг - снег и камни,   мертвые,  холод­ные камни и сырой тяжелый снег.   "Где же он запропастился,  этот чертов студент? Эдак и околеть можно.   А что,   если  с ним несчастье?"

Денис рванул назад,  достиг края вершины,  увидал медленно ползущего Николая,   заорал -о-го-го-го! Услыхав ответные звуки, Денис развернулся и энергично зашагал к останцу. Вдруг ураганный порыв ветра сдул его с гребня водораздела.  Денис  заскользил по осыпи подветренного склона,   зацепился  за каменный выступ,  снова вскарабкался на вершину и дальше побрел,   вздрагивая от холода.  Ходьба не согревала. Вот он достиг истоков ручья,  в устье которого стояла база партии и начал спуск по  снежнику.   Даже под  гору  каждый шаг давался геологу с трудом, так он ослаб. Уже у подножья гор,  переходя ручей, Денис упал в ледяную воду и еле  смог подняться  -  руки и ноги  его дрожали,   кружилась голова. В десяти,  примерно,  метрах от себя он увидел неуклюжего,  косматого  зверя,   похожего  на  медведя  с маленькой головой,  внимательно следившего за ним.  Росомаха! Она преследовала уставшего человека уже давно,  выбирая момент для нападения,  она всегда так охотится, эта самая презренная в тундре тварь - преследует уставшее или больное животное до тех пор, пока оно ни упадет.

Денис даже не испугался. Ему было все равно. Пошатываясь,   споты­каясь,   еле передвигая ноги,   он направился в лагерь.  На виду у базы росомаха  отстала.  Ввалившись в палатку, Денис упал на нары и прохрипел:

-  Там... Коля... надо встречать...

Ребята  помогли Денису  раздеться,   сняли сапоги,  налили кружку спирта. Денис выпил,  закусил,   залез в кукуль,   скрылся в мешке  с головой и долго лежал в  теплом меху,   вздрагивая и дергая ногами,   согреваясь и снаружи, и изнутри от огненного,  веселящего душу напитка. Угревшись, Денис  заснул. Как пришел Николай и встретившие его товарищи,   он не слышал.  Так  закончился третий маршрут,  продолжавшийся двадцать часов.

Солнце поднималось все выше,  борей приутих.  Одновременно с улучшением погоды организм Дениса,  как и всех его товарищей,  втянулся в физическую  работу,   натренировался,   обрел маршрутную форму.  Отработав площадь возле базы,  геологи отправились к югу,  по намеченной заранее  замкнутой кривой,   от лабаза к  лабазу.

Нераспорядительность начальника партии в первом же переходе отразилась на нем самом.  Рабочие /их было двое/ то ли забыли,  то  ли не захотели взять тяжелую двадцатилитровую канистру с керосином и ушли налегке.  Генрих  завозился,   собрался последним,   ему и досталось неприятная булькающая ноша, оттягивающая руки,   бьющаяся о камни и кочки. К тому же  за   спиной - чудовищный  рюкзак.   Эх,   и попотел же  Козя  в этом переходе!

Стоянку сделали на крутом берегу  речки Пограничной. Широтная долина  оказалась настоящей  аэродинамической трубой. Это было неожиданно, так как ветры на Чукотке преобладают северные,   широтная же долина  представлялась геологам  тихим  оазисом. Вышло все наоборот - ветрище дул непрерывно, палатки вздувались пузырями,   хлопали  и  трепетали,  как паруса в бурю,   стремясь оторваться от камней,   к которым они были привязаны,   и улететь на  запад.

Однажды Богыс (так он сам произносил свое имя), стоя на  краю  обрыва  в картинной позе,   картаво декламировал:

Ветерл, ветерл, ты могуч,

Ты гоняешь стаи туч,

Ты волнуешь  сине морле,

Всюду  веешь на  просторле!

В это время порывом ветра  сорвало  с  растяжки его портянку и унесло в волны Пограничной.

- Проклятый ветер, когда же ты кончишься! Боже мой,  что  за страна! Куда  я попал!  - прервав чтение,   завопил  студент и  спрятался в палатку.

Да,  климат поганый, зато в геологическом отношении места были захватывающе интересными. Долина реки представляла собой типичный трог (по-русски - корыто),    своеобразную форму горного рельефа,  образованную  ледником.  Широкое плоское днище,  покрытое  слоем галечников и валунов,  крутые прямолинейные борта,  изрезанные на треугольники боковыми притоками,  многочисленные конусы выноса из долин этих прито­ков - вот схема  такой долины.

Район первой стоянки находился как  раз в зоне сочленения Восточно-Чукотской вулканической зоны со складчатыми системами мезозоид.  Осадочные породы - песчаники,  алевролиты,  глинистые сланцы - с резким несогласием перекрывались горизонтально залегающими туфами и лавами. Эффузивы слагали наиболее высокие и скалистые вершины.  Один из пластов вулканических пород  оказался радиоактивным. Богыс сделал замер, испугался и с криком прибежал в лагерь:

- Радиометр зашкаливает! Вон там,  видите,  рыжий пласт!  Там сильная аномалия!   Я  облучился,   я пропал, я  стану импотентом! Впечатлительному  молодому человеку   объяснили,   что это всего лишь кис­лые кварцевые туфы,   что  они  очень часто отличаются повышенной радиоактивностью,  но для  здоровья это не опасно,  на половые органы не действует, так что его ленинградская подруга  может не беспокоиться.

Дениса же поразил древний вулкан в разрезе. Застывшее жерло он наблюдал в каньоне одной из горных рек. Жерло палеовулкана,  прорывавшее  осадочные породы,   было  заполнено грубообломочными туфами и кластолавами андезитов. Были тут и дайки - пластообразные крутопадающие тела  застывшей магмы,  жилы кварца и кальцита. Денису   захотелось покопаться  в вулкане,  детально исследовать его,  зарисовать,  описать, но времени было в обрез,   на   стоянке кончались продукты, надо было спешить. Он покинул жерловину с чувством досады и неудовлетворенности. "Надо будет вернуться сюда",  - думал он,  продолжая маршрут.

Избегав левобережье Пограничной,  геологи перешли на ее правый берег, еще более скалистый и крутой. Нo главное неудобство заключалось не в интенсивной расчлененности и труднодоступности рельефа, а в необходимости ежедневного форсирования реки. Лодки у геологов не было, реку переходили вброд,  причем брод имел очень сложные очертания. Утром еще ничего,   вода  сравнительно мелкая,  а вот к вечеру...

Переправа длилась часами,  местами маршрутчикам приходилось погружаться в воду по самую шею,  повизгивая от ледяной щекотки под мыш­ками.  Зато рюкзаки с камнями становились заметно легче и в этом было преимущество  водного пути. Преимущество,  если не учитывать возможности быть сбитым с ног и  затянутым водою в глубокую яму.  Впрочем,  пока все  обходилось благополучно. Вернувшиеся из маршрута  раньше обычно стояли на берегу и громкими криками подбадривали бредущих,  давали им советы:

- Левее...правее...правильно... Куда  тебя несет? Назад!  Так,  так, иди-иди, нe бойся, сейчас начнется мель!

Если на  левом берегу Богыса поразили и напугали радиоактивные туфы,   то на правом...

" Представьте себе такую картину:  тучи бешено мчатся,  гонимые ветром.   Сквозь них нет-нет,  да и проглянет синеватый глаз неба,  пробьется  холодный  солнечный луч,   осветив на мгновенье со спины вашу сутулую, прозябшую до костей фигуру. И - что это? Галлюцинация или реальность? На  облаках - огромный розовый круг и в нем,  прямо посредине - ваша  тень,  ваша гигантская колыхающаяся  тень на облаках в солнечном кругу! В первые  секунды видение ужасающее,   тем более,  что оно появляется внезапно и кажется необъяснимым. Добавьте сюда тоскливое завывание радиометра,  полное ваше одиночество среди зловеще-черных скал,   свирепый ветер,   толкающий в пропасть,  стремительно несущиеся тучи над головой и глубоко внизу, под ногами - разве не полу­чится картина  ада,  достойная и содрогания,  и восхищения?"

Что-что,  а рассказывать Богус умел.  Всем стало жутко.

Работы на первой стоянке кончаются. Последний маршрут,  последняя банка щей,  последняя галета,  последняя сигарета. Парни ползали вок­руг палатки,  собирали окурки и огрызки сухарей,  выброшенные  "за борт" в период изобилия. Каждую находку,   словно самородок золота, сопровождали радостными воплями.

Надо было уходить на  лабаз. Надо, хотя многое в геологическом строении участка осталось невыясненным.   "Лето короткое,  план большом вперед,  вперед,  ребята!" - так говорил и действовал Руденко,  этому принципу подчинялись Генрих и Денис.  Их успокаивало одно - в отношении полезных ископаемых    район был пуст,  несмотря на сложную геологию.

Последний раз пересекли реку при переходе на новую стоянку. Главной  заботой при этом было уберечь от промокания родимые кукули, сохранить их сухими и теплыми.  Для этого пришлось укутать их в телогрейки и куртки,  в палатки и плащи.  Только Богыс решил соригинальничать,  перенести голый кукуль на голове. И,  конечно,  ухнул в яму, все промочил. к тому же пошел дождик, грибной такой, ласковый. К  тому же местами приходилось шагать прямо по ручьям и брызги от копыт летели выше головы. "Вода,  вода,  кругом вода".  От начала до конца переход был мокрым, таким  он и  запомнился. Впрочем,   сырость, слякоть и  мокрота  мало волновали геологов, им было жарко,  от них валил пар,  идущих беспокоило одно - на  месте  ли  лабаз? Найдется ли лабаз? А что,  если лабаза не найдется?

Денис тревожился больше всех - на нем вся ответственность,  он забрасывал лабаз,   он один знает его местонахождение,   он вел отряд к этому лабазу.  Ему же досталась и самая большая радость,   когда два толстых темных  столбика, две бочки замаячили на горизонте.

- Мальчики,  лабаз!  -  заревел Богыс и,  хлюпая сапогами,   забыв про усталость,  трусцой рванул по кочкам к бочкам.

Геологи быстро поставили палатки,  быстро вскрыли лабаз,  быстро открыли банки с компотом и медленно-медленно стали пить... Долго слышалось среди угрюмых гор блаженное почмокивание и посапывание, долго пировали-наслаждались уставшие парни,   развалясь на кукулях и  выплевыпая вишневые косточки.

На другой день густой туман окутал стоянку. Богыс,  вернувшись с умывания,   заявил:

- Ну и туман!  Ни шиша не видно.

- Это что? - отозвался Николай, - Вот когда я выходил,   только шиш и видел.

Отмахав километров пятнадцать,  геологи попали из страны ветров в царство туч.  Тучи - необходимая составная часть чукотского пейзажа.

Горы - их дом, их крепость.  Здесь они рождаются,  отсюда длинными вереницами и в одиночку разлетаются в разные страны света, сюда же возвращаются вновь после буйных набегов на приморские земли и отдыхают, расположившись в котлованах каров или зацепившись за  скалистые вершины.  Неспокойный характер у чукотских туч,   они никогда не сидят  на месте.  Устав от скитаний,   тучи в тихую погоду собираются на горные лежбища.  И вот плывет длинная голубовато-серая масса,  похожая на дракона,  и плавно,  под  острым углом,   как бы ныряя,   опускается на хребет,  мягко ложится на него сначала головой,  потом туловищем и,  наконец,   хвостом.

Туча ползет по хребту,  как гигантская небесная гусеница,  медленно,   лениво переваливая через пики,  прогибаясь на  седловинах,   точно повторяя очертания xpeбтa. Далее  она по крутому  склону  сползает в долину и,  удобно расположившись в каменном ложе,  на некоторое время успокаивается,   тихо дремлет,  вздыхая и поворачиваясь с боку на бок. А  ее  сестра,   такая же длинная и плотная туча,   зацепившись копнами за  макушки  островерхих  сопок,  свободно провисает между ними,   образуя подобие гигантского подвесного моста,  переброшенного через долину по пятисотметровой высоте.

Конец  июля.   Стоит необычайная духота. Геологи ходят,  как вареные. Нервы их взвинчены до предела - донимают комары. Кровососы набиваются в палатку днем,  а по ночам поют на разные голоса,  на разных нотах. Есть среди них и теноры,  и дисканты,  и контеленные сопрано. Запевает обычно один крупный солист. Подлетая к жертве,   он поет: "Дру-у-у-уг,  где-е-е-е ты-ы-ы-ы?" Обнаружив "друга", живо восклицает:   "Зде-е-есь!" на этот сигнал откуда ни возьмись налетают десятки,  сотни, целая армия  серых бестий.   "Друг" нервничает,  елозит в кукуле,  поводит сонными глазами  за  самым близким певцом,  выбирает момент и - хлоп!  - мимо.   "Ой-и-и!" - коротко вспискивает комарик и на время исчезает вместе  со всей армией. Проходит секунда, другая,  и новый смельчак идет в атаку и ведет армаду  за собой. Кукули геологов уже усыпаны трупами насекомых,  но их летающая часть не сокращается. Серые бестии словно рождаются в воздухе. Злые и голодные, они  с ожесточением набрасываются на  обнаженные части тел.  Люди непрерывно играют с комарами в  "ладушки" и всю ночь,   светлую, душную,  заполненную комариным писком,  не спят.

Маршрут.  Свита комаров сопровождает геолога и в долине,  что не удивительно,  и на хребте,  что странно и возмутительно.  Спасает от них  только ветер.  Дунет - и нет паразитов,   метнулись, спрятались в камнях иль траве. Промчался ветерок - и они снова легким облачком окутывают путника,  беспрерывно таранят  капюшон штормовки -тра-та-та-та-та - словно мелкий,  хлесткий дождик из кусочков серого липкого мяса. Если ветер дует в спину,  серые бестии вьются перед лицом,  бьют по глазам,  по лбу,  впиваются в брови,   залетают в рот и глотку.

В один из таких дней Николай рискнул помыться. Разделся.  Сначала как-будто ничего,  нет комаров. Только он намылился - комары тут как тут. Облепили,  кусают, сосут. Голо-мыльный Николай завертелся юлой, запрыгал козликом, побежал по тундре,  как олень.  Ореол радостно поющих  бестий не  отставал от него.  Столько сладкой,  хмельной крови! Да плевать,  что студент - скорее б напиться! У-у-у-у!  Николай сиганул в мелкую, до колен,  лужу и лег в нее,  погрузился целиком, выставив наружу только нос.  Тело чесалось от комариных укусов,  пока­лывала,  словно иголками,  ледяная вода,  ноги сводило. Николай дрожал, клацал зубами,  но терпел - уж лучше холод,  чем комары. Дождавшись, когда  они разлетятся,  Николай выскочил из лужи,  побежал,  на скаку, как джигит, схватил одежду и понесся к палатке.  Звенящее облако - за ним.  Чтобы сбить комаров с толку, он сделал три круга вокруг палатки и нырнул в нее,  исчез.  Обманутые  злюки остервенело колотили по туго натянутой палатке,  гудели,   как рассерженный пчелиный рой.  А Колька - фу-у-у!  - обтер мыло с тела и поспешно стал одеваться  ... непрерывно отбиваясь от заполнивших палатку комаров. Утренний туалет на сегодня был окончен.

В маршруте Богыс и сопровождающие его комары. Богыс взбесился, побежал, размахивая, датчиком радиометра,   как мечом.  Серые бестии  за ним. Богыс резко остановился,   сел.  Комариная масса по инерции пронеслась дальше. Богыс рванул назад,  торжествуя победу. И напрасно. Через минуту он был обнаружен и жестоко наказан. Настигнув беглеца,  кровососы с удесятеренной энергией набросились на него. "Каррамба!" - рявкнул обезумевший  студент и,  перемахнув хребет, очутился в долине смежного ручья. Комары зудели,  кололи,  хлестали. Богыс упал на колени, сунул голову и кисти рук в воду. Штаны туго натянулись и какой-то наглец жиганул в ягодицу. Ай! Богыс изогнулся,   шлепнул кровопийцу и... увидел медвежий кал! Свежий,  теплый,   только что выброшенный! В спину студента вонзился ужас, он мгновенно забыл про комаров.

- Ге-е-нри-их!  -  завопил он благим матом и снова помчался по хребтам,  на последнем издыхании перевалил последнюю горку и очутился у палатки. Распахнув полог, Богыс грохнулся на кукуль.

- В гробу я видел это дело!

Намного позже из маршрута возвратился Козин.

- Ты куда  это пропал? - спросил он Богыса.

- Комары заели.   Медвежье дерьмо нашел.  Работать невозможно. В гробу видал я это дело!

- Вот,  что это? Какие комары? Я ничего не заметил,  - удивился Козя. А на его огромном,  выпуклом лбу сидело десятка два раздувшихся от крови комаров.

Денис не обладал спокойствием и выдержкой или,  может быть, инфантильностью начальника партии.  В маршруте комары раздражали его, отвлекали от дела,  мешали работать.  Они подгоняли в ходьбе,   заставляли писать быстрее,   лихорадочнее, не давали  засиживаться на  точках наблюдения,  детально исследовать и  описывать обнажения. А однажды после бессонной ночи,   особенно душной и особенно комариной, Денис провел маршрут в каком-то полусне,  в тупом,  безразличном состоянии.

Многие факторы естественнейшим образом влияют на качество полевых наблюдений независимо от способностей исполнителей. Прежде всего, конечно, погода. Затем рельеф. Отрезок маршрута пройденный в гору содержит больше наблюдений, чем под гору. Ход по маршруту "туда" выполняется добросовестнее, чем "обратно", но в то же время штуфных проб по ходу "туда" берется меньше, чем "обратно" - кому охота таскать лишний груз? И, наконец, комары...

Все эти помехи находят отражение в полевых книжках геологов.  А комариный период,  кроме телеграфности текста и неразборчивости  записей,  наглядно выражен  "гербарием" -  засушенными,   влипшими в бумагу комарами и грязными пятнышками,   остающимися от них.  За это ругают,  над этим посмеиваются,  но ведь не каждого убитого комарика стряхнешь, иного и  забудешь между страниц, прихлопнешь его,  закрывая книжку, оставить невольно на рассмотрение техсовета как вещественное доказательство трудностей полевой жизни.

В один из погожих дней прямо из-под ног Дениса вылетел гусь, за ним второй. В гнезде  лежало пять крупных яиц. Взять? Жалко, пропадет гусиное потомство. Денис идет дальше,  взбирается на гору,  са­дится на  теплые камни,  пишет. Поднимает голову - рядом заяц,  рукой достать можно. Денис протянул руку, заяц отбежал метров на пять, стал на  задние  лапы,  косится на геолога,  не убегает.

- В суп хочешь? -  спросил Денис. Заяц и ухом не повел.

Денис вскинул молоток,  прицелился - бух! Заяц сидит себе,  помаргивает,  человеком  любуется - совсем ручной, должно быть,  из цирка убежал. Денис встал, заяц сидит.  Денис сделал шаг к нему,  камни посыпались, зашуршали и только тогда косой удалился  ленивыми скачками.

В этот же день маршрутчики присутствовали при рождении куропатенка.  Птенец выбирался из яйца,  вытянув шейку,  а два его уже обсохших желтых в крапинку братца вместе с геологами наблюдали  за ним. Встревоженная матъ-куропатка путалась под  ногами у  людей,  пыталась увести их в сторону,  подальше от гнезда.

- Это был бы феноменальны кадр,  -  заметил Николай,  - хоть на конкурс в "Огонек".

Денис вздохнул,  вспомнив о потерянном фотоаппарате.

Маршрут подходил к концу.   Спуститься  с горы - и прямым  курсом вдоль долины на стоянку. У подножья путь геологам преградил крутой многолетний снежник. Николай без раздумья ступил на него,  поскольз­нулся,  упал и полетел вниз.   Со снежного обрыва  студента вынесло на глыбы, покрывающий склон.  Все произошло  за несколько секунд,  в полной  тишине,  лишь в конце падения раздался глухой стук трубки радиометра  о камни.    И снова тишина.  Студент лежал,  не шевелился. Денис обогнул снежник,   спустился к подножью горы,  подбежал к Николаю. Тот лежал на боку с закрытыми глазами без признаков жизни.

- Коля!

Послышался стон, Николай зашевелился. Слава Богу, живой!

- Что болит?

- Кажется,  ногу  сильно ушиб, - не сразу ответил пострадавший, Денис попытался помочь ему сесть,  но Николай зло отпихнул его:

- Уйди! Без тебя обойдусь.

-  А на стоянку дойдешь?

- Дойду,  не беспокойся.

- Ну что ж,  попробуй.  Здесь недалеко. Пока!  - И Денис ушел.

Странный разговор,  не правда  ли? А объяснение простое - у молодого геолога и студента сложились очень напряженные отношения, они возненавидели друг друга.   Самолюбивому и обидчивому Николаю не понравилось положение бесправного мальчика с радиометром,  безмол­вного, покорно  плетущегося  за геологом записатора радиоактивности пород.  Он,  студент ВУЗа третьего курса,  будущий инженер хотел иметь хорошую практику по геологической съемке. А этот молодой заносчивый геолог относится к нему пренебрежительно,  ничего не объясняет,  ничему не учит.  Да начхать он хотел на такого геолога и на такую практику!   " Я тебе не слуга!" -  заявил он Денису.

Доценко хорошо понимал Николая,  он видел в нем самого себя,  каким он был на  практике в Северной Осетии,  но ничего поделать не мог. В процессе маршрута Денис сам почти ничего не понимал,  во всем сомневался,  ясность наступала позже,  при камеральной обработке материалов. Так как же он мог что-то студенту объяснять, да еще в экстремальных условиях? Николай набычился - у Дениса возникла ответная  реакция. Так они  и ходили - молча и  зло.   Особенно  эта  злость проявлялась на пустых  тундровых переходах,  когда Денис врубал максимальную скорость, а длинноногий худой студент с усиками и бородкой,  надвинув на брови шляпу,  похожий на Дон Кихота,  широко шагал рядом, сбоку.  Он  задыхался от бешеной ходьбы,  но не давал Денису вырваться вперед,  самолюбие не позволяло.

Падение со снежника  резко изменило  судьбу  студента - из бродячего маршрутчика-радиометриста он превратился в оседлого повара-кашевара. - Ушибленная нога не позволяла далеко ходить. Денис в маршрут ходил один.

В ясные теплые дни,  в момент,  когда облако комаров исчезает, развеянное ветром,  глаз геолога  замечает тонкую красоту летней тундры.  Сколько цветов!  Это не пышные с густым дурманящим запахом, напоенные медовым солнцем цветы Юга,  а скромные голубые незабудки с нежным,  удивительно приятным запахом,  напоминающим то ли  сирень,  то ли черемуху.  Это белые и желтые венчики цветов,  похожих на ромашки,  сиреневые колокольчики,  соцветия кассиопеи,  напоминающие ландыши, но абсолютно без запаха.   Окраска цветов неяркая,  преобладают голубые и белые тона,  чудесно гармонирующие с блеклым тоном зеленовато-охристых долин.

По-разному воспринимается природа людьми различных профессий. Для геолога  она - и храм,  и мастерская. Бывает,  что она радует его, восхищает,  а бывает и наоборот - угнетает и безжалостно бьет. И еще бывают такие моменты, когда геолог чувствует полное  слияние  с природой,   становится неотделимой ее частицей.  В  такие моменты геолог воспринимает окружающий мир как-то  по особенному, интимно,  вернее,   совсем не  воспринимает,  как  нечто  обособленное.  Он  не может отделить себя от кочки, от лужи, от горы, он чувствует себя естественной составной частью окружающего мира, он полноправно и гармонично вписывается в него.

Это чувство Денис испытывал в погожие дни,  в конце длинного, утомительного маршрута,   сидя на  вершине горы или шагая по цветущему полю. В теле - невесомость,  в голове -  легкое кружение,  подобное опьянению от шампанского,   и ни одной мало-мальски  серьезной мысли - к чему они? Все просто и ясно. На переднем плане - цветы и камни - хорошо. Далее - зеленая долина и голубые горы - очень хорошо. Над головою - голубое небо,  солнце,   облака,  птицы - прекрасно! Видимо,  в такие моменты и начинает петь киргиз, дитя природы,  и звуки его песни  слива­ются с пением птиц, журчанием ручьев,  отдаленным грохотом камнепадов. Вот оно - лоно прекрасной всеразрешаюшей природы!

Отработана,   заснята еще одна,   самая южная часть обширной территории,  ограниченной проектом. Геологи повернули на север, начали съемку широкой полосы вдоль восточной рамки планшета.

Давно  замечено,   что в экспедициях любого назначения самые разнообразные,  порой нелепые приключения происходят с одним и тем же действующим  лицом, как правило,  или благородно рассеянным,  или просто растяпой. В Майвельмайской партии роль такого Федота,  на которого все шишки  летят,   играл студент Борис Тоскан, он же Богыс, рослый широкоплечий блондин с голубыми глазами.  У всех,  даже у Козина,  возникло недоумение - как он попал в геологию? Зачем? В поле всем одинаково трудно,  но ведь надо терпеть,   молчать.  А он:

- Ребята,  я больше не могу идти, давайте отдохнем...

- Братцы, мне тяжело,   лямки  режут...

- Мне холодно...

-  Мне жарко. ..

- Я есть хочу...

И, наконец:

- Ребята,  я не настоящий мужчина,  я это  знаю,  я слабее вас.  Я непригоден для такой работы.

   Неженка и нытик с бравой осанкой - так определил его Денис.

Полевые приключения Богыса начались с говяжьей тушенки. В маршруте, во время обеденного перерыва,  когда Генрих дописывал точку наблюдения, а Богыс готовил чай,   раздался  оглушительный хлопок,  похожий на взрыв петарды,  и Козин  почувствовал,  что левую сторону его лица, обращенною к костру,   залепило чем-то жгуче-горячим.

- Вот!  Што это? - возмутился Козя,  оборачиваясь к радиометристу. Тот стоял на коленях у разбросанного костерка и мычал, протирая глаза весь заляпанный мокрым пеплом и волокнистыми ошметками тушенки. Козя мацнул себя по усам,  по щеке, посмотрел на пальцы - тоже тушенка.

Что же произошло? Оказывается, Богыс,   решив подогреть банку тушенки,  бросил ее в костер. Банка взорвалась,  три четверти ее содержимого разлетелось по тундре.

- Почему  она  взорвалась? - недоумевал студент.

Козину это тоже сперва было не ясно. Потом его осенило,  он спросил:

- А ты дырки проколол?

- Нет,  а  зачем? - удивился студент.

-  А вот затем,  чтоб не взрывалась.

- А-а-а...  - протянул Богыс, стал на четвереньки и пошел, как козел по тундре, снимая губами мясные нити с листьев и трав. Генрих по-собачьи вылизал банку,  обнаруженную метрах в пяти от костра.  Тем и кончился обед.

Богыс долго не мог научиться правильно укладывать рюкзак, привьючивать к нему кукуль и прочие снасти. При ходьбе все на нем ерзало, болталось, съезжало вбок, спину ему давило и терло, сам он непрерывно чертыхался, то и дело, подкидывая рюкзак, поправляя его, поддерживал. Такой поход изматывал до предела. Богыс часто садился, отдыхал, отставал, нагонял рывками ушедших товарищей.

Однажды после перехода он,   достигнув места новой стоянки последним,   сбросил через голову весь свой презренный груз,  наклонился к нему и  стал развязывать узелки.  А носил он форму  специальную,  пошитую по  заказу в Ленинграде,  пригнанную,  как мундир,   точно по его фигуре. Штормовка и брюки плотно облегали атлетически сложенное тело Богыса, не оставляя мышцам и ягодицам ни малейшего пространственного запаса. В таком костюмчике хорошо стоять,  отставив ножку, и красоваться перед дамами или по Невскому не спеша дефилировать,  соблазняя школьниц. А тут...  Стоило франту  резко повернуться,  наклониться или, тем более,  присесть,  как вся его одежда трещала по швам.

На сей раз, / и уже в который раз! / лопнули у Богыса штаны. Из трещины между ног выпали яйца и болтались-раскачивались,  как маятник, в такт движениям своего хозяина.  Студент нервничал,   запихивал их обратно,  но они снова выпадали и бессмысленно болтались,  все более разд­ражая их обладателя и потешая геологов. Богыс никак не мог справиться со своим вьюком,  разнуздать его, словно это был не рюкзак с кукулем, а норовистая   лошадь. У Дениса шевельнулось сочувствие к  растерявшему­ся бедолаге,  он пожалел несчастного.

- Боря, ну чего ты мудохаешься, давай помогу.

- Пошел ты!

- Ого! - воскликнул удивленный Денис и обиженно отошел.

Остальные парни тоже отвернулись от Тоскана и занялись своими делами, пряча улыбки в усах.

На этой стоянке съемочный отряд встретился с поисковым. От Вити Галина съемщики узнали, что по некоторым ручьям появился оловянный камень - касситерит.   А что искали тут американцы? Наверняка золото. Ржавые части  заморских промывочных приборов,  кайлы, лопаты обнаружил Генрих на берегу большого озера Пинлиней.  Судя по всему,  иноземных старателей постигла неудача -  золота в районе озера не было,  ни единого знака благородного металла Витя Галин не намыл.

Еще один след старой жизни увидели в маршруте Денис и Николай /ребята примирились и снова ходили вместе/.  Это были останки  развалившейся яранги.  Шесты,   лежащие радиально в каменном кругу,  ветхие, дырявые шкуры,  внутренний очаг, жженые кости,  чайники,  кастрюли,  множество ночных горшков,  костяные и деревянные божки,  амулеты,  наконечники копий и  стрел...  впечатление такое,  что яранга была поспешно оставлена со всеми принадлежностями домашнего обихода. Что здесь произошло? Оставался ли в яранге  заразный человек? Или чукчи бежали, спасаясь от какой-то другой опасности? Раскрыть тайну брошенной яранги геологи не могли. С чувством брезгливости отобрали они несколько сувениров и покинули это нечистое место.

В любой мрачной ситуации бывает светлое пятно. На сей раз это была полоска  закатного неба,  алеющая в конце долины, далеко на север куда шел отряд. Впрочем,  это был уже не закат, а,  скорее, восход - в час ночи  солнце,  едва коснувшись горизонта,  медленно покатилось на восток,  набирая высоту.   Алая  зарница вслед  за солнцем перемещалась вправо и пряталась за  горы,   сменяясь желтыми,  оранжевыми и,  наконец, фиолетово-синими красками.

Денис шел впереди отряда по широкой и прямой,  как проспект,  ледниковой долине. Бархатистый ветерок приятно касался разгоряченного лица,   отгоняя надоедливых комаров.  Над головой и позади  зависли тяжелые дымно-серые тучи,  и  лишь там,  впереди,  над Ледовитым океаном - чистое небо и огненно-красные облака,  словно бодрящая,  призывная де­корация в конце длинного и темного коридора,  как героическая симфония дар дикой и  печальной северной природы изнуренному путнику.

Генрих и Денис    выбрали место для палатки,  разожгли костер. Жарким пламенем горела кассиопея. Денис,  греясь,  поворачивался то боком, то  спиной.   Огонь лизнул мокрую от пота  штормовку, горячая ткань при­липла к спине геолога, обожгла. Денис откатился, Генрих  захохотал. Кассиопея  с треском горела,  пламя обвивало чайник,  металось из стороны в сторону,  подчиняясь шалостям ветерка. Геологи лежали у миниатюрного костра,  любовались зарницей. Подошли студенты.

- Какое небо! - воскликнул Николай.

- Рокуэл Кент,  - определил Богыс,  - колоссальный  закат.

- Это не  закат,  это восход,  - возразил Денис и показал на часы, - начало второго.

 - Тогда хуже.

- Почему?

- Солнце красно поутру - моряку не по нутру,  солнце красно к вечеру - моряку бояться нечего.  Знаешь?

И действительно. Весь следующий день по палатке барабанили хлесткие дождевые капли и серые косматые тучи беспокойно метались по до­лине.

Витя Галин сообщил съемщикам,  что по ручью Снежному в шлихах появился молибденит.  Ничего себе! Это же верный признак того,  что коренной источник где-то рядом, в долине  ручья,  ибо мягкий,  хрупкий минерал далеко водным потоком не уносится, он разрушается на мельчайшие, неуловимые частицы.  На поиски рудопроявления отправился Денис. Блестящие чешуйки молибденита он обнаружил без труда в кварцевых прожилках,  секущих  гранит-порфиры. Наколотив полный рюкзак образцов и проб, Денис с триумфом возвратился в лагерь. Его  встретили вопросом - ну как?

- Порядок! -  ответил Денис. - Пришел,  увидел,  отобрал.  Витя, дай лапу! Это была первая интересная находка Майвельмайской партии, сделанная классическим способом (от шлиха - к руде).

Второй приятной находкой стал Денисов фотоаппарат. Нашел его верный своему  слову Николай.  Ровно месяц пролежал  "Зенит" на  горе, много  раз промокал под дождем,  но работал!

Первый маршрутный круг замыкался.  Наступил день,  когда геологи взяли направление на базу. Последняя перед базой стоянка была на бе­регу горного озера,  в глубокой и узкой троговой долине. Здесь Козину захотелось искупаться,   он разделся догола и поплыл,  пофыркивая сквозь моржовые усы.  Никто более лезть в ледяную воду не пожелал,  при одной мысли о такой возможности дрожь пробирала. А Генриху хоть бы что. Описав дугу,   он поплыл назад,  к своему берегу. Денис нацелился на него фотоаппаратом -  замечательный кадр!    Генрих  заметил фотографа,   стал на ноги и заголосил: - "Не надо! Не фо-фо! Не фото-гра...фи-фируй!"
Он посинел, продрог, он с трудом выговаривал слова,  но выходить из воды стеснялся. Парни хохотали - в интересное положение попал начальник. Козин терпел,   терпел, да и ринулся к берегу,  как молодой лось, вздымая брызги. Затвор щелкнул,  кадр был схвачен.

На озере жила гагара.  Она выла и хохотала но ночам,  как безум­ная. Генрих застрелил ее и принес в палатку.  Это оказался крупный самец с золотисто-голубым оперением.  Народ огорчился:

- Ай, Генрих Павлович, зачем  ты это сделал? Такого красавца погубил! Никто не стал сдирать шкуру  с убитой птицы,  чтобы сварить ее. Так и осталась она  лежать на каменистой берегу горного озера,  в котором резвилась недавно.  Пораженные бессмысленным убийством, люди весь день с Козиным не разговаривали,   отворачивались от него - пусть оценит свое преступление и помучается.

В начале  августа  оба  отряда - поисковый и  съемочный - находились на  базе партии.  Из Нырвакинота прибыл старший техник-геолог Коля Романов с четырьмя лошадьми,  почтой и посылками. Геологи плясали от радости.  В газетах прочитали все о космонавтах,  портреты Вали Терешковой развесили по палаткам.  Валя с улыбкой взирала на заросшие,  обветренные физиономии полевиков.  Некоторые не выдержали,  побрились, неловко стало перед женщиной, единственной в партии.

На базе геологи вкусили массу удовольствий - баню,  вино,  редиску - и  тут же расплатились за это. Келе,  чукотский злой дух,  рассерчал - ишь, гурманы! Ишь, курортники! Вот я вас! И напустил на геологов пургу, кратковременную,  но ярую,  многоснежную. Денис выглянул из палатки и свистнул - вот это да! Кругом бело,  в маршрут не пойдешь! Горы,  прикрытые серебристым плащом,  выглядели призрачно,  невесомо, словно светлый эскиз на бледно-голубом фоне,  словно рисунок Хокусаи. Солнце,   выглядывая из-за туч,  освещало горы в праздничном уборе и тогда они поблескивали, сверкали гранями и казались хрустальными. Потом снова хребты окутывались голубой дымкой,  теряли очертания и перспективу, становились плоскими,  как бы вырезанными из голубовато-серебристой фольги.

Сказочно выглядела и поверхность террасы - снежное поле, усыпанное живыми цветами желтого, синего, белого цвета. Где еще, кроме Чукотки можно наблюдать такое чудо?

Через день после пурги подул теплый южный ветер,   снег растаял и хрустальный мираж исчез.  Темно-бурые  скалистые хребты снова  стали массивными,  тяжелыми,  на них  лишь отдельными штрихами  сохранились следы снежного убранства.  Небо прояснилось,  на нем ярко засияла первая  звезда.  Круглосуточный полярный день кончался.

Отдохнувшие геологи,   завьючив лошадей,  отправились в юго-западную часть района.  Стоянку  сделали в молодой ледниковой долине,  лишенной растительности. Голые камни - и ничего более. Казалось, ледник  отступил только вчера,   оставив в устье долины подковообразный конечноморенный вал. Лошадям есть было нечего и бедные животные ушли назад,   в долину Кээнэя. Вслед  за ними ушел Вадим,  питерский пролета­рий.  Это был новый рабочий,  прибывший  на Чукотку по оргнабору. В экспедиции Вадима обозвали каюром,  приставили к лошадям и отправили в полевую партию.  Человек от станка, он ни бельмеса не смыслил в лошадях.  Не лучше его разбирались в них и остальные члены партии. Да плюс еще бескормица...

- Генрих, ты знаешь, как составляются акты на списание дохлых лошадей? - спросил как-то Денис.

- Вот,  што это!  А зачем знать? Что ты имеешь в виду?

- Ничего. Проконсультируешься у Руденко. Козин долго думал,  открыл было рот, да так ничего и не сказал.

К этому времени геологи выглядели уже настоящими  "барбудос" - бородачами.  Только у Генриха, марийца по национальности,  бородка под­вела - так,  несколько волосков в разбежку.  Зато усы у него выросли густые, жесткие,  щетинистые,  желтого цвета,  торчащие под широким сплюснутым носом - настоящие моржовые усы.  Интересно было наблюдать за Генрихом в маршруте.  Его невозмутимость и непритязательность сказывались и тут.  Имея рюкзак,  полевую сумку и карманы,  он подолгу все геологические атрибуты таскал в руках.  В левой лапе у него постоянно находились полевая книжка,  компас,  образцы,  в правой - молоток,  карандаш,  резинка, лупа и опять же образцы,  во множестве отбираемые по ходу маршрута. Все эти предметы он помещал между толстыми, крепкими пальцами, сжимая их,  как тисками. Работал Генрих всегда молча,  сосредоточенно. Но однажды он так удивил шедшего параллельным маршрутом Дениса,   что тот остановился и замер. Козин запел!  Песня была без слов,  без мелодии,  как вой глухонемого, но это была песня! Денис не поверил своим ушам.  Он хорошо знал этого  старого флегматичного холостяка,  не обладавшего голосом,  ни слухом. Видимо,   стало ему невтерпеж,   разобрала его таки первозданная красота гор!  Видимо,  прав Сарьян,  утверждая, что самый простой чело­век становится в горах поэтом! А горы в верховьях Майвельмая были действительно красивы,  настоящие чукотские Альпы.

Передвигаясь на юго-запад,  в верховья ручья Комета,  уже без лошадей /они бы тут и не прошли,  копыта бы переломали / отряд под полной нагрузкой преодолел самый высокий в районе перевал,   закрытый фирновой подушкой.  Лучшего для приключений места не найти. Богыс этим воспользовался.  Он не проходил перевал,  он штурмовал его,  он брал его в лоб!  Охотничьим тесаком,  который он постоянно носил на широком ковбойском ремне, Богыс,  как взаправдашний альпинист рубил ступеньки. Он срывался, он падал в пропасть,  но сумел задержаться на снежном обрыве всадив в трещину нож!

Остальные участники перехода,  спокойно поднявшиеся на перевал по пологому краю снежника,  с интересом наблюдали за отчаянными мани­пуляциями отважного первопроходца,  покорителя неприступных горных вершин,  болели  за него. Богыс выбрался наверх красный,  исцарапанный,  в мокрой спецовке,  растрескавшейся по швам,  и затараторил:

- Я как сорвался! Как поехал! Нож меня выручил. Я всадил его в лед, уцепился за рукоятку двумя руками, отдышался и снова полез! И вот я здесь, на перевале, я взял его! Ура!

- И куда  тебя понесло? Мог бы обойти,  как все,  - буркнул Козин      и на чал спуск.  Отряд,  направляясь вслед  за ним,  вытянулся цепочкой. Пос­ледним плелся оскорбленный в лучших чувствах Тоскан. Не поняли. Не оценили. В душу плюнули, гады.

В долине ручья Комета геологам открылась изумительная панорама. Всю свою суровую горную красоту,  все многообразие каменных скульптур, разбросанных по Чукотке,  природа-мастерица  собрала  здесь,  сконцентрировала,  как в музее.  Темно-бурые,  словно отлитые из чугуна габброидные хребты. Царство камня. Кухня дьявола.  Обитель туч. Какие только сравнения ни лезли в голову Дениса! Как завороженный, смотрел он на скопления ледниковых каров, похожих на адские котлы.  Отвесные стены, зубчатые края. И как остывшие клубы пара,  вились в них сизые облака. Карлинги. Безжизненный холодный край.

Темнело.  Геологи шли, спотыкаясь о глыбы. И вдруг - чудо!  Вершины внезапно  запылали,  озаренные лучами  солнца,  прорвавшимися сквозь облака,  окрасились в яркий красно-коричневый цвет. Угрюмые кары со снежными штрихами вдоль ложбин,  превратились в оранжевые с бело-розовыми прожилками цветы - гигантские каменные маки!  А там,  вдали - темно-синие  зубцы гор,  как лепестки азуритовых соцветий на алом фоне закатного неба - картина,  достойная огненной кисти Рериха.

Тяжело давались маршруты в этом дьявольском нагромождении каров, скал,   снежников и  осыпей.  Побывал Денис на  самой высокой точке Чукотского полуострова -  вершине  с отметкой 1508 метров над уровнем моря, а от подножья до вершины - тысяча метров.  Хоть и невелика абсолютная высота  горы,  но относительное превышение не меньше,   чем на Кавказе. Полдня потратил Денис на восхождение. Сложенная гранитом,  была вершина массивной,  величественной и пустынной. Даже мхи не росли на ее скалах и курумах. При хорошей погоде с нее открывался вид сразу на два моря - Берингово и Чукотское.  Теперь же было пасмурно, горизонт закрыт далекими скопищами низких туч и Денис морей не рассмотрел. Только горы, словно всплеснувшиеся    и  застывшие навеки штормовые волны, окружали  его.   Мертвая тишина.

Горы - волны штормовые,

 Вмиг  застывшие навеки.

 На вершины их впервые

Проникают человеки.

Ни зверя,  ни птицы.  Лишь одинокий сокол бесшумно пролетел над Денисом и скрылся за  скалой.  Одинокий сокол на одинокой вершине. Он напомнил Денису лермонтовского Демона.

Печальный Демон, дух изгнанья

 Летал над грешною землей...

Отдохнув,  осмотревшись,  помечтав, Денис принялся за работу. Он нанес на планшет точку наблюдения /привязка - точная,  такое редко бывает/,  описал породу,  взял образец. Время подошло к обеду. Денис вскрыл банку колбасного фарша,   закусил,  нашел лужицу,  попил и  задумался - как зафиксировать свое пребывание на наивысшей отметке полуострова? Догадался - надо оставить записку. Дескать,  был такой-то и тогда-то. Написал,   вложил в консервную банку и спрятал в каменный гурий,  сложенный на вершине топографами.  Теперь все,  можно спускаться.

Спуск с вершины был быстрым и приятным. Глиссируя по крутому снежнику на  гладких подошвах резиновых  сапог, Денис выписывал зигзаги, петлял от борта к борту ложбины,  осматривал обнажения, делал записи. Другой раз маршрут Дениса проходил по острому гребню,  разделяющему кары,  и его застал обильный снегопад. В одном месте хлопья снега ле­тели не вниз,  к земле, как им положено, а наоборот, снизу вверх, из днища кара к облакам. Влекомые восходящими потоками воздуха, снежинки кружились в вертикальном хороводе. Удивительное,  чарующее зрелище! Сложный рельеф, сложное геологическое строение района. Денис возвращался из маршрута усталый, с гудящей от полученной информации головой.  Чего только ни встречал он,  каких только ни видел пород! И все породы надо описать,  выяснить их взаимоотношения - какие старше, какие моложе,  что на чем лежит и чем перекрывается,  что чего рвет и чем пересекается,  куда,  в каком направлении идут слои,  контакты, дай­ки. Дни были  заполнены до предела. Помимо маршрутных наблюдений Денис рисовал сводную геологическую карту,  вел дневник, обобщая свои и козинские результаты. Начальник партии,  в чьи обязанности входили обобщения, геологу не препятствовал,  у  него самого не хватало на это ни времени,  ни желания,  ни умения.   А для Дениса съемочная практика была великолепной.

В долине Кометы снова обнаружилась нехватка продуктов. Лабаза тут не было / вертолет не смог сесть/, что с собой принесли, то и съели. К тому же пошел дождь, и геологи залегли. Но и лежачий геолог, как ни странно, тоже хочет есть. А есть нечего. А голод - не тетка. И пришлось им топать сквозь дождь и тучи на то место, где должны находиться поисковики - Витя Галин и Коля Романов с лошадьми шли по скользким камням друг за другом, почти вплотную - видимость не позволяла растягиваться.  Впереди шел Генрих,   замыкал группу Денис.  Палатку поисковиков нашли  с трудом / она  оказалась не там,  где было предварительно намечено/,   рассупонились и с удивлением обнаружили,  что Козина среди них  нет. Начальник партии пропал, растворился в тумане.  Ну и дела!  Пришлось Денису с ребятами возвращаться назад,  стрелять,  аукать и  эгегекать,   как в лесу,   звать и проклинать исчезнувшего. Сырой туманный воздух  гасил звуки,  Генрих их не  слыхал.  Но все-таки он нашелся.

- Ты чего чудишь? Ты куда  запропастился? - спросил Денис.

- Вот, што это.   Я не пропал, - невозмутимо ответил Генрих,  ударяя на "О".  -  Я свернул немного вправо,  обнажение посмотреть,  а вы мимо прошли. С моржовых  его усов капала  водичка.

- Ух, хорошо!  - восхитился Витя Галин и  выжал свою дремучую бороду, пустил водяные струи.

Неуютно,  холодно и тесно стало в большой, восьмиместной палатке поисковиков.  Мокрая одежда,  раскисшие,  похожие на кисель кукули, лужи продукты,  портянки,   сапоги - все перемешалось. Но геологи терпеливо переносили временные трудности,  они  знали - дождь скоро кончится и все будет о'кей.  Даже Богыс не ныл. Главное - продукты есть,  вон какой  здоровенный кус масла валяется под ногами и гора консервов в углу. В животе приятная сытость,  а в кукуле можно отыскать сухом уголок, спрятаться в нем и согреться,

Ах,  кукуль!  Ты - мой спаситель,

Благ всеобщий заменитель.

Мягок ты,  как три перины,

Ласков,  нежен,  как жена

И полярная пустыня

Мне с тобою не  страшна.

Дождь закончился снежком,   снегопад - тишиной и морозцем. Выскочил утром из палатки доброволец,  побежал к ручью за водой - ба! Что такое? Ручья-то нет! Там,  где он струился,  лежат сухие булыжники.  Вернулся изумленный доброволец,  объявил - ручей тю-тю,  испарился! Никто не поверил -  такого не может быть. Побежали,  убедились - ручья нет. Сообразили - Вследствие резкого похолодания снеготаяние в горах прекратилось и водный  источник иссяк. Еще один сюрприз чукотской природы.   А ведь разгар лета,  август! Пришлось добровольцу плестись за водой к озеру,  расположенному в километре от стоянки.

Отработав участок,  геологи двинулись на север вдоль западной рамки планшета.  Переход делали  с лошадьми. Бывший питерский пролета­рий,  а ныне каюр Вадим усердно пыхтел,  подтягивая за уздечки  завьюченных лошадей. Ему помогали поисковики,  подталкивая лошадок сзади. Седла с грузом несколько раз съезжали набок и под брюхо лошадей, партия останавливалась и перевьючивалась,  ругая неумелого каюра. Одна из лошадок неожиданно взбесилась,  вырвалась у Вадима и давай взбрыкивать. Сколько за ней ни гонялись,  никак не могли поймать,  рабочие и студенты боялись подойти к озверевшему  "мустангу". Тогда Денис вспомнил,  что он казак, собрался с духом и,  бросившись к лошадиной морде,  крепко ухватился  за узду,  крикнул - балуй,   стерва!  Лошадь успокоилась. К ней осторожно приблизились Вадим и Коля,  водрузили на спину вьючное седло,  кое-как затянули подпруги /лошадь надувалась/,  привесили ящики,  на все это взвалили палатку и - в путь.

Со следующей стоянки лошади сбежали. Изображая следопыта, Вадим долго  ходил вокруг лагеря,  приглядываясь к тундре,  и наконец, заявил:

- Лошади,  наверно,  на базу ушли. Они знают,  что там есть овес.

- Вот,  што это!  - возмутился Козин. - Как ты их путал?

- Ну как? Веревкой,  две передние ноги.

Генрих глубоко и надолго  задумался. Каюр отправился на базу - высказанная им версия казалась вполне правдоподобной.  Так оно и  вышло - лошади  действительно были  там и  ели  овес.

В  конце августа геологи  завершили второй круг и  второй раз возвратились на  базу.  Большая,  наиболее  труднодоступная часть территории была  закартирована. Гольё повлияло на многих. Денис чувствовал острое покалывание в сердце,  у Генриха временами шла из носа кровь, у Николая появились признаки радикулита.  Только Богыс был весел и здоров, как-будто вернулся с курорта.  С ним произошла разительная перемена - он    почти перестал жаловаться и  скулить,  он уже ничем не отличался от остальных товарищей.

Предстоял еще один,   северный поход,  в тундру,  на равнину. У отрогов хребта Кээнэй геологов настигла осень. Началась она  туманной атакой со стороны Чукотского моря.  Туман двигался к горам сплошной стеной по всему горизонту,  напоминая дымовую завесу.  Стояла тишина. Горизонт стремительно приближался,  казалось,  само небо  растет и ширится, поглощая землю.  Лавина все ближе и ближе. Пятьдесят, двадцать, десять метров - вот он,  туман!  Сразу потемнело, дыхнуло сыростью и льдом. Пространство исчезло,  видны только палатки,  мгновенно покрывшиеся  влагой.   Серая палатка в сером тумане. Мокрые щеки геологов,  на усах и бороде бисерные капельки росы. Холодно,   зябко. По кукулям!

В начале сентября над районом разыгрался циклон.  Теплый южный ветер,  вызвавший оттепель,   сменился восточным,  более холодным.  Этот в свою очередь постепенно перерос в свирепый северо-западный ветер. Началась пурга.  За несколько дней над долиной Майвельмы пронеслось теплое дыхание южных морей,   сырой промозглый ветер Берингова моря и, наконец,  снежный привет Ледовитого океана с ветром морозным и злым, загнавшим геологов в норы-кукули.  Направление ветра  менялось против часовой стрелки,   скачками.  В соответствии с направлением ветра прогибалась и крыша палатки - сначала впереди,  потом cбокy,  над Денисом, затем между Денисом и Генрихом и,  наконец,  над Генрихом.

Пурга продолжалась двое суток. Крыша палатки над Козиным  провисла  под  тяжестью снега  и  была  темной,  над Денисом она  вздулась пузырем и просвечивала,  как целлофановая.  Вокруг палаток намело полутораметровые снежные дюны.

На третий день с утра показалось солнце,  блеснув сквозь клочья туч и  осветив горы,  покрытые снегом  слепящей яркости и белизны. Геологи решали - идти в маршруты или нет? Ждать,  пока  снег  растает? А если не растает вообще? Пошли.

Щурясь от света,  проваливаясь в молодой мягкий снег, Денис и Николай взобрались на вершину и увидели,  что долины заполнились тума­ном.  Океан тумана окружал их,   они оказались на необитаемом острове. На  севере туманный океан сменялся чистейшей голубизны небом. На юге, затопив подножье Искатеньского хребта,  трехсотметровая толща тумана образовала  заливы,  бухты,  фиорды,  острова.  Сияло солнце на синем не­бе,  сияли белые вершины-острова, широко раскинулась матовая гладь туманного океана.  Хорошо наверху,  божественно!  Однако,  как это ни противно,  надо спускаться вниз,  на дно,  на грешную землю,  в туманный мрак.

Геологи начали спуск. Погрузились в туман по грудь,  потом с головой и увидали вдруг сказочное,  феерическое явление природы - десятки радуг на  склоне горы,  концентрически расходящиеся от общего центра. Радужные дуги  образовали подобие виадуков, фантастических арок.  Денис и его спутник пошли прямо в эти ворота, созданные специально для них волшебством  солнечного  света,  чтобы они,  окунувшись в серо-сырой туман,  не жалели о голубом небе и  снежной белизне сияющих вершин. Поддавшись волшебному очарованию,  геологи ускорили  спуск,  приблизились к радужным,  ярко окрашенным  "вратам рая",  вошли в них,  сделали  еще шаг,  другой - и все исчезло.  Туман,  плотный влажный туман окружал их.   Дальнейший путь Денис продолжал,  целиком доверившись стрелке компаса.

Растаяв в долинах, снежный покров остался  лежать на горах и хребтах, обрезанный  снизу как  по линейке на  трехсотметровой высоте над уровнем моря.  Во время успели  геологи  заснять горный район!  Теперь они ходили по холмисто-увалистой равнине и маршруты казались им прогулками.  Они делали по двадцать-тридцать километров в день,  стремясь в кратчайшие  сроки избегать тундру,  выполнить план и вернуться на базу. Денис почувствовал огромную разницу между горами и  равниной.

Горы круты и фиксаты,

Независимы,  горды,

Словно  зебры полосаты

И массивны,  как зады

У медведей,  право слово.

В горах - мужество основа,

Тундра - женщине сестра,

Многолика и пестра.

 

До сих пор Денис почти не думал об Ирине. Она казалась ему такой же далекой и недосягаемой,  как и марсианка Аэлита. К тому же напряженные трудовые будни не располагали к пустым мечтаниям. Но вот, проводя последние горные маршруты по северным отрогам Искатеньского хребта,  Денис увидел впереди свою прошлогоднюю территорию,  знакомые горки и увалы,  голубой цепочкой протянувшиеся на горизонте,  и воспоминания  нахлынули на него,  настроили  на  минорный лад.

Однажды поисковикам крупно повезло -  они подстрелили  оленя.  Соскучившись по свежему мясу /весь сезон не ели!/,  геологи  сожрали тушу за один присест.  Это было пиршество дикарей.  На кургане у  реки,  рассевшись в палатке,  как в пещере,  длинноволосые грязные бородачи рвали полусырое мяco зубами,  чавкали,   сопели,  потели,  до отказа набивая живот. До чего же вкусным,   сладким,   сочным и ароматным было парное горячее оленье мясо, насколько оно превосходило по  своим вкусовым и питательным качествам мертвую пресную тушенку!

 Денис в этот день закончил маршрут позже всех,  но и ему досталась полная кастрюля мяса с бульоном. Жадно  набросился геолог на молодую  оленину,   съел все до последнего куска и   лег спать.  Под  утро наступила  расплата  за  обжорство. Денису приснился страшный сон.  Сидят вроде бы они вдвоем с Ириной в рабочем кабинете и Денис передал ей любовную  записку. Прочтя послание, Ирина бросила его в урну. И только успела  она это  сделать,  как дверь кабинета резко распахнулась,  вошел Жарков и,   злорадно ухмыляясь,  полез в урну,  взял скомканную бумажку! Сейчас все выяснится!  Он все узнает и зарежет ее!  А-а-а!  Денис жутко заорал,   разбудил,  напугал ребят,   те  растолкали его.

- Чего кричишь? Что с тобой?

-  Сон плохой видел.  Это от мяса,  обожрался я на ночь.

Это было только началом тяжелого физического недуга,  поразившего Дениса на этой стоянке.   Следующую ночь он провел в мучениях,  из­виваясь,  крутясь и поскуливая - внезапно и сильно заболела правая почка. Под утро острая боль отступила, отупела и удрученный,  обеспокоенный геолог поплелся в маршрут, размышляя над случившимся. В чем тут дело? Неужели только элементарное обжорство? Или мясо попалось ядовитое? Или воспоминания об Ирине подвели, проявился тяжкий  сон? Или,  может быть, сказалась накопившаяся за  сезон усталость? Ну и стояночка,  кошмар!   Скорее бы смыться отсюда.

Кончились продукты. Сходить за ними согласился Борис.  Сам, добровольно! За тридцать километров! Белокурый,   румяный,  голубоглазый,  с карабином  за спиной и тесаком на поясе,  шел он по ровной террасе бодрым шагом и,  картавя,  напевал задорную тирольскую песню: "Был я парень молодой и в Тирпольских жыл горлах..." Вернулся  студент через сутки с рюкзаком, набитым консервами,  проделав путь в шестьдесят километров.  Это уже кое-что! Товарищи, встретив героя, молча жали ему руку, хлопали по крепкому плечу - молодец, теперь ты настоящий мужчина! - А, ерунда,  -  отмахивался Борис небрежно,  - я еще столько смог бы пройти.

В переходе на последний лабаз геологов встретил по-зимнему суровый северный  ветер. Весь сезон проходивший без головного убора / в критические моменты выручал капюшон/, Денис вынужден был напялить шапку - от свежего дыхания Ледовитого  океана  закололо во лбу.  На пути попался скальный останец с орлиным гнездом,  в котором восседали птенцы с пронзительными желтыми глазами и загнутыми клювами. Орлята подпрыгивали,  взмахивали крыльями и громко, жалобно пищали.  В небе над ними с криком кружил родитель. Киу! Киу! - неслись над тундрой высоки протяжные вопли встревоженной птицы.   "Орлу бы басом реветь,  а не пи­щать,  как  младенец",  - подумал Денис,  следя  за парящей птицей. Орлу, видимо,  надоело назойливое животное,  топчущееся у его гнезда,  и он решил отпугнуть его. Сложив крылья,  он пикирующим бомбардировщиком ринулся на Дениса, пронесся над его головой,  взмыл вверх и стал опять готовиться к нападению.   "Долбанет в макушку - и будь здоров'' - подумал геолог и    приготовил к бою молоток.  Орел спикировал, Денис отмахнулся,  трусцой спустился  с бугра и пошел своей дорогой, слушая победные крики царя птиц.

Геологи поставили палатки на высоком обрывистом берегу Янранайкооля, прорезавшего свою долину в мощной толще ледниковых накоплений. Лишь отдельные невысокие холмы по берегам реки были сложены коренными породами. Исхаживая левобережье Янранайкооля, геологи выявили косвенные признаки золотой минерализации, увидели существенное отличие северной части района работ от южной. Здесь появились выходы пропиллитизированных сланцев и рассланцеванных габбро-амфиболитов,  вмещающих проявления золота на соседней территории,  в большом количестве стали встречаться кварцевые жилы. Поисковики впервые за сезон намыли знаки  золота.  Чувствовалась близость большой золотоносной площади, той самой,  на которой работал Денис в предыдущем году.

Майвельмайская партия, изучив верховья бассейна реки Вельмай и доказав полную стерильность ее в отношении полезных ископаемых / бедное проявление молибдена - не в счет/,  оконтурила перспективную на золото площадь с юга,  конкретизировала  район будущих детальных поисков благородного металла.

В средине сентября северный ветер выдохся и установилась изумительная,   тихая,   солнечная погода  с утренними заморозками,   росами, паутиной и запахами увядающих, трав.   "Бабье  лето",  - говорил Генрих и тихо радовался, план будет выполнен,   теперь это было ясно. Вместе с начальником партии радовался и весь пернатый мир. Гуси,  утки, жу­равли, закончив своей полярный полевой сезон раньше людей,  приступили к формированию перелетных /"камеральных" / групп.  Они сбивались в стаи,   тренировались,  готовились к длительному пути,  открытым голосо­ванием выбирали и свергали вожаков /начальников, партий/,  учились строить походные углы. Камералить птицы будут где-то в Индии, Китае, Полинезии.  Хорошо устроились. Даже лучше  "варягов" - наезжих москвичей и ленинградцев.

- Вот бы нам так! - вслух мечтал Денис, грустным взглядом провожая журавлиную стаю. - Махнуть в Индонезию, окунуться в теплые би­рюзовые волны, погреться на золотых пляжах, понежиться под сенью пальм и орхидей.

- Ага! И чтоб рядом была бронзовая туземная красотка и  сосуд с вином - подхватил Борис. - Как, Генрих Павлович,  ты бы не отказался от такого удовольствия?

- Вот, што это,  -  засмущался Козин,  - все б вам женщины да вино.

- Ух, хорошо!  - воскликнул Виктор,  улыбаясь,  и почесал в дремучей бороде. - Адью, птички!

В конце сентября в последнем маршруте на Дениса напал последний комар. Даже не напал,  не было у него для этого  сил,  а  занесло его на геолога  случайно, дуновением ветерка.  Сел комарик на руку, тощий, маленький,  прозрачный,   закачался,  упал,  аж жалко его  стало Денису. Поднял он дистрофика,  поставил на подгибающиеся ножки и ласково предложил:  "Соси мою кровушку,  дорогой,  если хочешь,  подкрепись,  голуб­чик".  Но вонзить свой слабый хоботок комарик так и не смог. Он проковылял по руке и замертво свалился в желто-серые осенние кочки.  Всё! Прощай, лето,  прощай,   сезон!  Геологи возвратились на базу и приступили к полевой камеральной обработке материалов.

Наступило свободное,  неторопливое время,  заполненное необременительной сидячей работой у жаркой печки,  ожиданием вертолета и рыбной  ловлей.  Рыбу ловили бреднем,  выбирая узкие и глубокие участки реки,  прочесывали ямы.  Среди обычных гольцов и хариусов однажды попалась необычная крупная рыбина с крючковатым носом и с пестрыми крапинками по бокам.  Это был самец мальмы в брачном наряде. Денис не удержался от соблазна и сфотографировался с речным красавцем,  но тот во время позирования повел себя не культурно,  обрызгал мучителя белой, как молоко, жидкостью,   словно плюнул на него.

Наслаждаясь чудесной мальмовой ухой, Денис нечаянно проглотил головную рыбью кость,  которая  застряла в горле,  причиняя острую боль. Требовалось срочное хирургическое  вмешательство,  но вызвать санрейс Козин не мог по  той простой причине,  что в партии отсутствовала рация,  связи с центром не было никакой. Целую неделю ощущал Денис медленное движение кости по пищеводу,  затем она провалилась в желудок и костоглот воспрял духом - будет жить!  Злая,   однако,  попалась мальма,  здорово напугала Дениса.

Сразу же после  завершения полевых работ Коля Романов и каюр Димка своим ходом повели в поселок  лошадей,  оставшихся,  как ни странно, живыми и невредимыми. Проводив товарищей, геологи загрустили - всех тянуло в поселок,  к легкой,  цивилизованной жизни,  к людям. Четыре месяца ребята не имели связи с внешним миром и не знали,  что творится на белом  свете.  За весь сезон вертолет к ним ни разу не прилетал,  казалось,  что партия потеряна и  забыта. Нагонял тоску вновь захандрив­ший    от безделья Богыс.  Он пел под гитару:

Жить без тебя

Не могу под луной.

Так давайте, друзья,

Пусть бутылка нам станет женой-

Пивной .

Ездить вот так

Надоело нам,  братцы.

Не пора ль нам собраться

И отправить всю эту езду

К чертям!

К концу подходил октябрь, на исходе были уголь и продукты, а вертолета все не было.  Терпение геологов иссякло,  они  решили выходить пешком. Сто километров до автотрассы можно пройти  за три-четыре дня. С собой взяли  самое необходимое - палатку,  по одному кукулю на двоих,  продукты, примус, керосин,  посуду,  спички.  На базе остались двое -  завхоз и  сезонный рабочий,  которому некуда было  спешить.  

Переходя русло Кээнэйваама, геологи с хрустом топтали снежные цветы,  гигантские  лучистые кристаллы,  покрывавшие голубовато-зеленый лед.  Денис,  присев на корточки, долго любовался белым    сказочным лесом,  который,  казалось,   тихо шелестел.  Ему захотелось стать гномом, чтобы побродить среди изумительных соцветий и кустов,   чтобы найти снежно-ледяной дворец,  а в нем царицу волшебного леса - хрупкую,  изящную снегурочку.  Это был один из тех моментов,  когда Денис глубоко ее жалел: о том,  что с ним нет фотоаппарата /   "Зенит" был оставлен на базе как лишний груз/.

Молодой снежок,  мягким,  как пух,  покрыл склоны долины,   засыпал ложбины и ямы,  кочки и бугры,   значительно усложнив проходимость рельефа.  Уже через полчаса люди выбились из сил,  растянулись на  сотню метров,   разбрелись по снежному полю.  Начало похода оказалось трудным, неудачным и ничего хорошего не предвещало.   "Что же дальше будет?" - безрадостно думал Денис.  - Лучше или хуже? Иди,  может быть,  постепенно разойдемся,  втянемся? О-хо-хо!  В любом случае придется не    сладко. Вдруг где-то  загудело,   застрекотало.

- Вертолет,  - не веря своим ушам,  прошептал Витя Галин и остановился,

- Денис,   стой,  кажется вертушка летит.

Денис посмотрел в направлении  звука - точно!  Низко над долиной,  прямо на палатки шел вертолет.  Поравнялся с базой и... попер себе дальше, вверх по долине.  Гул его мотора становился все тише и тише.

- Интересно, куда его понесло? - удивился Денис.

- Ты думаешь,  он не к нам? - испугался Витя.

- А кто его знает. Может, и не к нам. Да скорее всего не к нам. Пошли потихоньку,  не будем время терять.

И геологи  снова побрели,  разгребая снег резиновыми сапогами.

Приближающиеся звуки вертолета снова заставили их остановиться, Что за черт! Вертолет как-будто возвращался!   "Неужели все-таки за нами? Этого не может быть... Впрочем,  почему бы и нет?" Усталым бородачам хотелось верить,  что экспедиция вспомнила о них,  но они,  боясь разочароваться и потерять драгоценное  световое время,  продолжали, хотя и неуверенно,  с остановками,  продвигаться вперед,  на запад. Вертолет исчез,   затих.

- Ну вот,   все ясно.  Наверно,  оленей искал, - предположил Витя и  тяжко вздохнул.

Предстоял крутой подъем по  снежной ложбине. Двое ведущих - Денис и Виктор - остановились передохнуть,  подождать отставших, товарищем. Снова послышался гул вертолета.  Теперь сомнений не было - стрекозел шел на посадку! Геологи резво бросились назад по своему  следу. Быстрее,  быстрее на базу,  а то улетит, не возьмет! Денис с разбегу провалился в яму,  споткнулся о скрытую снегом каменную глыбу,  упал,  зарылся носом в снег.

- Ух, как ты спешишь. Наверно, сильно в поселок хочешь, а? - тоненьким, ехидным голоском спросил Витя, наблюдая за барахтающимся в снегу Денисом. Геолог смутился:

- Да нет...  Просто в яму угодил.

Вертолет взвился над базой и боком,  боком понесся на левобережье реки, догнал последнего из бредущих по снегу и сел,  вздымая снежную пыль.  Темные фигурки устремились к вертушке,   забрались внутрь.   Вертолет подпрыгнул,    подсел к следующей группе пешеходов. Денис и Виктор шпарили во всю лопатку,  но добежать не успели - вертолет поднялся и,  промчавшись над их головами,  сел,   сукин сын,  позади, там,  где они уже были.  Парни кинулись обратно,  пробились сквозь ветер и снежные вихри,  ввалились внутрь вертолета,

- Вы чего бегаете? - наорал на них бортмеханик. - Стояли бы на месте видите - всех берем! Бегают, как очумелые!

А парни и в самом деле очумели от радости.  На их потных бородатых лицах с прилипшими ко лбу лохмами сияли блаженные улыбки.

- Это же надо, как повезло! - кричал Борис в ухо Николаю. - Прямо не верится! - И он заразительно захохотал. Бортмеханик с недоумении посмотрел на него.

Через два часа геологи Майвельмайской партии весело шагали по улицам Нырвакинота.  Два часа  вместо ожидавшихся четырех суток!  Это ли не чудо?  А еще через два часа все они,  обласканные  Зурабом Кахией и Василием Чоброй, сидели в  "КаТуХе" и по инициативе ленинградских студентов, пели прекрасную песню  "Снег".

Тихо над тундрой шуршит снегопад,

 Звезды летят в вышине.

В эти часы,  когда все уже спят

Вновь вспоминаются мне

 

Неба  забытая просинь,

Давние письма домой,

В мире чахоточных сосен

Быстро сменяется осень

 Долгой полярной зимой.

 

Снег,  снег,  снег, снег,

Снег над палаткой кружится.

Вот и кончается наш

Краткий ночлег.

 

Снег,  снег,   снег, снег.

 Милая,  что тебе снится?

По берегам  замерзающих рек

Падает снег.

- Теперь я знаю,  что такое поле,  что такое северная экзотика, - разглагольствовал Борис.  - Это экзотика, вызывающая невероятною усталость,   зверский аппетит, глубокий,  как пропасть,   сон и,  в конце концов,  радость жизни, уверенность в себе. Подводя черту своей практике,  могу  сказать - теперь,  после Чукотки, мне ничего не страшно!

- Слишком много говоришь! - оборвал Бориса суровый бородач Галин.

 

    ГЕОЛОГИ И ИХ ЖЕНЩИНЫ

В первых же застольных беседах Денис узнал о несчастье,  постигшем в поле Зураба - у него подорвался шурфовщик. Кахия работал горным мастером и отвечал за технику безопасности на своем участке.  Нес ответственность и старший техник-геолог Федор Свистоплясов. Зураб  ругал пострадавшего.

- Этот раздолбай сам виноват, - рассказывал он, дергая себя за взъерошенные патлы.  - Когда из шурфа вылезал,  уронил лом,   тот ударил по капсюлю-детонатору,  произошел,  сами понимаете,  взрыв.  Я считаю, что ему еще  здорово повезло - перебило ноги,  а чресла каким-то чудом остались целыми.  Он когда очнулся,  сразу про них спросил.   Так что будет жить и будет к девкам ходить.  Однако уголовное дело на нас с Федькой заведено и после выздоровления подорванца будет суд.  Готовьте, други,  сухари.

-  Я не прошу посылку пожирней,  пришли хотя бы черных  сухарей, - дурачась,  пропел Зур,   заканчивая свой рассказ.

У Чобры сезон прошел обычно,  ничего особенного не произошло. Зато в поселке у него начались важные события.

- А что это  сегодня Чобра  с Валерией  Сергеевной на пару из  здания райисполкома  выходил? Уж ни  в ЗАГСе ли  они побывали? -  округляя глаза и рот спросил экономист Толя Куркин у Дениса.

- Да ну,  какой там ЗАГС,  -  отмахнулся Денис, - скорее всего,  Чобра водил Валерию в райком ВЛКСМ,  просил принять ее в комсомол.

-  Неужели? - изумился Куркин.

- Да,   видимо так.  Он давно ее агитировал на это дело. А насчет женитьбы он нам  с Зурабом ничего не говорил.

Толя Куркин  задумчиво удалился в свой отдел. Информация его озадачила. Вечером Денис зашел к Боборыкиной,  где ожидал увидеть Василя.

- Мы решили пожениться, - журчащим  ручейком пропела Валерия.  Она  стояла рядом со смущенным Чоброй, держа его за руку.  Ее ангельские глазки пытливо и настороженно всматривались в лицо Дениса,  пытаясь определить,  какой эффект произвело её сообщение.

Несмотря на предупреждение Толи Куркина,  эффект был потрясающий. Денис лишился дара речи.  Он непонимающе уставился на замерших  "голубков".  Он не мог поверить, что это всерьез,  что Василь Чобра,  чудесный парень,  достойный Джульетты,  жениться на женщине, подобной Магдалине, причём старшей по возрасту,  видавшей виды,  имеющей ребенка,  что он на всю жизнь /!/,  навсегда /!!/  связывает с ней свою судьбу. Денис всег­да считал,  и был уверен в этом, что Чобра балуется по молодости лет, что ходит к Боборыкииой просто так,  ради удовольствия,  ради приятного время провождения,  так же,  как и сам Денис похаживал к Гитаре.  И вот такой неожиданный оборот! Пропал Чобра! Денис догадался,  что его реакция очень много значит для Василя.

Опасаясь произнести неосторожную,  необдуманную фразу, банальные,  неискренние поздравления,  Денис молчал.

- Сегодня мы подали в ЗАГС заявление, - добавила Валерия и резко повернула пышную, блондинистую головку к Василю, требуя подтверждения своих слов.

Чобра  хмыкнул.

- Та-а-к... - выдохнул наконец Денис, - значит,  свадьба в следующую субботу. Кого будем приглашать?

Кандидаты на брак оживились.  Валерия быстро нашла бумажку, авторучку,  и список был составлен. Получилось сто человек,  почти вся экспедиция и вся райбольница.

- Много, - резюмировал Денис. - В столовой будет очень тесно.

- Ничего, поместимся, - оптимистично возразила Валерия, - верно, Василёк?

- Пусть гуляют, - великодушно согласился Чобра, обнимая будущую законную жёнушку за плечи, - денег хватит,  ты у меня богатая невеста.

- А то нет? Пять лет северного стажа.  Знаю, медвежонок, на что ты клюнул. На сберкнижку.
- Не только...

- У,  бессовестный!

Возвратясь домой, Денис ошеломил Зураба.

- Иди ты! - заревел Кахия и забегал по комнате, теребя рыжие патлы. Не может быть! да он что, с ума сошёл? О-о-о, змей! Надо выпить, срочно надо нажраться. Пошли в магазин!

Экспедицию лихорадило всю последующую неделю. Слухам почти никто не верил. Василю, Денису и 3урабу не давали прохода - это правда? Правда, правда, в субботу отнесли заявление в ЗАГС.

Оформительское бюро оказалось парализованным и не могло чертить. Какие там карты,  когда Боборыкина опять выходит замуж!  Захомутала лучшего парня экспедиции! Бедный Вася,  куда он попал! Только Панфиловна всем на удивление заявила:

- Ничё, девки, не переживайте. Из таких, как Валерия Сергеевна, из погулявших баб, хорошие жёны получаются.

Все сомнения окончательно развеялись,  споры и страсти улеглись, когда дружки - Денис и Зураб - разнесли по кабинетам свадебные приглашения и собрали деньги на подарок.

Из числа приглашённых был создан актив по приобретению свадебного подарка. Были пущены в ход торговые связи,  привлечена к делу Рита Любомирова, пообещавшая достать на складе Смешторга ковёр,  сервиз и холодильник.

Денис впервые в качестве свидетеля переступил порог ЗАГСа и расписался в толстой конторской книге рядом с фамилией Чобры.  Свидетелем от невесты выступила Дуся Шапкина - Гитара. В тесном кабинете ЗАГСа хлопали пробки,  шипело шампанское,  изрекались подобающие случаю шутки, намёки, пожелания.  Валерия краснела,  как невинная девушка, Василь держался спокойно,  уверенно. После ЗАГСа гуляли в комнате молодых.  Массивная,   роскошная Гитара взбрыкивала на  столе. Стол скрипел стонал,   охал, долго держался,   терпел,   но вдруг качнулся слегка,  вздрогнул, и Дуся  сорвалась,  грохнулась с высоты, да прямо на Дениса. Денис принял Гитару  на грудь,  крякнул,  чудом устоял.  Гости бурно  зааплодировали,   закричали: "Гигант! Геркулес!"  А Гитара,  оправившись, одобрительно похлопала  "гиганта" по плечу - молодец, спасибо.  Ты спас меня,  и я - твоя!

На свадьбу собралось не менее ста сорока человек!  Многие шли без приглашения,  как на бесплатное представление выдающейся актрисы,  всем хотелось взглянуть на  знаменитую Валерию и её молодого супруга. Денис ударился в панику - куда сажать гостей? Все места за столом уже заняты,  а народ всё прёт. Катастрофа! Караул!  В какой-то мере спасло общежитие экспедиции. Денис и Зураб несколько раз бегали туда, таскали лавки, табуретки,  кое-как раздвигали плотно сомкнутые застольные ряды,  втискивали туда запоздавших. Со всех сторон стекался к столовой весёлый,  хмельной народ.  Многих Денис видел впервые.  За порядком следила милиция,  начальник милиции, каким-то образом оказавшийся  за  столом,  произнёс дружелюбный тост, после которого Валерия, хмурясь и сжимая кулачки,  прошептала: "Теперь попробуй выслать,  паразит".

Гостям - веселье, а дружку - беда. Денис сбился с ног и охрип устраняя неполадки, присесть за стол и как следует выпить ему так и не пришлось - вот что наделала слава Валерии!

- Это какой-то кошмар!  - воскликнула заведующая столовой,  обмахиваясь платком,  -   У нас не хватает посуды!

- Ничего,  пусть по очереди пьют и едят, - успокаивала её Гитара.

Выпили и съели всё.  Свадьба  закончилась,  эксцессов не было, чему многие потом удивлялись.

Вскоре после свадьбы молодожёны переселились в Комнату Трех Холостяков, с этого момента прекратившую свое существование, а Денис и Зураб заняли меньшую по размерам комнату Валерии.

В бывшем холостяцком общежитии расторопная Валерия быстро навела блеск и чистоту. Руками послушного мужа она перекрасила в охристый цвет пёстрый пол,  выбелила разноцветные стены,  слоем известки покрыла Берёзовую рощу,  Нимфу и Сатира. В комнате стало светлее и уютнее.  Валерия радовалась: - Вот теперь у нас,  как у людей!

Чобра появлялся на работе чистенький, аккуратненький, ухоженный, довольный собою,  семейная жизнь пришлась ему явно по душе. Валерия на первых порах казалась прекрасной женой и работящей хозяйкой.

Вскоре случилась и еще одна закономерно созревавшая свадьба. Забавная Ревеккина подружка Милка безоглядно влюбилась в Толю Куркина, которому была по пояс.  Она сотворила из него кумира, она поклонялась ему.  Она липла к, нему,  заглядывала ему в глаза,  вешалась на шею, готовая отдаться в любой момент.  Увы!  Толя ее пылкой страсти не разделял,  Милка была ему противна,  он шарахался от нее, как от заразной,  он высмеивал ее,  он придумал единицу измерения глупости - одну милку.  С тех пор геологи оценивали женщин в милках - полмилки, полторы милки и так далее. Гидрогеологиня Звонарева вошла в фольклор,  стала легендарной.    А Толя,  чтобы оборвать ее притязания на него раз и навсегда, женился на Любаше - женщине высокой, полной,  себе подстать,  к тому же медичке, которая имела возможность ежедневно измерять у мужа давление, анализировать его пот и мочу.

Денис и Зураб детально знакомились с новыми соседями,  еще более оригинальными и весёлыми,  чем прежние. Каждый вечер,  возвратясь с работы, друзья наблюдали и слушали бытовые коридорные концерты, в которых принимали участие:

 Казбек Алиев,  грузчик  Смешторга, маленький,  чёрный,   злой  "кавказский чалвэк";  его жена, жгучая блондинка Дина,  тоже работница  торга,   та  самая Белая Лошадка,   с которой не так давно встречался Денис; Валя и Юра Ступак,  техники-геологи. Валя - приятная, миловидная молодая женщина  с фигурой Венеры, Юра - длинный мосластый мужчина  с огромными,  как блюдца,  серыми глазами,   любитель тихой семейной выпивки;

 Лилия Попова - огонь-баба,  разбитная,  веселая,  громогласная,  по женским достоинствам не уступающая Вале Ступа. Улыбка   редко покидала румянощекое Лилино лицо, а разбойные глаза  так и стреляли па парней,  чего-то обещая и  заманивая;  муж Лилии - Иван Попов,  шофёр. Отправляясь в дальний рейс, он каждый раз считал своим долгом напомнить - ты смотри тут,  без меня не балуй!  Узнаю - убью!

- Ну что ты,  Ваня,  разве я позволю? - отвечала  супруги,   смеясь и играя дьявольскими глазами.

Басов Пётр, шофёр, крупный, внешне спокойный мужчина, по пьянке бывающий весьма свирепым в кругу семьи; жена Басова Мария, нервная, крикливая особа, продавец; их дочь Нюра, школьница, непомерно толстая и развитая не по летам, с походкой молодого гиппопотама.

Стёпа,  чудаковатый, добродушный холостяк,  чем-то похожий на Козина, в отличие от него понимающий толк в музыке и играющий на баяне. Лилия вполне определённо называла Стёпу чокнутым и при вся­ком удобном случае публично потешалась над ним.

И, наконец, вдова Аннушка с малолетним сыном. Худая, некрасивая, безобидная женщина, кастелянша. Говорили, что у неё солитёр.

Чаще всего выступал в коридорных концертах заслуженный артист Казбек Алиев. Его номер не был оригинальным. Набравшись винного вдохновения и преисполнившись необузданной ревностью, он нещадно драл свою единственную жену, блондинку Дину. Аттракцион заканчивался тем, что Дина, как быстроногая лань из тигровой клетки, вырывалась из своей комнатёнки и спасалась бегством. Убежище ей всегда предоставляла Валя Ступак. Она пропускала растрёпанную и плачущую беглянку к себе в комнату, на дверях со спокойной улыбкой, сжав пудовые, с чайник величиной кулаки, становился Юра. Наскакивающего на него терро­риста он отпихивал в грудь, приговаривая:

- Иди, Казя, иди отсюда, а то как врежу - на кухню улетишь.

- Я ей, курве, покажу! Я ей покажу! - грозил Казбек, отступая.

Иногда Дина возвращалась к своему разгневанному повелителю, иногда, учитывая обстановку, оставалась у Вали ночевать.

Этот номер своей программы Казбек Алиев повторял много раз. Однажды он переиграл, наставил бедной Дине таких шишек и синяков, которые, наконец, зрителей возмутили.  Валя и Юра Ступак составили текст коллективного заявления в милицию,  Дину уговорили сходить к врачу и снять побои. Состоялся народный суд,  и джигит угодил в тюрьму.  В коридоре стало намного спокойнее и тише.

Выступления приобрели иной,  лирический оттенок. Каждый вечер люди слушали игру на баяне. Играл,  разумеется, Степан. Баян у Степана был роскошный,  большой,  концертный,  с несколькими регистрами, весь в бархате и позолоте,  но ничего,  кроме  "Подмосковных вечеров" и одного простенького вальса музыкант извлечь из него не мог. Все остальные мелодии вот уже на протяжении пяти лет находились в стадии разучивания, Степан упорно репетировал,   раздражая жильцов. "Чтоб ты провалился вместе со своим баяном!" - изрекла однажды Лилия,  выражал всеобщую мысль.

Иногда  случалось,  что Степан уходил в гости,  на выпивку в мужское общежитие,  и тогда по коридору разносились,  проникая в комнаты через замочные скважины,  чарующие  звуки пианино.  Это  занималась,  тыкала по клавишам Нюра Басова,  ещё более талантливая,  чем Степан. Временами упражнения прерывались дисгармоничным визгом мамаши,  взявшей на  себя  ответственную роль музыкального руководителя. - Как  ты играешь,  паразитка! Как ты играешь? Одно и тоже,  дура, долбишь целый месяц и выучить не можешь!  У, падла!  Убить тебя готова! Играй! Играй!

И, хватая за волосы зарёванную, пытающуюся сбежать Нюру, снова усаживала ее за музыкальный инструмент. Капая на клавиши горьким слезами / искусство требует жертв!/ Нюра Басова продолжала тюкать.

Всё женское население готовило пищу в коридоре, на электроплитках, заполняя воздух шкворченьем сала, лязгом посуды и аппетитными запахами, при этом дамы, естественно, разноголосо щебетали, как птицы в лесу. Неисчерпаемость и разнообразие женских побрехушек поражали Дениса. Но были у них и излюбленные, повторяющиеся темы и предметы обсуждения, в число которых входил и Степан-баянист с его идеалистическими представлениями о будущей жене. "Это будет учительница, говорил он, - обязательно учительница. Умная, порядочная, чистая, спокойная женщина". Она будет любить Степу, и Стёпа будет любить ее. Вот он поедет в отпуск на материк, найдёт такую и привезёт сюда, в Нырвакинот.

Стёпу в шутку сватали за  вдову Аннушку,  но он на полном серьёзе отвечал, что Аннушка,  конечно, женщина  хорошая, добрая, но она ведь не учительница,  а кастелянша,  и потом у неё есть сын,  а  зачем ему,  Стёпе,   такая обуза?

В праздники, выходные, а иногда и будни женские сопрано и альты разбавлялись хрипловатыми баритонами подвыпивших мужчин. Звуковая картина получала своё полное завершение. В дни рождения, в праздники или просто так устраивались в коридоре семейные торжества, на которых Лиля  звонко пела  частушки на тему " Милый мой,  я вся твоя, куда хотишь, девай меня",  или  " Сосед соседке говорит - у меня давно стоит на  столе бутылочка, зайди ко мне, милочка".

Денису и Зурабу новое местожительство нравилось больше предшествующего. Здесь было два удобства - винная лавка,  именуемая овощным магазином,   расположенная прямо напротив барака,  через дорогу,  из окна  видать,  и теплый общественный туалет. Правда,   туалет в порядке очереди приходилось убирать - выносить на кухню и жечь бумажки, мыть цементный пол - и эта  операция вызывала отвращение,   смешанное с чувством неловкости перед молодыми женщинами.  Но это было только на первых порах.  Набравшись опыта,  молодые люди    убирали туалет после полуночи,  когда все спят,  и эта маленькая неприятность стала вполне терпимой даже для утончённой натуры Кахии.

 

В экспедиции прошли защиты материалов. По результатам работ прошедший сезон ни в какое сравнение с сезоном 1962 года не шёл.  Хорошие результаты получил только один, поисково-разведочный отряд Митрофана Шилова,  подтвердивший промышленное содержание олова в грейзенизированных дайках кварцевых порфиров. Геологам стало ясно - разведочные работы на Экуге надо продолжать,  надо организовывать круглогодичную партию,  строить поселок. Шилова подняли на щит, о нем говорили по радио,  писали в газетах.

Сам Шилов, однако, большого удовлетворения от сезона не испытывал. Во-первых,  долгая  сложная мучительная весенняя заброска,  из-за которой было упущено самое благоприятное для проходки канав время /устойчивая погода, легкий морозец, отсутствие оттайки в бортах канав/. Во-вторых, в течение всего сезона не хватало рабочих-проходчиков,   а  те,   которые были, суетливого,   требовательного,  нетерпеливого начальника невзлюбили. Денис присутствовал при  разговоре увольняющегося рабочего и  Митрофана. Речь шла  о списании спецодежды. Здоровенный дремучий бич орал:

- Дурак ты, дурак,   так твою мать!

Митрофан невозмутимо сидел на стуле, положив нога на ногу,   покачивая носком блестящей туфельки,  и  снисходительно усмехался.  Он был непробиваем  и  это качество в дальнейшем  сыграло в его карьере  значительную роль.

Остальные полевые партии ничем похвастаться не могли. Выступления начальников партий на техсовете экспедиции производили на чувствительного папу Ка, удручающее впечатление.  Его поразил Козин который по карте,  составленной Денисом Доценко,  медленно, долго, нечленораздельно,  с продолжительными паузами и заиканиями вымучил свой доклад о геологическом строении района,  а на вопрос о перспективах ответил:

- Ну...золота...типа...как бы...штоли...или што...ну, в общем не было...намыто. Галин вот...это...мыл.  Нету.

Убила его и речь Савчука,  от которого ожидали открытия оловянно-вольфрамового месторождения.

- Значить, мощное рудное тело, эт самое, канавой номер семь, кгм!  на интервале от двух,  значить, до двадцати метров / папа Ка, с величайшим вниманием и волнением слушавший выступление Савчука, в этом месте доклада аж приподнялся, подался вперед,  замер в стойке, как ирландский сеттер,  учуявший дичь!/ - вскрыто.../папа Ка вскочил,  подбежал к плану опробования!/ э-э-э... не было,- закончил Савчук.

- Да что же вы тянете, Порфир Иванович!  - простонал Кандырин,  чуть ни плача,  уселся  за  свой стол,  взялся  за голову.

В кабинете установилась тишина,  потом народ заерзал,  захихикал,  стал перешептываться.  Савчук,  покашливая в кулак,  топтался у решетки с картами,  не  зная,  что ему делать дальше.

- Продолжайте,  - глухо произнес главный геолог и, демонстративно открыв какую-то папку,  углубился в изучение ее.

- Значитъ,  эт самое... - затянул снова Савчук,  но его уже никто не слушал.

Что же касается второй части традиции - обмывки защит - то тут все было на высоте. Партия Савчука решила соригинальничать - пить только шампанское. Пили,  пили,  пили - и ни в одном глазу,  только в туалет,  как после пива,  бегали. Пир происходил в домашней обстановке,  на квартире у Савчука. Гости сидели кислые-прекислые,  как перекисшее сухое вино.  Ни разговоров,  ни песен.  Хозяин растерялся.

- Кгм!  Эт самое,  - сказал он,  - коньячок бы не помешал. Да поздно, магазины закрыты,  наливай,  Зураб,  надо все таки пить эту бурду,  у нас ее полный ящик.

- Я не понимаю,  - наполняя фужеры,  бормотал Зур,  - как это Пушкин с гусарами ухитрялись напиваться шампанским?

Шипучий напиток подействовал только на женщин и детей / стариков не было/. Боря  Савчук,  пятилетний бутуз,  отведав шампанского, неожиданно спросил басом,  чеканя слоги:

- Пу-а-пу-а! А по-че-му пе-тух яй-ца не не-сет?

- Не знаю,   сынок,   спроси у мамы.

Боря потопал к маме.  Оттуда донеслось:

- Му-а-му-а!  А по-че-му пе-тух яй-ца не не-сет?

- Боря,  не  задавай глупых вопросов! Иди спать! Боря заревел.

Среди женщин самой хмельной оказалась Юля Локоткова, геолог савчуковой партии. Безответно влюбленная в старшего техника-геолога Свистоплясова она с обожанием взирала на него расширенными глазками и хлопала растушеванными ресницами,  как кукла,  кокетничая таким образом. В поле не смогла Юля расшевелить угрюмого парня и здесь,  за праздничным столом,   ей никак не удавалось обратить на себя его внимание. Свистоплясов казалось,  не  замечал Юдиных стараний.  Зато Кахия был начеку.  Он зорко следил за хихикающей девицей,  услужливо подливал ей вина и нежно поддерживал,  когда ее немножко качало. Когда пришло время расходиться по домам, Зураб помог Юле одеться и пошел провожать ее...  к себе на квартиру. Дениса он попросил переночевать где-нибудь в другом месте.

А Свистоплясова все-таки  заело - как это так? Почему он ее увел? Думал он думал и поперся к Зурабу,  начал к нему в двери стучать.  Но было поздно.  Маленькая Юля,   смежив веки,  уже  спокойно посапывала постельке, а Зураб, открыв дверь,  выразился кратко и энергично: "Пошел вон!" Федька ретировался.

С тех пор Зураб и Юля встречались систематически, то, чем они занимались, им очень нравилось, а бедному Денису все чаще приходилось ночевать на стороне.

 

- Жарковы вернулись из отпуска, знаешь? -  спросил Дениса Кирилл Пухов.

- Нет.

- Значит, ты Ирину еще не видел? О! Тебя ждет потрясащее   зрелище. Она  стала  такой жгучей блондинкой,   такой моднячей дамой! Как картинка из журнала мод.

- Да? Что же с ней такое стряслось?

- Чудеса  косметики. Словами  не передашь,   сам увидишь.

Кирилл не преувеличивал.  Ирина выглядела эффектно -  загорелая, посвежевшая,   в модном платье,   с пышной прической ослепительной белизны, стройная,   гибкая,  она  лёгкой походкой прошла  мимо Дениса,  пахнув духами,   тихо поздоровалась,  улыбнувшись уголками губ.

Не Денису предназначалась эта красота. Длительный отдых вдали от Чукотки благотворно повлиял на молодую женщину,  успокоил ее взвинченные нервы,  примирил,    с судьбой,   с Николаем.  Обуздать свои грешные чувства,   стать добродетельной матерью и женой - с такими намерениями возвратилась она из отпуска. Когда Денис под каким-то надуманным предлогом зашел к ней домой,  она была искренне недовольна,  возмущена испугана,  но выставить его за дверь всё-таки не  сумела.   "Спокойствие. Спокойствие и равнодушие.  Не надо волноваться,  - уговаривала она себя, - зашёл товарищ по работе,  только и всего,  ничего в этом осо­бенного нет. Держись,  Ирина, держись,  не расслабляйся.  Это просто сосед и товарищ. " А  "товарищ" уже  заметил на  столе отпускную фотографию -  Ирина  на пляже.

- Отдай! Чего уставился!

Хозяйка вырвала  снимок из рук Дениса,   сунула в комод.

- Ну вот!   Лежит,  понимаешь, на  столе,  всем можно смотреть,  а мне нельзя. Ира!

Денис попытался обнять Ирину,  но та,  крутнувшись,  выскользнула отошла к  зеркалу,  поправляя причёску.

- Не надо,  Денис. Ни к чему  это. Пора кончать.

-  Ты изменилась за  отпуск...

Денис решительно притянул к себе Ирину и поцеловал. Этот момент засекла заглянувшая в комнату соседка, подруга Ирины, ойкнула и захлопнула дверь.

- Ну вот, опять будет критиковать... Ирина надула губки.

- Уходи!

"Черт бы их  побрал, эти коммунальные квартиры,   этот сороковедерный дом!  Никаких  тебе условий для  любви!" -  рассуждал Денис вслух,   покидая квартиру Жарковых.

В районном доме культуры открылся Университет Культуры и Денису, зная его способности, предложили прочитать цикл лекций по живописи. Университет Культуры! Столь громкое, претенциозное название модного начинания вызывало у Дениса ироническую улыбку, а Зураб, так тот вообще изошел идиотским смехом. Теперь Дениса не иначе как "профессором" он не называл.

- Какая у вас нынче тэма,  профэссор?

- Передвижники.

-  О,  конечно!  Именно о них  стоит поведать сегодня  темным массам! Веселые были ребята.  Но неужели ты надеешься,  что на эту лекцию еще кто-нибудь,  кроме меня,  придет?

- Посмотрим.

Перед тем, как выпустить лектора на трибуну,   "ректор" Университета, коммунист, помня о его прошлогодних  "завихрениях",  попросил дать для проверки текст лекции - нет ли там антипартийной крамолы? Узнав что текста нет,  а тема будет излагаться по краткому плану,  цензор недовольно поморщился.

-  Ладно, расскажи своими словами,   о чем собираешься говорить.

Беседа происходила в уголке читального зала библиотеки. Денис,  чтобы не мешать посетителям,  шептал на ухо  райкомовскому  товарищу:

- Крамской,   Маковский, Дубовской.  Коровин,   Суриков,  Савицкий... Читатели насторожились - кто такие эти двое? Заговорщики? Шпионы? Похоже,   что молодой -  это агент,   сообщающий шефу  тайную информацию, фамилии  завербованных  им  сексотов.

-  Они писали картины о простом народе и для народа,   они боролись за то, чтобы искусство  стало достоянием широких масс,  - доверительно вещал Денис в ухо ректора-коммуниста. Тот одобрительно кивал правильно мыслящему головой. Не уловив в сообщении Дениса ничего подозрительного, ректор дал на лекцию добро.

На  занятие Университета Культуры явился докладчик,   ректор,   известный знаток и ценитель творчества передвижников Зураб Кахия и еще несколько человек, преимущественно женщин. Василь Чобра подвел товарища - не пришел. Он строил дома кухонную полку, выполнял очередной срочный  заказ своей драгоценной женушки, вил  гнездо.

Видя перед  собой немногочисленную,  несерьезную аудиторию и хорошо  зная материал, Денис уверенно,   образно и живо  рассказал о живописи первой половины девятнадцатого века.  Лекция  сопровождалась показом иллюстраций через  эпидиаскоп.  Вопросов к  лектору  не было.

Следующий раз Дениса  с лекцией о живописи  запустили перед  кинофильмом.   Способ  старый,   испытанный,   верный - аудитория  обеспечена - вот только  лектору надо  иметь толстую шкуру  и крепкие нервы.  Чем ближе к началу  сеанса, тем больше ерзает,   скрипит стульями,  шепчется, хихикает и кашляет народ,  проявляя нетерпение.  В зал начинают входить и  занимать свои места  наиболее практичные и  здравомыслящие граждане,  не попавшие на удочку отдела культуры.   Сотни глаз укоризненно поглядывают на бессовестного болтуна,  оседлавшего трибуну и задерживающего киносеанс.  Наконец,  народ не выдерживает.

- Кончай! - раздается из зала тонкий намек подвыпившего кинолюбителя и лектор позорно бежит, приговаривая на ходу: "У меня все, вопросы есть-нету, благодарю за внимание". Гаснет свет, начинается кино и зрители забывают о досадной помехе.

- Это называется - бисер перед свиньями метать,  -  заявил однажды Зураб,  - брось ты это дело,  профэссор.  Им этого не  требуется.

И еще в одном культурном мероприятии участвовал Денис.  Эльвира Цукина поставила литературно-музыкальную композицию по стихам мало известного поэта-земляка Сергея Чекмарева. Денису достались стихи про мерина.

Сегодня вьюга бесится,

Ехать не велит.

Мерин мой игреневый

Ушами шевелит.

Ты что,  овес-то даром ел

 По целому мешку?

Давай,  давай прокатимся

 По белому снежку!

Чтобы глаза  заискрились,

Чтоб ветер щеки жег,

Чтобы снежинки вихрились

В переплетеньях ног.

Денис декламировал весело и  задорно под  соответствующую теме музыку.  Выступление геологов имело успех,  участники композиции просили Эльвиру сотворить еще что-либо в этом  роде,   но  она,   чем-то огорченная,   закапризничала  и решительно  отказалась.

Зураб Кахия увлекся Юлей Локотковой,   однако не  настолько,  как сам  считал, чтобы дать себя окрутить полностью, затащить в ЗАГС,  как Валерия Чобру. Нет,   он,   Зураб,  не из тех,  кого так просто околпачить, захомутать,   он любит свободу,   ему  по нраву ничем не ограниченная свободная  любовь!   Страхуя себя от нежелательных последствий,   он глотал дефицитные противозачаточные пилюли,  рекомендованные ему другом Шуриком Соскиным, детским врачом.

В чудодейственной нейтрализующей силе  заграничных  таблеток Зур был уверен и чувствовал себя в полной безопасности, он знал - Юля не забеременеет. Его горячее полу грузинское сердце было преисполнено благодарностью к Соскину,  который выручил его, достал импортные  таблетки, сделал удовольствие безопасным,   открыл неограниченные возможности в любви. При любой возможности  он зазывал благодетеля    к себе и угощал зверобоем. Шура, обаятельно улыбаясь, опрокидывал стаканчик и  спешно уходил: - "Дела,  брат, дела,  меня ждут больные дети!   Я по вызову.  Таблетки кончатся -  скажи,   я еще принесу.  Бывай!"

Однажды Зураб похвастался в коридоре, что у него имеется новейшее противозачаточное средство. Замужние соседки - Валя и Лиля - набросились на него.

- Какое? Как называется? Где достал? Покажи!

Зураб  вынул из кармана  стеклянную пробирку с пилюлями,   высоко ее поднял.

- У-тю-тю! У-тю-тю! - приговаривал он,   покачивая пробиркой, дразня разволнованных бабешек.

- Дай мне! Дай мне! Зурабчик,  ну дай,  дай!  - просили  они, потешно прыгая  вокруг длинного  Зураба и потрясая пышными телесами.

-  Зураб, ну  зачем  они  тебе? Дай  мне,   я  сегодня же  попробую!  - умоляла Валя.

- И мне  тоже,  и мне  тоже,  и я попробую!  - вторила  ей Лиля. Кахия довел соседок до слез,  но таблеток  так и не дал.

-  Ну и подавись ты ими!  - посоветовала взбешенная Лиля и хлопнула дверью  своей квартиры.

- И со старыми средствами перебьемся,  - сказала Валя,  уходя.

Кахию и Свистоплясова судили, дали по году условно. Реакция Зураба
"Надо вести себя очень осторожно и на  работе,  и в быту,  иначе условное,   заочное,   так  сказали,   заключение может превратиться,   сами понимаете, в объективную реальность, данную мне в ощущение.  С буровзрывными работами,  пока буду  срок тянуть,   связываться ни в коем случае нельзя,   от греха подальше..."

Выполнить свои намерения Зурабу  не составляло труда - он уходил в отпуск  за  три года и  собирался поступить в Ленинградский горный институт на очное отделение. Денис,   разумеется,  всецело поддерживал стремление друга стать инженером-геологом и помогал ему готовиться к  экзаменам.  В кампании по подготовке Кахии для поступления в ВУЗ участвовало не менее десяти человек,  у будущего абитуриента имелись консультанты по всем предметам,  которые ему предстояло одолеть.  Занимался Зураб неровно,  рывками,  пропуская в учебниках целые разделы, чем-то ему не понравившиеся, консультанты огорчались,  Зураб беспечно заявлял:   "Это мне не попадется,   нутром чую".

Вместе с Зурабом в отпуск  "на полную катушку",  то есть на шесть месяцев,   собирался и Денис.   Он мечтал встретить на материке девицу-красавицу,  молодую и пригожую,   мечтал провести  с ней время весело и беззаботно,  посещая живописные уголки России.  Намечались туристические маршруты. Денис,   Зураб и Толя Куркин договорились совершить это лодочное путешествие по Дону,  от Воронежа до станины Вешенской,   где друзей, по их  мнению, с нетерпением  ожидал Михаил Шолохов. Предотпускные планы и фантазии нашли выражение в песне,   сочиненной Денисом.

Мы с молодкой плыли в лодке,

 Плыли до зари.

- От тебя  я пьян без  водки.

- Ах, не говори!

Нас качала-забавляла

 Пенная волна

И,  смеясь,   легко играла

Лодкою она.

Ах,  волна

Грез полна.

На волне

Весело мне и  тебе.

Песню  "Молодка" великолепно  исполняли дуэтом Денис и  Маша Виноградова. Нежное контеленное  лирическое  сопрано искусно вплеталось в Денисов баритональный бас,  пение выходило удивительно гармоничным, тонким,  изящным,   чарующим.   Сочные,   энергичные аккорды прекрасной гитары Жени Виноградова сопровождали дуэт,  несказанно украшая его. "Ох и хорошо-жа,   ох и хорошо", - вздыхала всякий  раз,   прослушав песню Женина мамаша.

Прошло  три месяца  камерального периода,   а  Майвельмайская партия еще не завершила ликвидацию,   снаряжение оставалось в поле. Вывозить его отправились Доценко и Галин.  Ребята на попутной машине добрались до базы Амгуэмской грп и две недели прокисали так в ожидании самолета.  Начальник партии поселил            их в большую пустую холодную комнату дощатого барака. Стены гостиницы были покрыты инеем,  из щелей в полу постоянно           тянуло ледяным ветерком. Прожорливая печь-развалюха едва согревала саму себя.  Впрочем,  топили ее ребята  только перед  сном. Весь день они просиживали в жаркой комнатушке Мити Федина, кочегарили печку,  поддерживали неугасающий очаг. Здесь же, у Мити,  они иногда и обедали,  ели горячие,  наваристые богатырские щи с крупными кусками оленьего  мяса,   хвалили повара.  Федин хорошо приспособился к  специфическим условиям жизни в круглогодичной разведочной партии.   Он твёрдо усвоил,   что без угля и без  мяса в разведке делать нечего.  Если  рядом с домом возвышается угольная горка, а в коридоре висит оленья туша - можно быть спокойным, даже если на улице морозище градусов под пятьдесят.  Отсидка в прохладной,  постылой конторе,  поддерживание огня в своем жилище, приготовление пищи - вот три основных пункта Митиного холостяцкого бытия. Печку растопил, мяса поел,  чайку попил,  включил спидолу - и на койку. Красота!

Согревшись в Митином уюте,   ребята отправлялись ночевать в свой "вытрезвитель".   Сняв полушубки и валенки,  они вползали в холодные спальные мешки,  ворочались в них всю ночь,  тщетно пытаясь согреться и заснуть. Ну и командировочка,  чёрт бы её побрал!  Холод,  безделье, унылый вид перемёрзшей тундры и  заиндевелых домишек в сугробах снега, томительное ожидание самолёта - всё это удручающе подействовало на Дениса.  Однажды он прилёг на раскладушку,  погрузился в тоскливую полудрему.  Внезапно жуткая мысль пронзила его: "Я умру!  Я никогда, ни когда,  никогда больше не буду жить!   Меня не будет! Безграничное,  бесконечное,  бездонное,  как Космос,  небытиё ожидает меня!" С расширенными от ужаса глазами,  с бешено колотящимся сердцем вскочил Денис с раскладушки и бросился из комнаты вон,  на  свежий морозный воздух. Картины реального,   вечного мира успокоили его. Жадно, с чувством обострённого восприятия,  всматривался Денис в далёкие синие хребты, его поразила текучесть, изменчивость форм горных вершин. Ни горизонте возчик пли пирамиды, сфинксы, башни, бастионы, кирхи, даже танки и крейсера. Причину этого странного явления Денис разгадать не мог. "Морозный мираж, что ли?" - подумал он. Все эти фантастические подвижки происходили на фоне розового, цвета неспелого арбуза, неба. Розовый цвет фиксирующий положение невидимого солнца, постепенно переходил в желтые, голубые, голубые и сине-фиолетовые тона. Дениса успокоила гармоничная красота природы, "Не грусти, человече, - сказал он себе, - жизнь прекрасна".

Потом внимание Дениса привлекли  земные  существа - лохматые, длинношерстные,  покрытие инеем лошадки,  в поисках пищи бродившие по поселку. Бедные животные,   лишенные обычного  лошадиного  корма,   приспособились питаться отбросами. Они тщательно вылизывали консервные банки,  глодали кости,  жевали газеты и тряпки, дрались с собаками за  лакомые куски,  трусцой бегали навстречу людям с помойными ведрами,   заглядывали в окна и коридоры,  выпрашивая подачку. Начальство не знало, что делать с лошадьми,   тяжким бременем лежащими на балансе экспедиции. В разведке они не нужны,  сезонные партии    брать эту обузу не хотят, кормов им  завозят очень мало,  даже на  зиму не хватает.

Пользу от лошадей имела только  Лиза Фомина, страстная любительница всего необычного вообще и верховой езды в частности. В то время, когда конюшня еще располагалась в Нырвакиноте и Лиза имела к нем доступ, она частенько гарцевала на коне по улицам поселка.   Случалось, что она галопом, восхищая пацанов и пугая взрослых,  подлетала к клубу, соскакивала  с коня и,  помахивая плетью,  шла в кассу  за билетом в кино. Естественно, что от Лизы постоянно попахивало конским потом, отпугивавшим парней.

Увлечение Лизы не всегда доставляло ей только удовольствие,  иногда  оно приводило к неожиданным и неприятным последствиям.  Как-то амазонка проскакала мимо экспедиции в рабочее время и ее засек из окна своего кабинета папа Ка. Возмущению главного геолога не было предела.   Он схватил телефонную трубку,  набрал номер лаборатории.

- Чем у  вас  там  занимается Фомина? -  рявкнул он.

-  Она...она... петрографией,  описывает шлифы,  - неуверенно ответила заведующая.

- Как можно описывать шлифы без микроскопа, да еще сидя верхом на жеребце? И папа Ка бросил трубку.

Лиза попала в  "Динозавр".  Денис изобразил всадницу на полный лист чертежной бумаги и сочинил стихи.

Однажды,  презрев и работу и время,

Опершися ножкой о  звонкое  стремя,

Летит по поселку с осанкой графини,

Забыв,  что работает петрографиней.

Народ возмущен,   восхищен и дивится

Ушедшей с работы гусаром-девицей.

 Рисунок и стихи привели Лизу в восторг.

-  Денис, я  тебя очень прошу,   подари мне этот шедевр на память.  Пусть повисит,   сколько надо,  а потом я его себе возьму,  хорошо? Доценко не возражал.

Теперь любимцы Фоминой  заброшены в глубину  тундры,   с начальственных глаз долой,  конюх Лука  спился,  а Лиза ходит пешком,   сменив спортивные брюки на юбку. Увидала бы она сейчас своих лошадок...

Хорошенько освежившись, Денис вернулся в ночлежку,  подшуровал печь. Ввалился Леха Якут, рабочий ГРП,  посетовал на свою судьбу: "Начальник  заставляет уборную чистить,  а платит мало.  Нашел дурака,  ага! Задарма такую мерзкую работу никто не станет делать.  Оно же мерзлое, это говно,  лом отскакивает, руки сушит,  ошметки прямо в морду летят и в пот попадают, тьфу! /Леха  сплюнул/. Да еще копейки!  Пусть работает сам,  а  я посмотрю. Не почистишь - уволю!  Ха!  Видали мы таких, каждый год меняются." Отведя душу и согревшись,  Леха поковылял к презренному домику,   скрылся в нем.

В гостиницу влетел радист, одетый, несмотря на сильный мороз, в одну рубашку. Пахнуло перегаром.

-  А у меня вот что есть!  Тройной!  - похвастался он,  потрясая флаконом  одеколона.

- Одеколончик,  одеколончик,   тра-ля-ля,   тра-ля-ля,  -  запел счастливчик,  качнулся,  поворотился и исчез.

Денис и Витя переглянулись - что с ним? На сумасшедшего похож.

Появился запыхавшийся,  возбужденный мастер мерзлого дерьма.

-  Радист был?

- Был.

- Куда пошел?

- Не знаем.

-Вот гад, спрятался. У него одеколон есть!

Леха убежал.

- Ух,   хорошо,  -  сказал Витя,  улыбаясь.

Поздно вечером Денис гулял по берегам Амгуэмы.   Стоял крепчайший мороз,  бледная мертвая пустыня окружала Дениса. Сплюснутая, расплывшаяся в морозном мареве луна,  похожая на яичный желток,  в жутком одиночестве плыла в безграничных просторах Вселенной.  А на краю поселка  светился огонек.  Временами оттуда,  нарушая тишину Белого Безмолвия,  доносились звуки гармошки,  маленькой,   смелой гармошки бросающей вызов Полярной Пустыне с ее жестокими пургами и морозами. Человек сильнее!  - утверждал огонек.  Человек не боится тебя,  страшное Белое Безмолвие! - пела гармошка.  Легко и радостно стало у Дениса на душе.  Поскрипывая снегом,  излучающим лунный свет,  он пошел на огонек,  к домику,  к теплу, к неунывающему гармонисту.

Долгожданная  "аннушка" наконец прилетела. Из нее снежной королевой выпорхнула Аня Тишкина,  крупная,  белая в пуховом платке,  полушубке и валенках,   с ярким румянцем на  щеках. Ах, ну и  баба! Улыбается белозубо,  удивляется откровенно:

- Кого я вижу! Денис! Что  за наряд на  тебе,  господи! Как ты сюда попал? Что делаешь?

- Да вот,   занесла нелегкая.  Вторую неделю с Витей Галиным самолет ждем,  надо партийное снаряжение    вывозить с верховьев Вельмая.

-  А-а-а,  понятно.  Тишкина видел? К нам заходил?

- Видел деда мельком,  в конторе.

- Ну заходи сегодня вечером на чаек,  если не улетишь.

-  Ладно,  нарисуемся.  Только жаль,  что Тишкин будет дома...

- Куда ж его,  касатика,  денешь.

Побывать в гостях у Тишкиных  не удалось - пилоты согласились лететь на Вельмай. Денис впервые приземлялся на  неподготовленную снежную площадку. Участие в таком деле, даже в качестве пассажира, требовало выдержки и хладнокровия. Два раза  самолет проходил над базой на бреющем полете, пилоты знакомились с микрорельефом долины. Слепящая белизна  снега не давала  возможности как  следует рассмотреть полосу. Убедившись,  что больших сугробов нет,  а мелкие гряды ориентированы вдоль долины, по курсу  самолета,  пилоты приняли решение идти на посадку. И вот - посадка!  Денис замер,   вцепившись в железное сиденье.  Удар!  Гигантский скачок!  Второй удар!  Третий! У Дениса от мощных сотрясений звон стоял в голове. Прыжки самолета становились все короче,  удары слабее,  и вот он уже скользит по снежному полю,  лишь слегка потряхиваясь на ямах и буграх.

Задыхаясь обжигающе морозным ветром, Денис и Виктор перетащили в  невеликое чрево  "аннушки" задубевшие палатки,  брезенты, баульные мешки,  железине печки.  Коротко разбежавшись,  биплан поднялся в воздух и взял курс на Нырвакинот.

Камеральный период продолжался. После бессмысленного,  изнуряющего  заточения в Амгуэмской ГРП Денис с новой энергией окунулся в цивилизованную жизнь со всеми ее соблазнами и наслаждениями, цена которых познается только после испытания ветром,  морозом и одиночеством.

Денис и Зураб гуляли в гостеприимном доме Виноградовых. Как всегда печь была жарко натоплена,  яства превкусными,  в питие недостатка не ощущалось.   Молодежь дурачилась и пела. Вышло так,   что Женя впал в джазовый экстаз,  стал импровизировать,   сопровождая ритмичные аккорды визгами,  воплями и завываниями в стиле  самых диких африканцев. Денис и Зураб подхватили эту вольную песня джунглей,  каждый издавал такие  звуки,  какие хотел,  не придерживаясь никакой мелодии.  И вдруг вcе почувствовали,  что из дикой какофонии вырисовывается изумительная по своему ритму и звучанию мелодия,  такая зажигательная,  веселая разбойная, что хотелось смеяться,  прыгать и плясать. Ветхие стены "шхуны" содрогались в такт необузданной песни без слов. Дед Макар Виноградов восклицал - ах,  черти! - и подпрыгивал на своей табуретке и взвизгивал,  как молодой, мать,  улыбаясь, покачивала головою.   Закончив импровизацию,   ребята,  хохоча,   икая и дергаясь,  поздравили друг друга  с появлением нового джазового произведения. Денис попросил Женю запомнить мелодию,   зафиксировать ее на гитаре,  а сам обязался, не откладывая,  придумать слова - песня будет потрясающая! На другой день мелодия наглухо вылетела из голов всех участников импровизации.  Как ни пытался маэстро,  шаря по ладам гитары, поймать ее,  ничего из этого не вышло.  Надо было  сразу  на ноты записать! Такая потеря!  Денис не мог успокоиться.  Он усиленно думал и  сочинял. Ритм, мелодия,   слова - все должно быть экстравагантным. К этому времени он овладел произношением названий многих чукотских рек, даже  самых длинных и  заковыристых.   Сделать песню  сугубо местной как по мелодии,  так и по тексту -  такую задачу поставил себе Денис и блестяще ее выполнил:

Нырвакинот - чукотское Сочи,

Нырвакинот - полярные ночи,

Нырвакинот - белые хребты.

Мы здесь как чукчи обитаем -

Я да ты!

Нырвакинот,  Яндракинот и Амгуэма,

Кээнэйваам,  Кымынэйваам,   истоки Ванкарема,

Экугваам,  Венылетвеем,  Ращельховгача.

Повили рыбу рыбаки

В Экитикитики!

О,  какомэй!  Чай пауркен мы будем.

 О, какомэй!  Усталость позабудем.

О,  какомэй!  Потом пойдем опять

 Длину Кылькаквытвытвеема измерять.

Долгое время исполнение этой песни было  исключительной привилегией автора, ибо никто более не мог  запомнить слова.  Пел же ее Денис довольно часто и всегда с громадным успехом.

В гостях у Дениса и Зураба побывала Фея с подружкой Викой.  Вика - кассирша, первая красавица экспедиции,   очень похожая на Софи Лорен. Денис не знал мужика,  который    мог бы равнодушно на нее  смотреть,  пройти и не  заметить. Вика нравилась всем, а Леон Загура влюбился  в нее по настоящему и  ревновал натурально. На вечере встречи полевиков он даже по щекам ее отхлестал за то,  что с другим танцевала и крепко к нему прижималась. Без раздумья женился бы на  ней  лысый хлопец, если бы ни одно пустяковое обстоятельство - у Виктории муж уже имелся, да еще какой муж - милиционер! Экспедиционные  вечера красавица посещала одна,  ее служивый частенько выезжал в командировки. Посещала, дразня хмельное воображение геологов и их  трезвых жен,  выслушивая пылкие признания парней,  еще не  закрепощенных браком. Дразнила,  манила,  увлекала,   обещала,  но никто из ее поклонников пока не мог похвастаться победой. Красивая кассирша Вика виртуозно играла с огнем.

Представился случай познакомиться с Викой поближе и Денису. Пришел его черед. Вика оказалась не только очаровательной женщиной, но и весьма умной собеседницей,  чего Денис,  признаться,  не ожидал. Более того, она обладала  замечательным голосом и чудесно исполняла различные песни,  романсы и арии из опер. В гостях у Дениса она пела "Жил-был Анри четвертый,   он славный был король..." В девичестве Виктория мечтала стать артисткой оперетты, да вот не вышло - она всего лишь кассирша и жена милиционера.

- Эх,  налей,  Дениска, зелена вина! - восклицала Вика.

В этот вечер она была  в ударе и казалась Денису женщиной необыкновенной,  ни с кем не сравнимой,  оригинальной, новизной и свежестью веяло от нее. Целовалась она страстно,  Фее стало завидно,   она подседа к Денису с другой стороны и капризно протянула:

- Имей совесть, Вика,  я тоже хочу с ним поцеловаться. Бегло чмокнув Фею,  Денис снова обернулся к своей красавице.

В полночь Фея стала  собираться домой и  звать  с собой Вику.

-   Ах, Валя, мне не хочется отсюда уходить,   -  отвечала артистка, - здесь так приятно,  уютно и тепло.   А дома ждет меня пустая холодная постель,  не хочу.

- Ну как  знаешь.   Я пошла.

-   Адью, подружка,   ступай с Богом.

Виктория осталась. Она  томно возлежала на кровати,   свесив стройные полные ноги в высоких шнурованных  сапогах.  Денис,   нимало не  сомневаясь,   что  золотая рыбка увязла в его  сетях,   не спеша принялся за работу. Присев на корточки,   он начал расшнуровывать сапоги. Снять обувь с прелестных ножек Денис не успел, Вика неожиданно встала и произнесла:

-  Милый Денис,  мы с тобой не пара. Ты - инженер, я - кассирша.  Я пошла домой, провожать не надо.

Она накинула шубейку и ушла. Денис остался  сидеть на полу,  обалдело глядя на дверь, за которой исчезла красавица. "Надо же свалять такого дурака! - ругал себя потрясенный ловелас.  - Шнуровкой увлекся, идиот, сапогами!  Шьют же такие!  Эх!"   Денис мычал,  как от зубной боли и бил себя кулаком в лоб - ускользнула рыбка золотая,  из садка ушла! Вот оно, женское коварство!

Мысль о том,   что Виктория,  вероятно,  все-таки доступна,  не давала Денису покоя всю последующую неделю. В субботу,  после доброй порции вина, он вместе с верным другом Зурабом отправился в общежитие морпорта,  прямо к ней на квартиру. Викин муж,  некстати оказавшийся дома, неласково встретил непрошеных гостей,  а проводил и того хуже. Зады хмельных бродяг отведали меткость и силу милицейского сапога. Соседи-добровольцы помогли оскорбленному супругу спустить чужаков по лестнице и выбить из общежития вон. После того случая Денис на Вику больше не претендовал, да  и продержалась она в  экспедиции недолго - мужа перевели в другой поселок и она последовала  за ним,  оставив о  себе  противоречивое,   но яркое впечатление. Падающей звездой мелькнула  она  на экспедиционном небосклоне  и исчезла  за горизонтом. После нее почетный титул  "мисс Экспедиция" было  присвоено Оксане Шевченко, чертежнице, даме сердца Вити Молкина. Геологи готовили новогодний концерт. Они  создали вокальный сикстет и  репетировали на квартире Дениса и Зураба.  Пели всем полюбившиеся   "Золотые косы".

Долго  золотую мы искали россыпь

И глухой таежный нас манил простор,

Золотые  зори,   золотые росы,

Золотые зеркальца озер.

Пели Денис Доценко, Зураб Кахия, Василь Чобра, Витя Молкин, Слава Майоров и Володя Патлаков, молодом  специалист-разведчик. Инструментальное  трио составляли Женя  Виноградов /гитара/,  Коля Фишман (клубный контрабас) и Леха руденко /пионерский барабан/.
Гуляли под лозунгом: "Ничто так не спаивает коллектив,  как совместная встреча нового года". Между тостами, заполняя паузы,  выступала хмельная самодеятельность. Последним с грехом пополам был исполнен "Марш романтиков".

Мы будем, мы будем

Идти за Солнцем, Воздухом и Светом.

Мы любим,  мы любим

Планету под названием Земля.

Мы любим,   мы любим

Леса,  поля и горы,  и моря.

Всю мы пройдем,  пройдем планету

Прекраснее в мире жизни нету,

Быстрее в дорогу собирайтесь, друзья!

Нас ветер    встречает, как брат родной,

 На свете дороги нам нет иной,

Мы в горах берем перевал любой,

Иди не ной и песню пой!

После концерта комсорг экспедиции Ревекка Гольденблюм,   сменившая на этом посту безыдейного Чобру,  выговаривала Денису:

-  Черти! Такую песню испортили  своими пьяными голосами.  Не могли потерпеть до конца концерта!

- Ну да,  утерпишь тут,  - оправдывался Денис,  - вон,   смотри,  что тво­рится.

Зато на вечере в нырвакинотском молодежном клубе "Бригантина" эта песня прозвучала трезво и четко. Клуб  только что был организован в подражание "материку" и первое его заседание райком ВЛКСМ доверил геологам.  Никто толком не  знал,   что нужно делать в этом  самом клубе. Трезвая публика угрюмо сидела  за  столами,  пила кофе и шампанское. Прослушав небольшой концерт геологов,  комсомольцы сидели и ждали - что же дальше будет? Как их будут развлекать? А дальше ничего и не было.  Затейники охрипли от призывов к веселью, к активному участию, однако никто не хотел ни петь,  ни стихов читать.

- Как на поминки собрались,  - резюмировал Леха Руденко, - решительно фыркнул носом и исчез. Вскоре он появился с бутылкой коньяка под полою пиджака.  Стол,   за которым сидел Леха,   заметно оживился. Соседи усекли причину оживления и тоже тайно достали коньяку. Вечер закончился мощной пьянкой. Комсомольцы запели и заплясали.  Руденко барабанил вилками по столу и орал во всю глотку:

Давным-давно,  где - все равно

Жил-поживал один сапог керзовый новый...

Следующее официальное заседание произошло в школе, где под девизом "Кем быть?" проводилась встреча специалистов экспедиции с выпускниками-десятиклассниками.

- Ельки-пальки, чорд возми! - удивился Леон Загура, усаживаясь за партой. - Неужели я когда-то свободно умещался за таким станком?

Леон сразу развеселил школьников, и сам долго смеялся,  покачивая сверкающей лысиной. Световой зайчик - отражение лампочки - бегал по потолку.

В классе царило легкое    возбуждение. Парни-геологи украдкой любовались девушками-десятиклассницами, удивляясь их зрелости,  взрослости по сравнению с одноклассниками-пацанами. У многих холостяков появилась мыслишка - а нельзя ли здесь, найти будущую жену? Как отличаются эти свежие, чистые,  словно утренние цветы, омытые росой,  прелестные создания от тех общеизвестных поселковых дам,  с которыми приходится иметь дело геологам! Эх-хе-хе! Кончат школу эти девушки и навсегда покинут Нырвакинот, ни одной не останется. Жаль.

- Уважаемые гости и будущие выпускники!  Мы собрались для того, чтобы послушать рассказы геологов об их романтической профессии. Может быть, кто-нибудь из наших выпускников после сегодняшнего вечера захочет стать разведчиков недр. Пожалуйста, товарищи геологи, просим вас,  - открывая встречу, произнесла классная руководительница.

Переговоры и смешки затихли.

- Давай, Гена, начинай. Расскажи о разведчиках недр, - предложил
Загура,  толкая в бок длинноволосого,  с мелкими чертами лица соседа.

Гена Булочкин, геолог разведочной партии, для порядка поскромничал /почему я первый, пусть поисковики начинают и т.п./,  затем встал и начал.

- Существует много профессий, - сказал он уверенно, ибо ничуть не сомневался в этом. - Среди них есть романтические, благородные, например,  космонавт...  или... геолог / Гена чуть-чуть запнулся,  слегка покраснел, Загура хмыкнул и потеребил бороду /.

- Есть и скромные, незаметные профессии, продолжал оратор, - например, дворник,  винодел.  Из школы помнится,  нас тащили в горкомхоз, в ассенизаторы / строгий взгляд, на Гену классной руководительницы, смех школьников и геологов /, но мы пошли своими путями. Каждый человек выбирает свой жизненный путь. Кем вы станете? Это не имеет значения. Главное - любить свою профессию.

Булочкин говорил просто и проникновенно,  симпатии школьников к нему росли с каждым словом.

- Выбрать правильно профессию так же трудно и так же важно, как жениться или выйти замуж / общee оживление,  застенчивые улыбки на лицах девушек /.

- Мы стали геологами, - подошёл, наконец, гена вплотную к предмету своего выступления. - Главное в геологии - это романтика поисков. А чтобы правильно и результативно искать,  надо очень много знать, читать специальную литературу. Геологи - почти учёные, они отличаются от них тем, что по субботам, воскресеньям и другим праздникам пьют. Дают себе разрядку /смех, неодобрительное покачивание головой классной руководительницы /.

- Но в поле они работают, как волы! И не пьют.  Вернее, пьют, но только чай, - поправился Гена.

- Расскажу коротко о себе и о своей партии, - продолжал он, настраиваясь на  серьёзный лад, - Окончив институт,  я был геологом "чистой руки",  то есть любил только рудные месторождения вроде Иультина. Потом волею судеб я стал геологом-россыпником.  Сейчас я работаю в Майныпонтаваамской ГРП. Мы разведуем россыпь золота к югу от мыса Шмидта. Живём в деревянных передвижных домиках - балках, топим железные печ­ки, варим на них хлебало, то есть щи, замазку, то есть кашу, кипятим чай. Условия, конечно, трудные. Снега, ветра, морозы. По утрам в домиках тоже мороз, вода замерзает. Вставать очень неприятно, а надо. Таков у нас быт.

Далее Булочкин популярно рассказал о методике разведки долинных россыпей,  о шурфах, проходках и промывке,  о технике, которая применяется в разведке. Свою речь Гена, закончил неожиданным заключением:

- Меня слушают девушки, - признался он и стыдливо потупил глаза, - трудно быть девушкой в геологии /смех /. Я бы не советовал им туда идти. Эта профессия только для мужчин, так и считаю. Извините, девушки.

Булочкина сменил Павел Косенко, геолог-поисковик, исходивший Чукотку от бухты Провидения до мыса Шмидта.

- Гена вас напугал, наверное, потому что сталкивался с наиболее трудной,  механической геологией.  Он - представитель Чёрной Кости, разведчик.  Он из тех геологов-трудяг, которые вечно пахнут соляркой, о которых песен не поют.  Я расскажу вам о другой когорте геологов.

Моё слово - про Белую Кость.

- В поле геологи-съёмщики, или поисковики, один чёрт, живут с комфортом. Весь комфорт за плечами, и за ним часто не видно самого гео­лога. Вьюк и сапоги /смех/. Транспорта никакого нет, вся надежда но собственные ноги. Геолог должен быть прежде всего спортсменом, а не учёным. Недаром говорят - волка и геолога ноги кормят / смех /.

- Чем же занимаются геологи в поле? Первое, что они делают, это тратят государственные деньги, получают зарплату. И за это они должны что-то дать. Вот и приходится им, то есть нам, биться головой о скалы,  рвать тельняшку на груди, чтобы найти что-нибудь!

Павел вошёл в раж. Его речь, полную драматизма, слушали, затаив дыхание. Классная руководительница, сидя за столом, приняла стойку "смирно!".

- Устаёшь зверски! - кричал Косойгыргын, - придёшь с маршрута с многопудовым рюкзаком, набитым камнями, с кровавыми ссадинами на спине, мокрый, разбитый, упадёшь на кукуль и думаешь - на кой чёрт полез в геологию? Стал бы бухгалтером, сидел бы себе за столом, кость - на кость, и порядок! А потом отлежишься, рубанёшь каши, попьёшь крепкого чайку - и снова готов идти в маршрут, искать руду.

- Иногда в партиях бывают лошади, - вспомнил вдруг оратор, - тяжело им приходится, бедолагам. Они нас морально поддерживают - как же лошадь! В поле их лучше не брать,  без них спокойнее. Что касается ещё одной проблемы - "женщина и геология",  то тут я поддерживаю Гену Булочкина. Пусть девушки работают в сфере обслуживания. Вскочила Лиза Фомина.

- Не верьте им, девушки! Ничего трудного в полевой жизни нет. Я переношу её без труда, а я вон какая хрупкая /Лиза  зарделась/. А можно в поле и не ходить,  есть в геологии много специальностей, лабораторных,  сугубо женских - химики, минералоги, петрографы...

- Я - геофизик, - блеснув очками, представился Семён Лившиц, - Что такое геофизика? Это геология,  соединённая с математикой, мышление физика плюс поэзия геологии. Геофизические методы поисков полезных ископаемых разделяются на...

Семен прочитал короткую лекцию о магнитометрической и гравиметрической съёмках,  о вертикальном электрозондировании.

- Геофизика - это наука будущего, она выходит в просторы Космоса. Запускаются искусственные спутники для изучения магнитного и гравитационного поля Земли. Вы не ошибётесь, товарищи выпускники, если станете геофизиками!

- А ещё лучше - экономистами! - энергично подхватила Ревекка Гольденблюм, - ведь вы же без нас шагу не сделаете! - вызывающе бросила она,  обращаясь к галерке, занятой геологами. Галерка возмущена, шумит,  издевательски хохочет.

- Тише, дайте сказать! Девушки! Ваше место не в геологии, а у нас, ей богу. Работа экономиста очень интересная, если вникнуть в неё и понять!

После того, как все желающие выговорились, школьникам через эпидиаскоп были показаны полевые фотографии - бородатые лица,  завьюченные парни, палатки, рыба, горы, реки, резиновые лодки, камни и цве­ты. Кадры говорили лучше всяких слов. В заключение встречи Сергей Любомиров прокрутил свой кинофильм о геолпоходе по окрестностям Нырвакинота.

Встреча геологов и десятиклассников закончилась танцами.

- Ну как, мы вас не усыпили? - спросил Денис юную партнёршу.

- Что вы! - воскликнула та, - было очень интересно! Вы так убедительно агитировали, что едва ли кто-нибудь из нас пожелает стать геологом.

- Вот это верно! - согласился Денис и расхохотался.

Однообразно тянулись камеральные дни. В этом году Денис много времени уделял изучению состава крупного граносиенитового массива, выделяя по полевым наблюдениям и шлифам интрузивные фации и фазы. Увлекшись,  он накатал такую главищу,  от которой ахнул даже видавший виды папа Ка - сто страниц о магматизме! Где это видано? Сократить! И Денис переделывая,  сокращал,   "выжимал воду" до тех пор, пока взыскательный главный геолог ни крякнул одобрительно,  начертав на первом листе "В печать, 4 экз. В.Кандырин".

Вторым коньком Дениса была глава  "Геоморфология". В поле он длинными уверенными штрихами рисовал пейзажи,  сформированные ледниками и гравитацией.  Небо рисовалось косыми и горизонтальными,  горы - косыми и вертикальными, днища долин - горизонтальными линиями. Свободный взлет и падение линий,  легкость и простота очертаний - такова основная особенность чукотского горного пейзажа. Глава,  написанная
по существующей схеме /рельеф эрозионно-денудационный,  склоны такой-то крутизны;  рельеф ледниковый,  холмисто-западинный;  рельеф флювиальный,  террасы такой-то высоты и т.д./ конечно же не отражала общих пейзажных особенностей ландшафта,  скорее эмоциональных,  чем научно-инструктивных.

А после работы - острая проблема свободного времени. Очень часто Денис не знал,  куда  себя деть, как правильно,  интересно организовать свой досуг, куда направить огонь и тоску своего сердца. Случались моменты,  когда тяжкий пресс однообразия выжимал из Дениса жизненные соки,  превращал его в мятущееся, потерянное существо. И это, не смотря на то,  что Денис, один из активнейших комсомольцев, всегда был "в струе'',  находился в гуще экспедиционных событий.  "Кто виноват?" - спрашивал Денис,   и отвечал: - "Сам". Видимо,  пора менять образ жизни - или уезжать куда-нибудь,  или жениться. Но на ком? Опять вопрос.   Серьезного объекта до сих пор у Дениса не было.

А вот Леня Руденко взял да и женился.  Это событие не было неожиданным для экспедиции. Он больше года с переменным успехом ухаживал за Люсей Лапченко, склонял ее к браку и вот, наконец, добился своего. Снова пришлось Денису впрягаться в лямку дружка-организатора.

Свадьба вышла невесёлой. Невеста была взвинчена, капризна, с музыкой не ладилось,  вальс молодоженов не получился. Последнее обстоятельство особенно тягостно подействовало на Люсю, она увидела в этой неудаче дурное предзнаменование и откровенно разревелась.

- Ну почему у нас так выходит, почему? У Боборыкиной все было лучше! - всхлипывала она,  вытирая слезы.

Бледный, измученный жених, жалко улыбаясь и нервно фыркая носом, потащил зареванную невесту на свежий воздух, цепко ухватившись за ее полную руку. К концу свадебного пира, когда молодым пришло время уединиться, когда разгоряченный супруг уже от нетерпения "бил копытом",  с Люсей случилась самая настоящая истерика. Рыдая, всхлипывая и сморкаясь,  она выкрикивала:

- Противный! Противный! Не пойду с тобой! Не хочу! Уйди! Ты мерзкий, гадкий! Не притрагивайся ко мне! Никуда я с тобой не пойду!

Взбешенный Леха скрежетал от ярости желтыми кривыми  зубами. Глаза его безумно сверкали, на бледном, потном лбу, как у Ивана Грозного, убившего сына, пульсировала толстая голубая вена.

- Тише ты, тише! - шипел он, брызгая слюной. - Люди услышат, успокойся!

- Ну и пусть слышат! Пусть знают,  что ты мне противен,  что я Блямберга люблю, а не тебя, Гадкий Утенок! Не пойду с тобой!

- Поздно, дорогуша! Надо было раньше думать! Теперь ты Руденко и никуда не денешься от меня!

- Люси,  будь умницей,  успокойся!  Ну что ты в самом деле! - помогал товарищу Денис,  стоя у дверей раздевалки,  где происходил весь этот разговор,  и никого туда не допуская.

Взбунтовавшаяся молодуха мало-помалу успокоилась,  позволила одеть себя и увести. Так началась семейная жизнь Леонида Руденко. На следующий день на квартире у него собрались ближайшие друзья и продолжили пир. Молодожены выглядели счастливыми, довольными друг другом, на румянощеком, сияющем Люсином лице не было ни малейшего следа вчерашних бурных переживаний. "Слава Гименею!" - вздохнул Денис.

Зима 1963-64 года была урожайной на  свадьбы - восемь молодых геологов вступили в брак,  причем шестеро - с медичками, укрепив "Союз Змеи и Молотка". Четыре счастливца кроме почетного звания "муж", приобрели еще более почетный титул "папа" - их невесты в составе приданого имели чудненьких сынков и дочек, похожих неизвестно на кого.

Денис частенько бывал в гocтяx y дpугa Лexи, ежемесячно отмечавшего свадебную дату.  Здесь он встречался с Жарковыми, танцевал с Ириной, замирая от сладкой, истомы, наполнявшей грудь.

"Ты слышишь песню сердца моего, люблю тебя, тебя лишь одного", - стонал магнитофон,  а Денису казалось,  что это поет душа Ирины. "Хочу делить с тобою светлые мечты". - Я тоже, - тихо отвечал Денис.

"Хочу,  чтоб был всех лучше в мире ты".

- Буду!

"Хочу,  чтоб стал ты близким и родным".

-Стану!
^"Хочу дышать дыханием одним".

- Я тоже.

- Не надо, Денис! Не терзай ты меня, ради Бога! Молчи! Жарков смотрит.

" Ты слышишь песню сердца моего, люблю тебя, тебя лишь одного".

- Больше меня на танец не приглашай, понял?

- Понял,  Ира,  не буду.

Как-то в выходной день в комнату Дениса и Зураба нежданно-негаданно заявился подвыпивший Жарков с бутылкой вина, предложил выпить. Друзья не отказались. Николай,  захмелев еще более,  стал заедаться, тянуть на Дениса,  не называя прямо причину своего раздражения. Денис предложил разрешить взаимные претензии по-американски, дракой. Николай согласился. Парни разделись до пояса и по сигналу секунданта,  в роли которого выступал Зураб,  ринулись навстречу друг другу.  Схватка была короткой - драчунов растащил Зураб.

- Хватит,  хватит!  Я не могу на это смотреть! - завопил он,  став между шумно сопящими противниками. - Давайте лучше выпьем,  а? Стоит ли из-за бабы, членовредительством заниматься?

- Ладно, хватит, я не против, - согласился Денис, - у меня запал кончился. Дай лапу, Коля.

- Одно дело - самому драться, это я люблю, другое - смотреть на драку со стороны, - говорил Зур, дрожащей от волнения рукой разливая вино.

- Страшное это дело, жуткое,  ну его на фиг? Выпьем за мир!

Парни договорились никому об этом случае не говорить,  тем более Ирине. Жарков,  однако, на свое обещание наплевал и дома расхвастался:

- Начистил я морду твоему Денису! Будет с синяками ходить!

- А сам ты,  я вижу,  легко отделался?

- Ха! Ты разве забыла, что у меня был первый юношеский разряд по боксу? Навык остался. Бью так, что любой мужик с ног валится! И это если вполсилы. А если стукну в полную силу - насмерть уложу!

- Да не бреши ты!  Тоже мне,  богатырь нашелся...

Весной Николай Жарков, обучающийся в институте заочно, вылетел на очередную экзаменационную сессию, предоставив Ирине полную свободу действий. Однажды был культмассовый выход в кино работников экспедиции и Денис оказался рядом с Ириной. Как только в зале потух свет, горячие ладони влюбленных встретились,  пальцы туго переплелись. Потом рука Дениса легла на ее колено и медленно,  миллиметр за миллиметром стала подниматься все выше и выше по гладкой,  шелковистой поверхности ноги...

- Ко мне нельзя, - сказала Ирина после кино, - соседи засекут. Жарков поручил Федьке следить за мной.

- Ну тогда ты ко мне приходи,  ладно? Я один, соседи спят, никто ничего не узнает. Придешь?

- Приду.

- Буду ждать.  Скорее приходи.

Час или два Денис в сильнейшем возбуждении ожидал Ирину, словно помешанный слонялся по комнате,  чутко вслушиваясь в полуночную тишину. Порой он в исступлении бросался на диван и кусал подушку, сдерживая стоны. В минуты просветления Денис спрашивал самого себя: "Послушайте,  молодой человек, что с вами творится? Как вы себя ведете? Вы похожи на трагического актера в кульминационный момент. Не надо играть, успокойтесь, возьмите себя в руки."

- Нет,  это черт знает что? Это издевательство над человеком! - пробормотал Денис вслух, воришкой выскочил на улицу, подобрался к ее окну /свет еще горел/ и постучал три раза. Она должна догадаться, кто стучит и для чего.

До шести утра не терял он надежды, ждал и терзался. Ирина не пришла.   "Ну все!  С меня хватит! Не надо мне таких удовольствий! Пусть крутит голову другим!" Денис затаил в груди жестокую обиду,  с Ириной он не разговаривал, и видеть ее не хотел.

Прошла неделя, другая,  снова был культпоход в кино и опять Ирина устроила так, что их места оказались рядом. На сей раз Денис смело, открыто / будь что будет!/ пошел вместе с Ириной и остался у нее ночевать.

Иногда в выходные дни Денис занимался масляной живописью. Очередным его опусом была увеличенная с почтовой открытки копия картины Орловского "Октябрьский праздник в Риме". Эта картина могла сыграть токую же маскирующую роль, как и  "Березовая" роща" Куинджи. К Денису,  преодолев страх и стыд,  пришла Ирина. Якобы для того, чтобы посмотреть на его новое произведение. И надо же было в это время оказаться у Дениса еще одному посетителю - Вите Галину. Витя, как всегда умеренно и тихо пьяный, пристально рассматривал картину, хмыкал и приговаривал;

- Какомэй! Какая дэвушка!  Оч-чень хорошая дэвушка. Итальянка. Сюд-да бы ее,  зар-разу, вместе с этим графинчиком."

- Да, было бы недурно,  - ответил Денис, делая очередной мазок. И тут вошла Ирина.

- Ха-ха! - отчетливо произнес Витек. - Вот и она! Ирина смутилась,  щеки ее пылали.

- Можно подумать,  что вы ждали меня.

- Денис вскочил.

- Конечно ждали! - И незаметно для Ирины мигнул Галину - уходи!

Витя тоже подмигнул и...  остался,  возле мольберта,  слегка покачиваясь и тупо улыбаясь.

- Чего же лицо-то, некрасивое, у твоей дамы? И глаза. Ты бы такую разве полюбил? - спросила Ирина.

- Конечно, она мне нравится. Витя, ты бы пошел погулять,  а?

- Пож-жалуйста, - протянул Витя тонким голосом и поспешно направился к выходу.

- Нет, нет, пойду я, пусть Витя смотрит. Я на минутку заскочила, мне пора идти. До свиданья.

И нет ее. Только запах духов остался. Опечаленный и взволнованный, Денис плюхнулся на табуретку.

- Эх,  Витя, Витя, хороший ты мужик!

Заглядывал к художнику-самоучке и Женя Виноградов.  Лицо молодой итальянки, разливающей вино,  ему  тоже не понравилось,  он дорабатывал его сам,  потратив на это несколько вечеров. Картину Денис подарил Маше Виноградовой в день ее рождения.  Маша выразила бурный восторг и... спрятала подарок под диван,  чтобы на него,  значит,  не садилась пыль и не смотрела школьница-дочка.

- Ей рано такие картины смотреть, - заявила строгая мамаша, сверкнув очками, - картина красива, но не педагогична.

- Да, пожалуй, - уныло согласился муж.

Затем Денис взялся за Врубелевского  "Демона", дух которого был близок и понятен ему. Предельно печальное, демоническое настроение бывало в черные зимние дни и у Митрофана Шилова. Митроха частенько наведывался к Денису, подолгу любовался "Демоном", говорил о душевном смятении, жаловался на свою судьбу, на свою жену.

- Как она мне надоела,  ты не представляешь. Даже домой не хочется идти. И никак не пойму, в чем дело. Посмотрю на нее со стороны, когда по улице идет - женщина как женщина, не хуже других. И фигура, и лицо - все в порядке, даже вроде симпатичная женщина, но чувств к ней - никаких! Более того,   отвращение,  неприязнь. Ложиться с нею, в постель не могу. Разведусь,  наверно.

Митрофану не повезло в любви, но повезло на производстве - на несчастных случаях в ГРП погорел, наконец, главный инженер экспедиции и Шилову предложили сесть на его горячее место.

- Как ты считаешь,  соглашаться мне или нет? Рановато  мне еще выходить в большое начальство,  опыта нет и знаний. Да и должность такая.

- Соглашайся, чего тут думать. Ты усидчив и трудолюбив, а усердие все превозмогает. Рискни, попробуй, а то другой раз такой возможности может и не представиться, - посоветовал Денис.

Под блуждающим, озабоченным взглядом сбежавшихся к переносью Митрофановых глаз Демон злорадно усмехнулся - не теряйся,  Шилов! Хватай портфель, пока его не отдали другому! В жизни Митрохи наступали большие перемены. Впоследствии, вспоминая карьеру Шилова, быстрый его рост, Денис сочинил эпиграмму:

Своротил он в твисте ноги,

Мениск в шейке схлопотал.

Пожалели парня Боги –

Инженером главным стал,

ХОХМЫ

Два подвыпивших товарища - Лешка Руденко и Вадим Черных - шли на квартиру к Лешке, временному холостяку /жена выехала в командировку/. Смотрят - на улице, возле сараев как бы валяется вроде бы бесхозная кровать. Руденко обрадовался:

- Стой,  сучка ты такая! - заорал он, вырываясь из объятий Ва­дима,  тащившего его домой. - Смотри, какая хорошая кровать! Широкая, двуспальная, я давно о такой мечтаю!  Нам с Маленькой тесно на полуторной спать. Сделаю ей подарок к приезду.

- А чья кровать? - засомневался Вадик.

- А какая заразница! - весело воскликнул Леха. - Наша будет.Помоги!

Кореша затащили на второй этаж сетку и спинки кровати, обмыли столь удачное приобретение и разошлись.

На следующий день в Лехину квартиру постучали. Заспанный хо­зяин открыл дверь и увидел здорового насупленного мужика из сосед­него подъезда.

- Ты мою кровать взял? - грозно спросил мужик.

- Какую, кровать? - удивился Леха, забывший о вчерашнем подвиге.

- Следы ботинок с рифлеными подошвами от того места, где стояла кровать,  ведут прямо сюда. Да вот же они, эти ботинки. Ну-ка, покажи подошву! Точно!  Они! Где кровать, так твою мать? Мужик отпихнул Леху с прохода, проник в, комнату.

- Ага, попался! Вот она! Украл,  собака!  Я клопов вымораживал, а ты украл! Я на тебя в суд подам!

Он схватил свою собственность и поволок на выход. Обалдевший Леха остался стоять посреди квартиры, изумленно пофыркивая носом. Из милиции, куда поступило заявление о краже, дело передали в экспедицию, на товарищеский суд. Ну а там, ясно дело, Леонида Ивановича добродушно пожурили, посмеялись над заботами молодожена, взяли с него обещание впредь кроватей не воровать, да и отпустили с миром,  объявив общественное порицание.

В числе судей, вынесших столь мягкий приговор, был и главный геоморфолог Адам Рубанович, мужик справедливый, честный, но вспыльчивый,  особенно, по пьянке. Глаза голубые, рожа красная,  силища огромная - буен и страшен был Адам во хмелю.

Впервые он проявил себя на свадьбе Руденко. В ресторан с улицы начали ломиться незнакомые парни, целая группа. Несколько геологов преграждали им путь, назревала драка, Денис разыскал Рубановича, объяснил ситуацию и повел его на выход. Адам остановился напротив двери, набычился и, набираясь ярости, произнес:

- У!

Потом еще раз:

_У!

И третий раз:

- У-у-ух!

Геологи расступились, Адам, превратясь в бизона, ринулся на врагов и смел их всех до единого! Поверженные на снег чужаки вскочили на ноги и убежали. Рубанович вернулся за стол.

Второй раз грозная сила Рубановича была направлена для устрашения Цукина, на которого жаловалась жена. Стал Гена ее помаленьку поколачивать за измену / обычная история: вернулся с поля - а дома хахаль/. Дело семейное, конечно, да жалко стало Денису систематически избиваемую женщину, к тому же она сама со слезами на глазах просила помощи, вот и предложил он товарищам проучить Гену, обуздать его. Ну что ж, выпили, пошли. Впереди, как таран, Рубанович, без него лупить спортсмена Цукина рискованно,  тоже очень сильный мужик. Пришли домой к Цукину, а его там нету. Пошли по другим адресам, где он может быть - нигде нету. Хорошо спрятался, цукин-цын. Рубанович, гуляя по улице, протрезвел и потерял агрессивность, остальные тоже охладели, разошлись по домам. Как потом выяснилось, Толя Куркин узнал о заговоре, Гену предупредил и помог найти ему надежное убежище. Наказание Цукина не состоялось, но тем не менее бить Эльку он перестал.

Погорел Адам на базе разведочной партии, куда поехал в командировку,  сопровождая районное начальство, как гид. Там, завершив дела, гости надрались,  Рубанович рассвирепел, набросился на прокурора и долго гонял его вокруг дома, размахивая штыковой лопатой, как мечом. После этого случая Рубанович пить бросил - уж больно нехорошо у него получается это дело, можно и в тюрьму угодить. Думал он думал, взял да и женился, чтобы меньше было для выпивки причин. Он быстро раскатал жену в лепешку и снова задумался - чем бы заняться еще? Ведь времени-то свободного много стало. И пришел он к неожиданному решению - прочитать всего Ленина, все его тридцать с лишним томов! И он стал единственным человеком на Чукотке, который, не будучи партийным работником, сделал это, потому что бросил пить.

Наступил день, когда административно-профсоюзная комиссия окончательно решала вопрос об отпусках. Вызвали и Доценко. Горбань медленно,  спокойно,  слегка улыбаясь,  заявил,  что с первого апреля предоставить отпуск Денису он не может по производственной необходимости - для поля не хватает людей.

- И вообще, Денис Иванович,   зачем вам летний отпуск? - воскликнул папа Кa,  когда  замолк Горбань. - Зной,  пыль, мухи... Вспомните Пушкина,  он ведь лето не любил. Поезжайте в отпуск зимой,  это гораздо лучше! Вас встретит наша славная русская матушка-зима.  Сосны да ели под шапками снега! Русская тройка с бубенцами,  а! Красота!

Горбань с восхищением взирал на своего главного геолога - каков молодец! Как убедительно агитирует! Настоящий комиссар! Не менее его были поражены услышанным и члены разведкома.

- Оно конечно, - пробормотал Денис,  но все-таки я два с половиной года на материке не был,  хочется на солнышке погреться, фруктов вкусить.

-  Вы можете поехать в октябре, после сезона, на юге будет еще тепло, предложил Горбань.

- А нельзя ли хотя бы с первого сентября? К этому времени полевые работы практически кончаются,  остаются мелкие увязки.

- Ну что,  товарищи,  можем мы дать отпуск Доценко с первого сентября?

- Пусть едет, - согласился председатель разведкома, бывший геолог. - Действительно, после первого сентября в партиях остается работы совсем немного.

- Валентин Витальевич, а вы как считаете?

- Нну-у... если он справится со своими задачами... и если его отпустит начальник партии...

Денису дали отпуск с первого сентября. Теперь ему надо было выбрать такую партию,  из которой можно будет во время уйти. Его заинтересовали два предложения - Эдуарда Синицина и Леонида Руденко. Территория работ первого находилась недалеко от Нырвакинота,  второй обещал отпустить Дениса на месяц раньше,  если он выполнит все поисковые маршруты, Денис согласился пойти в партию Руденко - район знакомый,  работать будет легче и есть шанс отправиться на материк в конце июля!

И вот снова, как и два года назад, Руденко и Доценко оказались в одной упряжке. Третьим в партию был назначен горный мастер... Николай Жарков. Ирина ужаснулась:

- Да как же вы будете вместе жить?      

- В поле мне с ним делить нечего,  будем работать,  - отвечал Денис.

Узнав,  что Доценко осенью уходит в отпуск,  секретарь райкоме ВЛКСМ Яша Серебряков предложил ему комсомольскую путевку во Францию на октябрь. Париж! Кто о нем не мечтает? Денис с великой радостью согласился и начал срочно оформлять документы. Написал автобиографию производственную характеристику,  перечислил многочисленные грамоты, упомянул о доске почета - положительный со всех сторон!  Со счастливой улыбкой порхал "француз" по экспедиции,  все ему страшно завидовали - едет в Париж,  ничего себе! Везет же людям!

И вдруг - бац! Кандырин отказался подписывать характеристику, кинул ее в стол и мрачно произнес:

- За границу, тем более в капиталистическую страну, КГБ тебя не пустит. Кто тебе предложил эту путевку?

-  Секретарь райкома комсомола Серебряков.

- Кгм!

В этот же день состоялось экстренное заседание бюро райкома КПСС и Якову за политическую близорукость влепили выговор - знай, кого за границу посылать!

Денис понял - не простят ему прошлогодних грехов никогда, испортил он свою репутацию безнадежно. Видимо, надо сматываться ему отсю­да. Еще сезон - и прощай, Чукотка!

С Ириной Денис простился на крыльце магазина, в котором партия получала продукты.  Выглядел он,  как и положено геологу в период организации.

Обсыпан мукою,  залит керосином,

Чумазый, похожий на чертова сына.

Она стояла вместе с подругой, посвященной в ее сердечные дела,  терлась щекой о меховой воротник,  кусала шерстинки и говорила с грустью:

- Уезжаешь. Жаль,  не удалось нам с тобой попрощаться как следует. Не успели. Жарков раньше времени возвратился, досрочно сдал экзамены, паразит.

- Обидно, досадно,  ну ладно - отшутился Денис,  ибо ничего другого ему не оставалось делать. -Ты чего мех-то жуешь?

- Кукуль вспоминаю.  Наш общий кукуль.  Ох-хо-хо!

 

СЕЗОН   -    64.

 

Предполевая лихорадка

Трясет геологов с утра.

Без расписанья, без порядка

Бегут, кричат - пора! пора!

Таскают ящики, баллоны...

Скорей, братва, пока циклоны

Пургой не перекрыли путь,

Потом успеем отдохнуть.

Грузи быстрей, хмельная рота!

В кабине вижу я пилота.

Как Бог, уверен и красив,

Высокомерен и спесив,

Земных букашек презирая,

Пылинку с рукава сбивая,

Дает команду: "От винтей!"

Мотор взревел, как сто чертей.

Поднялись в небо. Даль открылась.

Под нами сопки, Искатень –

Хребет скалистый, блеск и тень.

"Во красота, скажи на милость", -

Бормочет пьяный спутник мой

К окну прижавшись головой.

Так Денис Доценко описал вылет в поле, состоявшийся в апреле 1964 года на самолете АН-2. С ним было трое рабочих. В намеченном для базы и шурфовки месте пилоты сесть не смогли, площадка показалась неподходящий. Приземлились в пяти километрах южнее, на озере Кельельхин. Только поставили палатку - загудела пурга. Полевики, не раздеваясь,  залезли в двойные кукули, словно медведи в берлоги и ударились в спячку. "Пурга, геолог торжествует,  залез в кукуль - и в ус не дует", - вспомнил Денис,  засыпая, известные стихи.

Проснулся он утром от неприятного прикосновения мокрой, холодной кукулиной шерсти с колючими иголками льда - намерзло от дыхания. Выглянул из кукуля - эге! Печка, продукты, спальные мешки - все покрыто пятисантиметровым слоем снежной пыли. Разорванная во многих местах палатка трепещет и хлопает лоскутами, каркас дергается и скрипит. Над тундрою беснуется пурга. Денис поежился, неохота на морозе вылезать из кукуля. Но делать нечего - лопается мочевой пузырь, надо вставать. Выйти из палатки невозможно, пришлось Денису использовать щель.

Полевой закон таков - утром печку разжигает тот, кто первым покинул спальный мешок. Уж коль заставила тебя острая нужда решиться на это,  будь добр, сделай в палатке "маленький Ташкент". Подрагивая от холода, Денис растопил печку, кинув туда кусок автомобильной покрышки, поставил ведро со снегом. Потом дрова, потом уголь. Печка гудит, нагревается докрасна, братва зашевелилась, высунула из кукулей носы.

В палатке кончился уголь,  надо идти за  следующим ящиком. Это совсем недалеко, метров за пятьдесят. Денис и рабочий-доброволец Юра Плотников выбросились из палатки и их понесло. Необычайной силы ветер толкал в левый бок и пронизывал насквозь. Денису показалось, что он внезапно стал голый. Пройдя шагов пять, он оглянулся - палатка исчезла в снежной круговерти. Белая жгучая муть - и ничего более. " Не робеть!  Вперед!" - приказал себе Денис и потрусил, упираясь, дальше,  туда, где должен лежать уголек. Но его на предполагаемом месте не оказалось.  Странно. К тому же ветер почему-то стал в спину дуть.

- Эй, Юрка, ветер-то в спину дует! - прокричал Денис в лицо товарищу.

- Переменился ! - ответил Юрка.

- Так быстро? Не может быть! Скорее всего,  это мы развернулись, не туда прем!  Надо назад возвращаться!

Развернувшись,  ребята с трудом пошли навстречу пурге. Их тела окоченели,  ватные костюмы не защищали от ледяного ветра, казались марлевыми.  Липа покрылись ледяными масками, брови и усы стянуло льдом,  ресницы,  смерзаясь,  слипались.  Скорее в палатку, пока живы, скорее! Но где она? По времени продвижения вроде бы где-то рядом. Денис делает поворот налево,  подставляя ветру правый бок.  Расчет оказался точным - вот она,  родная! Денис и Юрка ввалились в палатку, сдирая лед с заиндевевших физиономий.  Из кукулей на них глядели головы изумленных товарищей - а где же уголь?

- Пуржищща страшенная.  Ничего не видно.  Сбились, уголь не нашли, - объяснил Денис.

- Я пойду! - рванулся Виктор Асеев.

-  Сиди! - приказал Денис. - Видимость улучшится - сходим.

Такую пургу Денис наблюдал и ощущал впервые. Это - настоящая чукотская пурга, такая, о которой он раньше только слышал из уст старых полевиков-разведчиков.  Он знал,  что при такой пурге лучше не отходить от жилья за пределы видимости.  Случалось, гибли люди,  замерзали,  переходя от одного балка к другому, на хорошо знакомой тропинке в двадцать метров длиной.

Пурга бушевала неделю. Искристые веселые снежинки бесновались и внутри палатки,  проникая в нее сквозь рваные дыры в потолке. Они сыпались на горячую печку и  с шипением превращались в пар, прохлад­но-рыхлым покрывалом ложились на спальные мешки и плечи геологов. Не уютно в палатке,  холодно,  приткнуться негде. На третий день рас­пили ребята бутылку спирта, закусили прекислыми консервированными щами и крепким байховым чаем.  Заскрипел тогда зубами,  заплакал Юра Плотников.  "Зачем пошел я в это проклятое поле? Я не могу больше, душа разрывается от тоски.  Я хочу к своей подруге,  я хочу обнять ее в нашей маленькой теплой комнатке! О-о-о."

Виктор успокаивал друга, как мог.  Сначала он его стыдил: - ''Мужчина, а плачешь! В поселке храбрец, драчун и забияка, а тут скис, в бабу превратился, в мокрою курицу! Перестань реветь, говорю тебе, не то в морду дам, ты меня знаешь! Слышишь, Юрок, брось грустить, перезимуем,  скоро пурге конец, вкалывать начнем, весело станет!"

- Пурга никогда не кончится, у-у-у! - выл Плотников, мотая головой. Уговоры не помогли. Тогда Виктор рванул свою тульскую гармошку, сыпанул переборами, подпевая:

И тещу грех!

И невесту грех!

А-я братову жену

Через спину на перину -

Эх!

Смеялась гармошка, смеялась пурга, улыбнулся, наконец, и Юра Плотников, успокоился, полез в кукуль - спать, сон все лечит. Спали по двадцать часов в сутки, остальное время пили чай. Чай-первач, свежий, ароматный, только что заваренный; чай-веник повторно прокипяченный вчерашний чай; чай-мочу - разбавленный холодной водой и в третий раз прокипяченный, горький и черный, как деготь, чай.

На пятые сутки пурга набрала такую силу, что Денис подумал -палатку все-таки сорвет, должно, обязано сорвать! Вместе с пургой разыгралась и спидола. Громко, яростно и чисто звучал вальс из оперы Гуно  "Фауст". Финал вальса великолепным образом соответствовал обстановке в которой находились геологи,  звуки оркестра сливались с воем ветра и содроганиями палатки в единую симфонию, ярко передающую разгул злых сил, дьявольский танец Мефистофеля. Радостное и могучее чувство испытал Денис в эти дни.  "В поле я чувствую себя человеком, а в поселке - скотиной, - думал он, - почему так?" Однако на седьмые сутки и Денису наскучила пурга.

Дай нам время, ведьма злая!

Не гони в мешки, не вой.

Дай погоду? Мы узнаем

Где зарыт богатый слой.

В кукулях лежать не трудно,

Бесполезно, скучно, нудно!

И вот, наконец, тишина.  "Мороз и солнце, день чудесный". Взяв с собой двоих рабочих - Аркашку, проспавшего всю неделю, и Виктора, Денис на лыжах отправился в долину Милюта для разбивки первой шурфовочной линии. Сориентировавшись по карте, Денис определил место заложения первого шурфа, подозвал рабочих.

- Первый кол - здесь!

- Как? - удивился вдруг Аркашка. - А я думал, что золото на горе, а не внизу, в снегу.

- Золото в речных отложениях, в долине, под снегом. - объяснил Денис.

-Оно переносилось рекой вместе с обломками кварца, кварц разрушался, золотинки из него выпадали и ложились на дно реки, образуя россыпь, Вот поэтому россыпное золото ищут в долинах, а не на горах.

- Дык, а- как мы яво поймаем?

- Будем проходить шурфы,  это такие глубокие ямки. Виктор тебе покажет, он в этом деле мастак. Потом будем промывать глины, пески, галечники, гравий и смотреть, есть ли в них золото.

- А внизу чаво, вода?

- Сейчас-то нет, она замерзла, а летом потечет.

Аркаша просиял, ему все стало ясно.

- Ага! Значить, мы выроем ямы, а когда потечет речка и понесет золото, то ето золото будет падать в ямы, а мы яво оттудова будем выгребать?

"Вот те на, объяснил, называется", подумал Денис и сказал:

- Ладно, Аркаша, поработаешь - все узнаешь и поймешь. Пошли дальше, на следующий шурф.

После разбивки линии промерзший до синевы Аркаша решительно заявил:

- На хер оно нужно, ето золото! Столько из-за него хлопот.

Подумав, он добавил:

- А яво применяють врачи. Если расколется череп, то туда закладывают золото - и все в порядке. Правда?
Денис подтвердил.

- Еще в древнем Египте дырки в черепе закрывали золотыми пластинами, - сказал он.

Прилетел АН-2, на нем - Жарков. Пилоты другие, не имеющие права выбора посадочной полосы и первой посадки. Тем не менее,  зная ребят как простецких и отчаянных, Денис и Николай уговорили их перевезти грузы к месту шурфовки. Первый пилот на бреющем полете, огибая сопки, провел "аннушку" в долину Милюта, посадил там, где нужно.
Геологи перебрались на новое место, черными флажками наметили посадочную полосу и приступили к строительству базы.

В конце апреля шурфовка началась. Денис подошел к Аркашкиному шурфу и отпрянул. Возле его носа вместе со снегом, выброшенным из ямы пролетело нечто бурое и длинное, вроде колбасы. Потом последовала еще одна порция. Денис нагнулся, посмотрел, что это такое. Запах не оставил, ни малейшего сомнения о составе бурого вещества.  "Гомогенные
отложения, гомолит", - определил догадливый геолог и осторожно заглянул в шурф,  опасаясь третьей порции. Аркшка, задрав кверху рыжеволосую плутоватую физиономию,  застегивал штаны.

- Кто ж так делает? - возмутился Денис.

- А что, выпазить, что ли? Кака глубина, - невозмутимо ответил Рыжий.

- Смотри, не додумайся оправляться в грунт, а то промывальщики намоют "золота".

- Не буду, - великодушно пообещал Аркашка и взялся за лопату.

Из шурфа полетели чистые глыбы снега, Денис отошел. В этот же день, вечером горный мастер Жарков провел инструктаж по сангигиене. Особое внимание было уделено отхожему месту. Долго спорили - в какую сторону от жилого шатра ходить? Где брать снег для питания? Наконец, порешили, подписались,  разошлись. И вот наступило утро. Позавтракали.

-  А теперь, мальчики, посмотрите, что это такое. Оно на дне сидело. - торжественно произнес завхоз и вытащил из-под нар ведро с остатками чая. Черт возьми! На дне ведра плавали... гомогенные отложения! Кое кто взвыл, кое кого стошнило.

- Кто это сделал, какая падла? - грозно, как прокурор,  спросил завхоз по кличке Ахмет-бей. Пораженные чудовищным, отвратительным фактом, люди молчали.

- Га-га-га! - зашелся хохотом Саня-взрывник. - Сангигиена!

- Повесить того, кто это сделал и все! - предложил хулиганистый Юрка.

- Может, это со снегом   набрали? - предположил Аркаша.

- Конечно,  со снегом, как же еще? Кто набирал снег? - продолжал допрос Ахмет-бей.
Молчание. Напряженная тишина.

- А Саня выпил три кружки говняного чая! - крикнул Юрка и поперхнулся смехом.

- Я тоже три, - грустно признался Виктор.

Денис возрадовался - за ним числилась всего одна кружка. Обстановка разрядилась. Разразился всеобщий хохот. Денис признался, что добавлял снег в ведро, но он был чистый, белый. Виктор, оказывается, тоже за снегом выходил. А Аркашка сообщил, что когда набирал снег, видел
"чавой-то желтенькое". Так обнаружился по чьей вине в чай попало чье-то дерьмо. Но что толку? Чай-то выпит.

Весенняя шурфовка представлялась Денису как битва за золото, наступление человека на кладовые чукотской земли. Наступление велось по всем правилам военного искусства. Передовая позиция – это линия шурфов. Здесь ведется схватка с упорным и сильным противником -
Вечной Мерзлотой, сковавшей рыхлые отложения   в плотную монолитную массу. Рукопашный бой стальными ломами ведут проходчики шурфов, им помогает сапер-взрывник. На передовой то и дело раздаются взрывы, в воздух взлетают камни, пыль и дым стелются над долиной. После каждой отпалки бойцы-шурфовщики снова и снова бросаются в ломовую атаку на мерзлый грунт.

Отступать в глубокий тыл приходится по напором другого могучего противника - Ледовитого Океана. Засыпав снегом шурфы по самое устье, его посланница Пурга, уходит отдыхать. Люди возвращаются на передовую позицию и продолжают борьбу с мерзлотой.

Вторая линия наступления - огневая позиция взрывника, конец магистрального провода. На эту линию отходят проходчики-бойцы во время производства взрыва. Тут же располагается штаб промывки и подсчет золотых трофеев, отвоеванных у Мерзлоты и стоит полевая кузница, на которой острятся-заправляются ломы.

Третья линия - тыл, база партии, где помещаются склад, казармы   /жилые палатки/, полевая кухня. Здесь отдыхают уставшие за день бойцы,  здесь они окапываются и ведут круговую оборону, когда наступает Пурга.

Командир шурфовочного отряда, горный мастер Жарков, объяснял своим бойцам-проходчикам их ближайшие задачи, проводил с ними политзанятия на геологические темы. На одной из бесед Юра Плотников задавал вопросы:

- Откуда берется золото?

- Из кварцевых жил.

- А где эти жилы?

- В горных породах, на какой-нибудь горе.

- А как оттуда золото добывают?

- Проходят штольни, жилы взрывают, обломки дробят до муки и вымывают золото.

Юрка помолчал, переваривал услышанное и сказал:

- А зачем бить штольни? Лучше зацепить жилу трактором и вытащить! Жарков упал на нары и схватился за живот. Политбеседа была закончена. На свой шурф постоянно жаловался Аркашка:

- Попал на саму глубину и валуны во каки!

Чтобы ободрить упавшего духом проходчика, Денис заявил во всеуслышание /дело было в шатре, общежитии шурфовщиков/:

- Знаешь, Аркаша, я посмотрел твои проходки и мне стало ясно, что самое крупное золото будет у тебя. Понимаешь,  отложения дюже хорошие. Кварца много, еще кое-какие признаки.

Аркаша разинул рот,  остальные рабочие навострили уши.

- Я тоже так думаю, - согласился Аркаша, - глубина кака. Само золото и должно быть в моем шурфе.

- Только ты вот что, - продолжал Денис,  - ты следи за взрывом. Далеко от шурфа не уходи,  сними шапку и жди.

Аркаша захлопал глазами, присутствующие насторожились.

- Чаво ждать? - не выдержал паузы заинтригованный проходчик.

- Как чего? А самородки! Они же во время взрыва вылетают из шурфа. Вот ты и гляди в оба - как засияет на солнце, так и беги со всех ног, подставляй шапку,  самородок лови!

 Дружный смех шурфовщиков завершил выступление геолога. Аркаша обиженно отодвинулся.

- Я думал, ты серьезно чаво... А если каменюкой по башке хватит, что тады?

- Не обращай, внимания. Снова хохот. Аркаша полез в кукуль, сохраняя   на лице обиженное выражение.

 

Первомай. Все спиртное выпито еще вчера, полевики вынуждены похмеляться чаем-первачом. В палатку ИТР то и дело заглядывают проходчики, жалуются на головную боль, намекают, но у Дениса ничего нет полечить грамулькой не может. Он сидит и думает - что бы такое предпринять? Чем развлечь народ в такой великий праздник? Думал-думал и придумал.

- Ребята, зайдите все в нашу палатку, дело есть! - крикнул он. Надеясь на похмелье, все мигом собрались.

- Есть предложение - сходить к чукчам. С дружеским,  так сказать, визитом.

- Голова чавой-то болит, - жалуется Аркаша и горестно вздыхает.

- Так и ломит,  так и ломит, - вторит ему Саня-взрывник.

- Понимаете,  ребята, надо! Дадим концерт. Такого раньше не бывало. Представляете - первый раз в истории Чукотки геологи дают концерт чукчам-оленеводам. Про нас в газете напишут. Иди, Аркаша, укладывай гармошку в рюкзак, а я возьму гитару.

Денис и Николай шли на лыжах,  за ними следовал пеший отряд проходчиков. Навстречу - собачья упряжка, управляемая чукчей.

- Куда едешь? - спросил Денис.

- Кы вам.

- За керосином?

- За керосином.

- А мы к вам, в гости. Дадим концерт.

Подходит Аркаша с компанией, упрашивают Володю /так звали каюра/ отвезти их к ярангам. Виктор Асеев излагает свои соображения: он пока поедет сам, один, прихватит еще упряжку, вся компания усядется на две упряжки и с песнями помчится на стоянку оленеводов. Володя на все согласен,  слезает с нарт, уступает место Витьке.

- Нэ! - крикнул Витька.

Собачки дернулись и стали. Виктор закричал, замахал руками, затопал ногами - собачки ни с места. Чукча смеется,  "артисты" смеются, Витька с недоумением на лице слезает с нарт и от поездки отказывается, Володя едет на базу геологов за керосином, геологи топают к ярангам.
А вот еще один чукча. Совсем старый, стоит, опершись о палку подбородком.

- Сыпирт, - просипел старик.

- Уйна, - ответил Виктор, - мы бы и сами не прочь.

И геологи пошли дальше. Старик маленькими слезящимися глазками посмотрел им вслед и поковылял к стаду. Денис и Николай ушли на лыжах далеко вперед, а отставших проходчиков нагнал возвращавшийся на стойбище чукча Володя с канистрой керосина которую налил Ахмет-бей.

- Дай прокатиться, уморился я, - попросил Аркашка.

Володя уступил нарты, Аркашка сел, Володя дал команду, собачки резко дернули,  Аркашка через спину кувырнулся в снег. Вскочил, побежал за удаляющимися нартами.  Собачки остановились, повернули пушистые симпатичные мордашки назад, глядя на громадного рыжего мужика в полушубке, который ни обличьем, ни запахом не походил на их маленького кисленького хозяина.  Аркаша, тяжело дыша, взялся за нарты, но сесть не успел - собачки рванули и понесли, Рыжий шлепнулся  и, держась за нарты, поехал волоком по твердому бугристому насту.

Собачки остановились. Хрипло матерясь, Аркаша прыжком оседлал нарты и заревел, как на лошадей:

- Нно-о, падлы, так вашу мать!

 Собачки стоят.

- Нно-о!

Собачки легли.

- Гав! - сказал Аркаша.

Собачки испуганно вскочили.

- Гав, гав, гав! - залаял каюр.

Собачки потащили, побежали, понесли под уклон. Нарты прыгали на застругах, опасно покачивались, Аркаша гавкал, балансировал, взбрыкивал длинными ногами - в огромных валенках. Аркаше уже страшно. Аркаше уже не хочется мчаться, как ветер, а спокойно идти.

- Тпру-у-у!

Собачки,  завидев яранги, еще пуще припустили. Денис и Николай в это время сидели в Яранге и вместе с хозяевами смотрели кино. Монотонно-успокаивающе журчал проектор, на шесте  висел клочок светлого полотна, на полотне двигались солдаты. Зрители - женщины и дети в кухлянках - сидели на мерзлой земле, поглядывая то на геологов,  то на экран. Этот фильм они смотрели, наверное, уже десятый раз.  Молодуха в шкурах предложила гостям холодного чаю, ребята отказались. Кино длилось долго,  с порывами и перерывами, чукча-киномеханик чиркал спички, поправлял пленку выскакивал из яранги, поддерживал работу движка. Одна из зрительниц поднялась, вразвалку отошла к стенке яранги и присела над ночным горшком. Послышался звук льющейся струи - джюр-р-р - донеслось оттуда. "Какая непосредственность",  - восхитился Николай.

Денис постепенно начал охлаждаться и замерзать. Сперва окоченели ноги, потом озноб стал пробирать все тело.  Странно было видеть  в такой обстановке на экране легко одетых украинцев,  которые жарились и потели под палящим солнцем юга. Экран не согревал мелко дрожащего Дениса. Наконец, киномеханик весело объявил - конец. Ребята выскочили из яранги и давай чечетку отбивать! Денис туго улыбнулся, взглянув на гитару. Пальцы не сгибаются - какой там концерт.

Вдруг откуда ни возьмись подрулил Аркашка. Чукчанки встретили его,  занялись упряжкой.  Аркашка вынул гармошку, грузно завалился в чоттагын и сходу врезал волжские переплясы. Чумазые сопливые карапузы испуганно разбежались, попрятались кто куда. Из полога выглянула молодая красавица-чукчанка. На ее смуглой шее висела разноцветное монисто, черные, блестящие от жира волосы были гладко зачесаны и заплетены в косички с красными тряпицами вместо лент. Свисающие груди касались сосками мехового ложа. Быстрым взглядом косых черных глаз окинув гармониста,  она скрылась в своем уютном теплом гнездышке. Аркашка замер на мгновенье с растянутыми мехами и разинутым ртом, обалдело уставившись на полог - почудилось, что ли? - и с новой энергией заиграл,  притопывая ногою. Но никто больше не обращал на него ни малейшего внимания, всяк был занят своим делом. Кривоногие приземистые женщины в меховых керкерах топтались, кашляя и сморкаясь, возле нарт, детишки собрались у дальней яранги и опасливо поглядывали на странных пришельцев. А собачки вдруг начали взвизгивать и подвывать. Артистам стало ясно, что концерт не состоится. Аркашка оборвал музыку, сложил инструмент и приказал чукчанкам ставить чай. Те покорно повиновались.

Денис и Николай рванули домой.  Мороз крепчал,  солнце опускалось к горизонту. Погрузившись в мглистое облако,  оно казалось оранжевым, как апельсин. Вверх и вниз от него отходили оранжевые столбы, света. Усы и бороды у лыжников побелели, смерзлись, превратились в снежно-волосистые пучки и казались бутафорскими, приклеенными.

Аркаша с компанией /всего пять человек/ остались в стойбище. На базе партии они появились лишь после обеда второго мая. Денис хотел было их пропесочить за длительное отсутствие, но, поразмыслив,  сдержался. Во-первых,  сам их туда завёл, во-вторых, праздник продолжается, а в-третьих, артисты выглядели настолько измученными после десяти километров ходьбы по снегу, что их было просто жаль.  Они завалились на нары и лениво переговаривались, делясь впечатлениями.

После бегства из стойбища Дениса и Николая туда подошел Володя-бригадир и приказал показать гостям кино. Киномеханик снова наладил свой аппарат и прокрутил подряд три фильма. Потом компания, напившись чаю /сахар у проходчиков был свой, предусмотрительно за-прихватили с базы/,  расположилась ночевать в свободном пологе.

- Почему так поздно пришли? - прервал Денис рассказ Аркашки.

- Дык, проспали, проснемся - темно, опять проснемся - опять темно, а там, в етом пологе, всегда темно. Мы и спим, часов-то ни у кого нету, сколько времени, не знаем, Спать надоело, попили чаю и пошли.

Тут Аркашка вдруг пришел в сильнейшее возбуждение.

- А сон какой видел на новом месте - тьфу! Хорошо, что я не суеверный, а то щас ба попер в поселок. Приснилась мне жена Ленка. Сидит будто на коне, а сама голая. И сидит задом наперед,  за хвост коня держится. Я ей говорю - что ж ты сидишь-то задом наперед? Перевернись,  сядь, как положено. Она стала поворачиваться, вот так ноги раскинула, ды как упадеть с коня!  Я аж засмеялся. Проснулся и смеюсь. А потом думаю - к чему ба это? Может, Ленка заболела?

Майское солнце после полудня творит чудеса. Повернувшись к нему лицом, Денис наблюдал изумительное по красоте зрелище – снег искрился и сверкал всеми цветами радуги,  словно был покрыт россыпью драгоценных камней.  Лучистое многоцветное сияние алмазов, красные звездочки рубинов, нежно-фиолетовые точки аметистов,  зеленые зерна изумрудов на белоснежном поле - вот что такое тундра в мае месяце во второй половине дня. И еще - вокруг шурфов, на сером, присыпанном пылью, подтаявшем снегу - кружева из снежных цветов, крупных, до пяти сантиметров величиной, плоских льдистых кристаллов.

Полихромное сверкание снежного поля и белые кружевные соцветия - это уже разгар
чукотской весны. А за начало ее можно считать прилет пуночек. В долине Милюта это событие произошло 15 апреля. Пуночка весело посвистывала, порхала с сугроба на сугроб.

- Ишь ты, прилетела, - умильно пропел Юра Плотников,

- Да-а, весна, - поддержал    приятеля Виктор Асеев, потуже запахиваясь в полушубок. Дул морозный северный ветер, щипал ноздри. После прилета пуночек пять дней бушевала яростная весенняя пурга.

Если же за начало весны принять активное таяние снегов, то случилось это тринадцатого мая, когда затопило шурфы. Через два дня после этого прилетели гуси. Парочка разведчиков пронеслась низко над тундрой в восточном направлении, вызвав взволнованные вопли охотников. Потом опять пурга,  снегопад, поземка. Оттепель сменилась легким морозом. Ветер потерял свою лютость, стал мягче, теплее. Ледовитый океан дыхнул весенним приветом. Небо затянулось низкими скучными облаками. Морозная бодрость апреля и начала мая сменилась унынием и скукой. Погода менялась ежечасно. С утра ветер и поземка, в полдень тихо и тепло,  радуются все божьи твари, щебечут и резвятся пуночки, люди с улыбкой подставляют лица солнечным лучам. Но вдруг,  словно с цепи сорвавшись, возникает ветер, появляются тучи, летит снежная крупа. Направление ветра меняется несколько раз в сутки, высокие, перистые, чечевицеобразные, ориентированные с севера на юг, то низкие, бесформенные,  омрачающие и без того безрадостные краски пробуждающейся полумерзлой тундры.

Когда облака плывут и перестраиваются, по тундре мечутся голубоватые тени. Снопы света, пробиваясь сквозь серый мрак, клочками освещают снежные поля. В такие моменты кажется, что улыбка проскальзывает на угрюмом лице тундры, что какие-то мысли, воспоминания тревожат ее.  Она то хмурится,  омрачается,  то вдруг повеселев, улыбается и снова грустит. Игра света и тени. Неустойчивость мыслей и чувств, что-то неясное,  смутное,  тревожное и грустное - таково состояние природы во второй половине мая.

Талый снег.

Мягкая муть.

Влажная перина.

Люди скучны и неразговорчивы.

И только пуночки постоянно веселы. Их задорные звонкие песни - чии-фрр, чии-чии-чирр - одиноко звучат над полусонной тундрой. Всем остальным птицам еще не до песен, у них еще все впереди.

Самая настоящая весна, когда уже нет никаких сомнений,  что пришла весна - это конец мая. Вскрылись мелкие ручьи, прошел первый робкий дождик, на склонах гор появились первые цветы - крохотные пяти-лепестковые нежно-фиолетового цвета камнеломки. Саня-взрывник вместе с землей вырвал пучок этих своеобразных подснежников и понюхал их. - Ого, как пахнут! - изумленно воскликнул он. Денис взял у него цветочки, ткнулся в них носом, наслаждаясь ароматом Весны. Саня отыскал еще одно семейство камнеломок и с улыбкой любовался ими, ласково касаясь влажных наивных лепестков своими грубыми рабочими пальцами. Потом со словами "покажу ребятам" он воткнул букетик в шапку. "Ишь ты,  эстет бородатый", - думал Денис, направляясь вслед за взрывником на базу.

Земля, как спящая царевна,

Морозом скованная ждет,

Когда сквозь пурги непременно

 К ней рыцарь пламенный придет

И поцелует, и обнимет,

Покров холодный с тела снимет.

Тот рыцарь - Солнце. Тает снег,

Грохочут глыбы, эхо вторит.

Потоков бурных шумный бег

Внимает северное море.

Земля проснулась ото сна.

Ликует все! Весна! Весна!

Денис и Николай жили мирно,  спокойно,  ибо причин для ссор не было, каждый был занят своим делом. Шурфовка шла плоховато, грунт оказался тяжелый - плотный, глинистый. Даже опытный шурфовщик Асеев сдался, униженно просил закрыть его не добитый шурф из-за трудных горно-геологических условий. Асеев обхитрил самого себя - зарезал шурф малого сечения и уже на глубине три метра выработка пошла на клин, превратилась в узкую дудку, в которой проходчик едва помещался и которую расширить никак не мог из-за вязкости мерзлой глины.

А наивный новичок Аркаша наоборот - разбухал шурф даже больше
инструктивного сечения и это его спасло. Углубка шла нормально, Аркаша намного опередил старого хитреца Асеева. На одной из бесед с проходчиками Жарков говорил:

- Вот так-то, Виктор, Бог шельму метит.

- Следующий шурф зарежу как надо, ей Богу. Шахту пройду, а не шурф, только примите Вы у меня этот! Хоть без оплаты, черт с ним. Ничего поделать не могу, только аммонит трачу.

- Вот-вот. Довел сечение до такого размера, что двумя ногами на забое стать не можешь, на одной ноге, стоишь, как журавель. Расширяй сечение, делай наклонные бурки.

- Да не расширяется! Грунт от взрыва не рыхлится,  стаканит! – чуть ни плача, кричал отчаявшийся проходчик.

Спасли Виктора вешние воды,  затопили шурф. Прошла зима, настало лето - спасибо партии за это.

Разные были обязанности у Дениса и Николая, но думали они об одном.  Вернее, об одной. Николай по долгу службы часто ходил на шурфовочные линии и тогда Денис усаживался у палатки на солнечной стороне и тихо, со слезою, вспоминая Ирину, под гитару напевал:

С тобою встретимся мы не скоро,

Кочует съемочный наш отряд,

Но через тундру, пургу и горы

Я пронесу твой прощальный взгляд.

Глаза твои голубее неба

В озерах светлых увижу я,

А голос твой я услышу в песне

Меж гор струящегося ручья.