Ц И К Л  II (1965-1966)

Началось с того, что Денис перед отъездом напился, потерял пиджак с паспортом и фактурами. Утром времени на поиски не было, машины ждали, нервничали шофера. Махнув на все, Денис уехал. В дороге пытался уснуть, чтобы скорее избавиться от тяжких мук похмелья.

На двадцать четвертом километре трассы шофера остановили машины.

- Дай нам бутылку водки, веселее поедем.

Денис дал. "Ну что может сделать одна бутылка водки с двумя здоровенными мужиками?" Так думал геолог, не предчувствуя беды. И вот... Володька Самохин опьянел, причем дико, до невменяемости, рванув с места машину, он слетел с дорожной насыпи и по камням попер прямо на гору.

- Куда прешь? - заорал Денис, не веря своим глазам,  так неожиданно все произошло. - Право руля! Да право же, право!

Кипящий, расплавленный мозг шофера что-то уловил, руки,  судорож­но вцепившиеся в баранку, крутанули вправо. Безумные глаза пьяного шо­фера бессмысленно и тупо смотрели вперед, ничего не видя. Мотор рыдал, коробка передач в ярости скрежетала зубами, машину бросало и трясло на каменистых ухабах.

Подошел Лешка-гигант, шофер второй машины, человек с огромным животом по кличке Леха-Груша, по виду совершенно трезвый.

- А ну дай, - сказал он и потеснил Володьку . Сел за руль, вывел машину на дорогу, вылез.

- Езжай за мной, не отставай.

Самохин и не думает ехать, тупо глядит в окно.

- Ну что же ты? Езжай!

- Сейчас,  сейчас, - забормотал безумец,  сейчас поедем... домой...

машина прыгнула в кювет.

Злоба,  отчаяние и страх охватили Дениса. Началась встречная пурга.  Леха-Груша скрылся во мгле. Рука безумца тянется к зажиганию, пытается выключить его. Денис бьет по руке шофера.

- Не тронь! Пусть мотор работает!

- Сейчас... сейчас... дома будем... - пробормотал Володька, склонил голову на баранку и закрыл глаза.

Денис сидел как на иголках, пристально всматриваясь вперед - не появятся ли спасительные огоньки Лехиной машины? Он должен вернуться! Лешка вернулся. Он зацепил Володькин ППД сзади, потащил. Володька дал газу, его машина ткнулась в Лешкину, кабина, изогнувшись, вошла под прицеп, который, круто наклонившись, начал опрокиды­ваться. Денис, наблюдавший за нелепыми маневрами со стороны, кинулся к Самохину.

- Что же ты делаешь, гад? Стой! - заорал он вне себя и рванул дверцу кабины. - Вылазь,  скотина!

И он, сильно размахнувшись, ударил снизу обезумевшего шофера в че­люсть.

О, это был вечерок! Проклятый вечер. Разыгралась пурга. Мощь ее нарастала с каждой минутой. О продвижении вперед, на север, не могло быть и речи. Нырвакинот недалеко, на юге, спасение - там. Леш­ке удалось вывести Володькин ЗИЛ на дорогу. У Дениса появилась надежда, что все кончится благополучно.

- Леша, ты Бог. Ах, если бы ты мог вести две машины сразу. Этот пья­ный скот далеко не уедет.

И точно. Стоило Володьке сесть за руль, как он тут же, с маху, снова засадил машину в забитый снегом кювет, чуть-чуть ни опрокинул прицеп и ни врезался в столб электропередачи. Потом он выскочил из кабины и побежал к Лешкиной машине. Забравшись в нее /Лешка ушел пеш­ком на разведку трассы/, Самохин проехал метров пять,  вильнул в сторону и увяз в сугробе. Вернулся к своему ЗИЛу,  начал гонять мотор, провалил тягу акселератора, выскочил,  распахнул капот,  сунулся туда. А пурга мела, внутренности машины забило снегом. Руки шофера скрючи­ло,  сковало морозом,  обожгло ветром. С воем втиснулся он в кабину, дуя на пальцы.

- О-о-ой! Замере-о-о-рзнем! Все,  как собаки,  околеем! Пришел нам конец!

- Брешешь, гад! - прорычал Денис. - Брешешь! Выживем! Переночуем! Ему очень хотелось верить в свои слова.

Вдруг мотор заглох. В кабине быстро установился нестерпимый холод. Володька в панике убежал, прорываясь сквозь бешеную пургу, ко второй машине. Денис,  закутавшись в шоферский тулуп, последовал за ним.

Четверо, набившись в тёплую кабину,  сидели в самых неестественных, неудобных позах. Огромный Лёшка чудом уместился на полу, на рычагах, ноги Дениса оказались выше головы и упирались в крышу кабины. Вот уж действительно в тесноте. Да не в обиде? Этого сказать было нельзя.  Володька,  виновник всех бед,  сперва тянул на Дениса  за то,  что тот в порыве гнева,  не спросясь,  съездил ему по физиономии и тем привёл в чувство;  затем переключился на рабочего Бочарова, пригрозил вышвырнуть его из кабины на пургу  и мороз,  на верную гибель и,  в конце концов,  возмутил флегматичного Леху и тот заявил,  что сейчас успокоит его по своему. Четверо полупьяных,  уставших,  напуганных и обозленных мужчин напоминали свору затравленных псов,  забившихся в одну конуру и готовых ради спасения собственной шкуры сожрать друг друга.  Это был самый кошмарный день и   самая кошмарная ночь в жизни Дениса.

В полдень следующего дня,   солнечного и тихого,   застрявшие в снегу машины вытащили трактора,  пришедшие с перевала.  На перевал поднялись своим ходом. Здесь Леха-Груша попросил Дениса продать ему бутылку водки.

- Шиш вам, а не водку! - в сердцах ответил Денис. - Хватит с меня и того, что было. И не проси, не дам!

История повторяется. Два года назад на этом же самом месте было то же самое. Денис устоял и на сей раз. Леха,  трезвый и злой /Денис пересел к нему, на паскудника Володьку ему даже смотреть было противно/ гнал машину на предельной скорости,  без остановок.

Конечный пункт - горняцкий поселок Ясный. Разгрузились. Рюкзак с водкой Денис отнес в дом геолога Васи Туманцева, у которого поселился в ожидании гусеничного транспорта.

В средине марта случились какие-то выборы и всем рабочим вы­дали по бутылке водки. Поселок загудел. Ночью прибежал к Денису пья­ный Бочаров и сообщил,  что наши продукты разграблены и все рабочие Прибрежной партии, в том числе и он сам,  избиты местными парнями. На другой день свои и местные мужики не давали Денису прохода, просили, умоляли, даже требовали водки. Доходило   до угроз.

Вася Туманцев с утра бегал куда-то опохмеляться, да так зверски налакался, что еле добрался домой и завалился одетый на неприбранную кровать. Жена его разула,  стащила штаны, уложила удобнее, приговаривая:   "Спи,  родненький, хорошенький, паразит,  алкоголик, муженек ты мой, когда ж ты напьешься, гад вонючий."

Вася болел два дня, где-то,  видимо,  потихоньку похмелялся, временами,  распарившись от горячей печки,  пьянел и с трудом ворочал языком, вызывая приступы бессильной ярости у своей жены. На третий день Вася усрался. Прямо в комнате. Едва успев опустить штаны,  он схватил со стола миску,  наделал в нее жидко и вонюче,  выплеснул со­держимое за порог.

Денис в это время спешил на трактор.  Ящик с десятью бутылками спирта он оставил в тамбуре Васиного дома на попечение прибывшего в поселок прораба буровзрывных работ Григория Панкова, с которым ему предстояло работать. Панков посоветовал не брать с собой спирт сей­час, чтобы не раздражать рабочих. "Лучше я привезу спирт последним рейсом", - сказал он. Но последним рейсом Панков не приехал. Только через неделю появился на базе партии вездеход с доблестным прорабом.

- Я тебя обрадую, - усмехнулся Тришка, - спирт я не привез.

- Почему?

- Вася сказал - украли. Весь ящичек, И знаешь что я ему ответил? Рассчитывайся с тем, кто тебе его оставил.

Итак, Туманцев выпил спирт, а Панков умывает руки. Отчитываться пе­ред Ратниковым, то есть, платить ему, придется одному Денису. Доценко получил хороший урок.    Анализируя эту столь богатую приключениями и неприятностями поездку,  он сделал выводы: водка в дороге - опаснейший груз,  лучше с нею не связываться; доверять можно только другу; с за­конченными пьяницами, потерявшими стыд и совесть, дел не иметь; и, в конце концов, никогда не отчаиваться.

Из Ясного продукты и снаряжение вывозились вездеходом АТС и трактором по снежной целине через перевал в долину реки Каменки. По­требовались огромные усилия и сутки времени, чтобы подняться в гору. В глубоком и рыхлом снегу вездеход-амфибия ложился на низкое брюхо и беспомощно крутил гусеницами, перемалывая снег. Водитель Гужников то яростно матерился, то вдруг скисал, резко сбавлял газ и махал без­надежно рукою - все, дальше не пройдем. Но тракторист попался упрямый, опытный. Пробив колею, он бросал сани, возвращался назад, под гору, брал на буксир и тащил вездеход до тех пор, пока гусеницы его ни об­ретали твердой опоры, а водитель - присутствия духа.

От перевала на  север, вниз по склону дела пошли веселее,  но в снежной белизне широкой долины Денис потерял ориентировку и не сра­зу нашел место, намеченное под строительство базы. Пришлось порыс­кать по тундре, хорошо еще, что здесь, на открытом пространстве, наст был твердый и хорошо держал машину. Снег был настолько плотный, отполированный ветрами, что на нем можно было писать карандашом. Во время строительства Денис начертил на снегу один из узлов палаточного каркаса, подбирая лучший вариант.

Ледовитый океан приветствовал геологов роскошным полярным сиянием, образующим концентрически расположенные эллипсы и гигантские спирали, по форме напоминающие галактики.

По проторенной колее Гужников сделал еще один рейс в поселок Ясный. На базу Прибрежной партии вездеход вернулся ночью. Водитель был под градусом и расхрабрился неимоверно.

- Куда хотите поеду! - заявил он.

 - Санек, да тут недалеко, километров пять,  - ласково заворковал проходчик Борода, - надо, понимаешь,  вороток привезти со старой базы. А базы получилось две из-за того, что на первой площадке, выбранной под строительство, мощность снежного покрова оказалась более полутора метров. Пришлось перебираться выше, где снегу меньше.

-  Ладно,  садись, поедем.

Ехали час,  старой базы нету. Гужников психанул, вырубил мотор,  снял перчатки.

- Э-э! Не поеду дальше! Где воротки? Десять километров проехали. Э!

И махнул безнадежно рукой. Воцарилось молчание. Борода вылез на снег, осмотрелся.

- Ага,  вон куда надо! - вскричал он. - Совсем мало осталось,  поехали. Гужников с кислейшей физиономией включил зажигание, нажал педаль акселератора. Жиу-жиу-жиу - мотор не заводится.

- Э-э-э! - Гужников махнул рукой, выключил зажигание. - Видишь, не заводится.

Тишина. Проходит минут двадцать. Гужников снова жмет акселератор. Мотор завелся, поехали. Ехали еще час - базы нет. Гужников окончательно протрезвел и распсиховался, да еще вездеход, как на грех слегка завяз и пробуксовал.

- К такой-то матери! - крикнул водитель и выключил мотор. - Сели! Все!  Э-э-э... И он безнадежно махнул рукой, - Пропадет машина. Как домой доберусь? Завели,  мать вашу так!

Борода сделал разведку. Возвратился к вездеходу, бормоча: "Как-будто то, как-будто не то:

- Поехали,  Санек, тут совсем близко. Вон там гора, а под ней - база! Все очень просто, как я мог не догадаться сразу...

Гужников одел перчатки,  с брезгливой гримасой завел мотор. Тырр! Тырр! Вездеход только вздрагивал, но с места не двигался. Гужников выключил зажигание,  сдернул перчатки, шваркнул ими о коробку мотора. Молчание. Тишина. Проходит с полчаса.

- Может, расчистить снег, а, Саня? - робко спросил Борода.

- Э-э-э! - скривился Гужников. - Еще больше засядем.

Напряженная тишина. Проходит минут десять. Гужников завел мотор, дернул машину пару раз - выехали. Борода облегченно вздохнул, заулыбался. Водитель сохранял на лице  кислую гримасу и восседал, как истукан, механически двигая рычагами. Напали на какой-то след.

- О! Это мы на тракторе ездили! Давай, Саня, жми по следу,  он на старую базу приведет! - вскричал обрадованный Борода. Вскоре в лучах фар показался темный предмет.

- Вот и склад! - объявил Борода и аж захохотал от радости.

- Наконец-то приехали, фу, черт, кончились наши мучения. Подъехали ближе.

- Так это же мои сани! - удивился Гужников.

- Да,  точно. А вон дальше - наша новая база, - растерянно проговорил Борода.

Проездив пять часов, вездеход вернулся на прежнее место, на исходный пункт.

- А ну вас всех! - заорал Гужников, - Цепляйте сани!

Но не успел он проехать и пятидесяти метров, как полетел вал вентилятора.

Это переполнило чашу терпения усталого водителя. Он рванул рычаги, вырубил зажигание, шваркнул перчатки о мотор и начал закрываться в кабине. Проводник топтался рядом, у окна.

- Саня,  может ты к нам пойдёшь спать? Чайку попьёшь... Гробовое молчание.

Гужников устроился в кабине вездехода, как медведь в берлоге. Борода поплёлся домой.

 

С появлением в партии Панкова началась шурфовка, но тут же прекратилась - загудела пурга, да такая могучая, что скрипели каркасы, а палатки, раздуваясь, как паруса, чудом не лопались.

- Ух ты! Ух ты!  - восклицал,  подпрыгивая на нарах, Панков при каждом порыве ветра, - Сейчас унесёт!  сейчас!

- Не унесёт, - успокаивал его Денис, - закреплена крепко, выдержит.

И правда, обошлось. Все палатки уцелели. Зато позже, в тихий день,  на крыше итээровской палатки со стороны Денисовых нар вдруг стали появляться дыры.

- Ух ты! - завопил Панков радостно, - Над тобой палатка горит!

Денис выскочил,  стал сметать с крыши насыпавшийся из трубы горячий пепел, кидать пригоршнями снег на тлеющие по краям дыры, а Пан­ков стоял рядом, приплясывал и хохотал. Но когда вернулись в палатку, смеяться пришлось Денису - такие же дыры возникли и на Панковой стороне.

В середине апреля произошла смена горных мастеров - вместо уволившегося из экспедиции Панкова /инициатива Ревекки / в партию прибыл Коля Попов по кличке Копчёный Глаз. С этим малым Денис уживался плохо,  это был лентяй и туфтач законченный. Как он радовался, когда начиналась пурга! Выскочив из палатки по надобности, он обязательно бормотал: "Задуй-завей на сорок дней!" И - в кукуль. Часов на десять - двенадцать. Поспать он любил. Он был рождён для кукуля и чувствовал себя в нём, как евражка в уютной норке.

Шурфовка шла почти без вмешательства Коли, на линиях он появлялся редко.

Кроме итээровской палатки, занятой старшим геологом Доценко и горным мастером Поповым, по одной линии стояли, напоминая поезда, ещё несколько палаток. И если итээровскую палатку можно было принять за купе (отдельные нары,  стол,  спидола,  рация),  то палатку меньшего начальства - взрывника,  завхоза и промывальщика - следовало отнести (нет стола и музыки, но нары отдельные), а палатку рабочих-шурфовщиков представляла собой не что иное, как общий вагон /общие нары, гирляндами висящие портянки, тяжёлый дух/. Нежилая палатка-столовая соответствовала вагону-ресторану,  а склад - багажному отделению.

Большинство рабочих имело клички. Взрывник Вася Максимов именовался Хыш-Мой-Рот, промывальщик Фёдоров - Лёха Шась, Бочаров оказался Мурадели, Брагин - Шершенко, Табаков - Конек-Горбунок, Худяков - Борода, Керин - Геббельс,  Мельников - Чомбе,  Митрохин - Десантник.

Вася Максимов получил кличку в полном соответствии со своим излюбленным выражением. Если он, лёжа в своей плацкартной палатке, слышал инородные звуки, он громко отзывался:

- Я тебе покашляю, хыш мой ррот!

/ Это если кашляли /.

- Я тебе посмеюсь, хыш мой ррот!

/ Это если в "общем вагоне" громко смеялись /.

- Я тебе ....., хыш мой ррот!

/ Это если кто-либо из рабочих, выйдя из палатки,  заканчивал дело оглушительным залпом/.

Крайнюю степень Васиного раздражения можно было установить, если в споре он кричал в лицо противнику:

- Дуб ты осиновый, хыш мой ррот!

И вообще Вася любил выражаться образно.

- После взрыва бочка свернулась в похвальную грамоту, - однажды сказал он.

 Другой раз ему "уши примусом заложило".

Не уступал взрывнику порой и промывальщик Лёха Шась. По крайней мере,   Лехину фразу "хэс-балахэс пупс с карделями" Вася ничем более мудрёным так перекрыть и не смог. А что касается клички  "Шась",  то это возглас промывальщика, часто им применяемый при работе с лотком.

Происхождение кличек рабочих, кроме, разумеется, Бороды, для Дениса осталось тайной. Скорее всего, предполагал он, в основу была положено внешнее сходство, а, возможно,  и некоторые особенности характера.

По особенностям характера и привычкам рабочие делились на базарников, юмористов и чифиристов. Некоторые по пьянке проявляли сен­тиментальность. Так, однажды, Керин, прослушав песню "Течёт река Волга", взял да и расплакался.  "Она меня не любит". "Кто не любит?" "Жена. Письмо прислала, выходит замуж, ы-ы-ы..." А Мурадели-Бочаров страстно захотел домой, на родину после того, как увидел во сне батьку в кальсонах.   "Как он там,  мой батька? Старый уже,  Хоть бы часик с ним посидеть, бутылочку выпить".

Интересно послушать рабочих в часы безделья, по пурге. О чём только они ни говорят и ни спорят! Правда, две трети всех произносимых ими слов составляют маты и вообще нецензурщина. Но и остальная треть обильна и многообразна. "Рабочие говорят и спорят о Тухачевском, Блюхере и Гамарнике; о культе личности; о Хрущёве; о диаметре охотничьего карабина,  его отличиях от боевого;  выстрелит ли патрон, если из него высыпать дробь и плотно забить пыжами;  занижают или завышают геологи запасы золота, нарочно это делают или нет; кто написал "Бородино" - Пушкин или Лермонтов? Кто из этих поэтов лучше? Какие бывают библиотеки; как проходятся шурфы на материке; сколько яиц несёт курица в день; кто был главнее - Геббельс или Геринг? Бомбили немцы Москву? Были немцы в Туле? Как вскрываются реки; о женщинах вообще,  чукчанках и Карамбе в частности;  солёная вода в лагунах или пресная;  о достоинствах и степени податливости экспедиционных женщин;  о комплексных бригадах;  о погоде в прошлом году;  сколько стоило мясо и хлеб при Сталине,  при Хрущёве и теперь; опасно или нет покупать машину человеку с малым окладом и т.д. до бесконечности.

Денис любил своих бородачей, ценил в них ту видимую лёгкость, с которой они переносят полевые невзгоды.

Шагая по снежной долине на шурфовочные линии и обратно, в лагерь,  органически ощущая тишину Полярной Пустыни и необычность обитания в ней, геолог сочинил суровую маршевую мелодию, соответствующую его настроению и окружающей обстановке. Постепенно рождались и слова новой песни:

В долине горной

Стоят палатки,

Белеют над рекой.

На небе чёрном

Нет солнца - атки!

 И снег летит порой.

Пурга ревёт и рвёт и крутит смерчи,

 Застыла вся Земля.

Над тундрою витают тени смерти.

Держись у кукуля!

В палатке белой

Заиндевелой

Бородачей семья,

С ними я.

Их жизнь сурова,

Но им не нова

Профессия моя.

В один из ясных майских дней горный мастер Копчёный Глаз совершил удачный поход к чукчам. Он добыл у них дюжину пыжиков /для себя и для начальника партии/ и выпросил собачек,  чтоб подбросить на дальнюю линию аммонит.          

Следует заметить, что Коля, сам будучи юкагиром, с чукчами обращался повелительно,  они считали его самым главным начальников и именовали по имени-отчеству, хотя и по разному каждый раз - Августин Иванович,  Николай Николаевич,  Степан Петрович. Старшего геолога Доценко они принимали за завхоза и относились к нему снисходительно.

На собачках приехал Кайгатавье. Денису захотелось покататься на нартах, сфотографироваться на этой экзотической упряжке.

Поехали. Упряжка из двух нарт и восьми собачек,  коротко, ёлочкой привязанных к длинному центровому ремню-потягу.  Собачки пушистые белые, чёрные,  пятнистые. Бегут дружно. Но вот один пёсик вдруг набросился на соседа и началась потасовка на ходу. Кайгатавье что-то резко крикнул, должно быть,  мат по-чукотски / ну что бы в таком случае закричал русский ямщик?/,  остановил упряжку,  воткнув в снег тормозную палку /прикол или остол /, подбежал к виновнику драки и давай его хлестать! Пёсик припал к земле и, пряча голову от ударов, безмолвно перенёс заслуженное наказание.

Едут дальше. Люди на подъёмах соскакивают с нарт,  бегут рядом, выбрав удобный момент,  снова вскакивают на нарты,  и так повторяется много раз.  Спина у Дениса взмокла, пот заливал глаза. " Хороша поездочка, - думал он с иронией, - удовольствие получу."

Сгрузили аммонит. Денис пересел на переднюю нарту  и собачки понесли - только держись! Каюр непрерывно тормозит,  нарты скачут по застругам, взлетают на сугробах и прыгают с них. Денис трогает каюра  за плечо, кричит ему - нужно туда, влево! Кайгатавье издаёт горловой звук - хррр - что-то среднее между вороньим  " карр" и коротким всхрапом знаменитого толстяка, директора Нырвакинотского пищекомбината Домовитого.  Вожак заворачивает влево.

Вторым рейсом везли вороток. Денис бежал рядом с нартами, держась за рукоятку воротка и думал:   " Забавно, должно быть, я выгляжу со стороны в своих разлапистых валенках". От обнажённой мокрой головы геолога валил пар.

Вот,  наконец,  и линия.

" Поть - поть - поть - поть!" - приказывает каюр,  и собачки послушно заворачивают вправо, подвозят нарты прямо к шурфу.

 - Фу! - выдохнул Денис и свалился на  снег. Но кружка крепкого горячего чая восстановила потерянные силы. Назад, к базе, упряжка летела так,  что Денису хотелось петь. Ай да  собачки!  Мчатся, как ветер! Хррр - цоб, Поть - цобэ.

Весна действует на людей по-разному. В тёплый, солнечный день старый, лысый человек, бывший бухгалтер, а ныне завхоз,  вышел из шатра,  заулыбался и пропел вдруг:     

- Ай,  тири-тири-тири,

Купил ботинки матери!   

В этот же день из палатки соизволил выйти горный мастер Копчёный Глаз. Денис ехидно удивился.

- Ты чего вылез на солнце? Совсем почернеешь, станешь как копчёная мумия. Тебе сейчас только и сидеть в тени, как падишаху под балдахином.

- А ты ходячий шкелет! - выпалил Коля и,  сильно обиженный,  скрылся в палатке.

Вскоре ему представилась возможность порадоваться несчастью насмешника, насладиться его страданиями. Дело было так. Денис рубил дрова. Доска подскочила и хряпнула его по носу. Потекла кровь. Геолог, схватив снегу, вошел в палатку, лег на нары и приложил к разбитому носу холодный компресс.

Новая острая жгучая боль, внезапно возникшая в носке правой ступни, подбросила Дениса с нар; он с ужасом увидел, что носок кеда го­рит ярким пламенем!  Скорее в снег! Денис устремился к выходу; пробегая мимо раскалённой печки,  от которой вспыхнула нога, он наступил на доску с гвоздём. Гвоздь легко пронзил резиновую подошву горящего кеда и глубоко вошёл в ступню, О-о-о! Это было слишком. Денис едва не потерял сознания.

Наблюдавший все эти чудеса Копчёный Глаз зашёлся в визгливом хохоте.  Он хлопая себя по ляжкам, прыгал на ягодицах, упал, наконец, на кукуль и в экстазе задрыгал ногами.  Слезы радости струились по его бурым щекам,  смывая многолетнюю грязь.

Весенняя тундра, покрытая мягкой периной снега, принимала отёл. Телята ложились в снег и гибли под жестокими пургами. Обезумевшие важенки метались по широкому полю, обнюхивали закоченевшие трупики. Атки! Плохо! До чего же неудачный год! Пятьсот дохлых пыжиков собрали пастухи бригады Омрытагына,  сложили у яранг целые горы. А сколько их ещё осталось в тундре! Денис повсюду находил головы и ножки съеденных песцами и росомахами телят. Рабочих охватила пыжиковая лихорадка, они обзавелись по десятку шкурок.  Собачки объелись молочным мясом оленят и сонно возлежат на их тушках. "Свежих" пыжиков чукчи съедали сами - не пропадать же добру. Потом, когда подсчитали, выяснилось - погибло шестьдесят процентов оленят. Отгремели пурги, кончился отёл. У пастухов - праздник. Денис посетил стойбище. Увидел куполовидные яранги. Увидел огромную кучу трупиков,  ожидающих очередь на разделку. Увидел пастуха, ничком лежащего на земле.  Заслышав шаги, чукча поднял голову.

- Советские оленеводы гуляют! – сказал он и ткнулся носом в мокрый мох.

Горя людей и оленей не ведал пернатый мир. Никогда не унывала пуночка,  этот чукотский полужаворонок,  полуворобей. Не зря носит она название "снежный подорожник". Появляясь в тундре раньше всех птиц, когда всё ещё под снегом, она с дружеским визитом жалует к геологам,  приветствует их. Но вот растаял снег,  и пуночка исчезла,  затаилась. До тех пор, пока ни начнётся новый снегопад.  Словно рождён­ная снегом, она появляется у палаток,  радостно щебечет и летит навстречу сестрам-снежинкам,  оживляя серый, унылый,  зябкий мир кутающих­ся в полушубки людей. Когда все птицы поют - она молчит. Когда все молчат - она поёт,  заливается. Маленькая, резвушка одна изо всех живых тварей чувствует себя среди снега и ветра в своей стихии.

Фр-р-р... Чир-р-р... - время от времени слышится сквозь гул ветра, и этот живой нежный голосок, как звук флейты на фоне мрачного симфонического звучания злых сил, ободряет человека, напоминает ему о непобедимости и красоте жизни.  Стоит ли обращать внимание на хо­лод,  снег и ветер? Стоит ли унывать из-за такого пустяка? Не грусти, человек, приглядись, прислушайся - в этой стихии тоже есть своя прелесть,  её нужно понять - фр-р-р! Порхает пуночка вокруг палаток, летит навстречу ветру и снежинкам, веселит бородачей.

Стихнет пурга, выглянет солнце, растает снег. Исчезнет и пуночка - снежный подорожник. До нового снега! - крикнет она на прощанье.

Поздней весной и в начале лета в тундре царствуют кулики. Кулик обладает большим разнообразием песен,  это настоящий чукотский соловей. Правда, колена и трели не следуют одно за другим, а выдаются им разобщено, сообразно моменту. Перелетая с места на место, спасаясь от опасности, он тревожно покрикивает - ку-лик! ку-лик! Если же вспугнёшь его внезапно,  он, взлетая в воздух, во всю глотку орёт - кикувы! кикувы!

Сидя спокойно в своём болоте, по ночам, он работает за материкового сверчка - туррр,  туррр... Напоминает этот звук и свисток футбольного судьи или милиционера.

Особенно изощряется длинноносый кавалер в период охмурения своей степенной кулички, в период свадебных игр. Вот уж когда старается голенастый! Взлетит в небо и пошёл заливаться жаворонком, трепеща на одном месте; потом вдруг пикирует вниз, меняет песню, журчащие трели сменяются протяжными, успокаивающими звуками,  наконец, он замолкает вовсе и подсаживается к серой безмолвной подруге, вопрошающе и гордо глядя на неё - ну как? Понравилось?

Но бывает   и так - трепеща в воздухе, паря на одном месте, кулик издаёт протяжные, жалобные звуки,  оканчивающиеся на высокой ноте - ырра-а - ырра-а - ырра-а! Устремляясь вниз, пикируя на тундру,  кулик внезапно меняет минорный тоскливый напев на ликующий мажорный,   заливается трелью, похожий опять же на звук судейского свистка,  означающего конец матча:  тур-р-р-р......  Эту трель он исполняет по нисходящей гамме,  замедляя силу звучности и темп.

Некоторые кулики способны издавать резкие,  отчётливые звуки крыльями, часто-часто трепеща ими. При этом они делают короткие нырки, пикируют и снова взмывают кверху. Звуки напоминают и блеяние барашка,  и зуденье бзыка, и что-то среднее между ними. В данном случае кулик подражает бекасу, который также издаёт звуки перьями крыльев.

 

Нередко можно услыхать короткие, глухие, голубиные гудки, которые в низком полёте, надувая зоб пузырём, издаёт кулик-дутыш.

Слышишь это многообразие звуков и думаешь - что за птица? А подойдёшь поближе, всмотришься - всё тот же серенький, длинноносый го­ленастый куличок.

Очень неприятны поморники. Их вопли похожи на плач младенца. Порой даже вздрагиваешь, услыхав это детское у-а, у-а, особенно когда сидишь в палатке, а поморник неожиданно пролетает низко над ней, пугая людей своим жалобным плачем. Поморники раздражают рабочих, они возненавидели глупых,  надоедливых птиц, швыряют в них каменьями,  отгоняя прочь,  или,  напротив, устраивают петли-ловушки и ловят их. Приманкой обычно служат голые, ободранные тушки оленят,  сохранившиеся с майского отёла. Поймав дурака, рабочие обстригают ему крылья или привязывают к лапе ленту и отпускают - лети. Ловушки устраивал Копчёный Глаз, перенявший азарт и ловкость в охоте от своих предков-одулов /юкагиров/. Каждый день несколько бездельников во главе с Колей сидят за палаткой и настороженно следят за поморниками. Те с отвратительными криками летают над базой,  садятся на приманку, клюют. Копчёный Глаз дёргает верёвку - попался! Керин и Дорошенко бегут с ножницами, обрезают жертве крылья.

- Ха-ха-ха! Вышел из парикмахерской!    Под бокс постригся! У-га-га! Ме-ке-ке!  Хи-хи-хо-хо!

Гвалт, дикий хохот,  вопли поморников - невообразимый шум стоит в лагере. Фоном для всего служит спокойно-монотонный шум реки.

Вечером Копчёный Глаз втискивается в палатку, ужасно довольный, проведённым днём. На его коричнево-чёрном раскосом скуласто-круглом лице под пучком-нашлёпкой смоляно-чёрных,  отделяющихся от черепа волос сияет неудержимая улыбка. Он давно уже бесится и хандрит от безделья / шурфы залило / и вот, наконец,  нашёл подходящее своей натуре занятие.

- Вот увлёкся! - поделился с Денисом своими богатейшими впечатлениями Копченый глаз.

- Когда коту нечего делать,  он яйца лижет,  - ответил Денис,  возмущённый увлечением горного мастера. Улыбка мигом слетела с Колиной физиономии.  Он зло блеснул косым своим глазом,  буркнул - стадо!  - и вышел из палатки вон. Он, конечно, не ожидал такого непонимания. Он не мог себе представить, как претило Денису издевательство над птицами, Началось оно ещё раньше, когда местные злодеи-живодёры Керин-Дорошенко подстрелили двух поморников,  ради забавы перебили им крылья и превратили в пешеходов. Красивые в полёте птицы смешно и неуклюже шлёпали по снегу своими перепончатыми лапками,  тщетно пытаясь взлететь. Одному из этих бедняг Керин оторвал крыло напрочь,  и возбуждённый улыбаясь,  рассказывал:

- Я ему крыло оторвал, а из обрубка кровь так и бьёт,  так и хлещет, как фонтанчик!  Струйкой прямо, фонтанчиком!

Долго немым укором человеческому изуверству сидели возле базы беспомощные птицы,  пока их ни унесло половодье.

Весной 1965 г. Денис впервые увидел канадских гусей.  Снежно-белые крупные птицы цепью летели к морю,  отчётливо вырисовываясь на синем небе погожего весеннего дня. Чёрными пятнами выделялись лишь кончики крыльев.

Взрывник Вася Максимов убил окольцованного канадского гуся. Это был американский гусь из Вашингтона, № 667-67629.

- Ай-я-яй, что же ты наделал, Вася?

- Я ему полетаю, хыш мой ррот!

Крепок ли сон на лоне природы, на свежайшем воздухе? Не всегда. Денис, бывало, слушая птичий гам, или выспавшись по пурге, ворочался всю ночь напролёт. Копчёный Глаз однажды восторжествовал.

- Что,  не можешь заснуть? Вот  я,  стоит только мне принять горизонтальное положение,  сразу...

- А-а!  Знаю,  знаю.  Спишь в любом положении,  спишь,  как убитый,  без снов. Желудок у тебя гвозди варит,  и вообще,  ты здоров,  как бык. Знаю я таких ребят.

- Да нее-е-ет..., - протянул Коля и умолк. Денису  того и надо было.

Вторая половина июня.  Холодный воздух напоён влагой.  Мокрые, тяжёлые тучи,  как напитанная водой грязная вата,  нависли над лагерем. Тяжёлая, давящая тишина.  Вдруг из тучи срывается крупная капля воды и звучно шлёпается о палатку, бьёт гулко,  как в барабан,  разбиваясь в кляксу и брызги.

- Холодно,  а снег тает, - удивился Вася.

- Он тает не от тепла,  а от времени - конец июня,  как никак,  - пояснил Денис. - Он знает,  что ему пора исчезнуть,  вот и тает.

- Сгорает от,   стыда?

- Ну да!

Обнажился из-под снега болотистый, кочковатый склон долины, заросший пушицей.  Между кочками - бархатные пёстрые коврики и дорожки мхов. Мхи багряные, охристо-золотистые, желтовато-зеленоватые, зелёные различных оттенков, бледно-желтые, белёсые, пропитанные влагой. Они покрывают мягким пушистым одеялом мёрзлую,  твёрдую, как камень,  землю, её глинисто-льдистый солифлюкционный слой.

Шурфовка завершилась. На промывке проб Денис впервые испытал радость созерцания россыпного золота в лотке. По мере доводки шлих темнел, как закатное небо, и так же, как на вечернем небе,  в песке появлялись одна за одной звёздочки-золотинки,  сияющие ярким жёлтым светом на тёмно-сером фоне шлиха. Вот, наконец, долгожданный момент - последним движением опытного промывальщика с лотка смываются оста­тки светлого песка, и по всей ложбине, среди чёрного, как ночное не­бо, шлиха сверкает золото, зёрна различной величины, образующие при­чудливые созвездия!

- Ух ты! - вырывается невольно восклицание, широкие улыбки оживляют обветренные бородатые лица людей,  склонившихся над благородным металлом.

Каждый такой лоток воспринимался геологом и проходчиками как награда за тяжёлый труд и вселял надежду на открытие богатой россыпи. Попадались самородки и до пяти миллиметров величиной, но промышленной россыпи - увы! - не оказалось.

О своих впечатлениях Денис регулярно писал Наташе, отправляя письма с оказиями.  А что стоило ему получить ответное письмо - и говорить не стоит.  Это было единственное за всю весну письмо,  но искренне тёплое, волнующее, как золото, письмо, вселяющее надежду. Денису легче стало работать.  Он знал - его помнят,  о нём думают, его ждут,  он этой девушке нужен!

Наташа прислала и фотографию /Денис настойчиво этого добивался /. Русская красавица в берёзовом лесу, изображённая на любительской фотографии,  стала верной спутницей геолога в этом сезоне.

Медленно-скучное течение полевой жизни в июне, когда и шурфовать уже нельзя, и в маршруты рано, было резко нарушено пятого июля. В этот день события самые разные и неожиданные,  скопившись, нахлынули на сонный лагерь, встряхнули, взбудоражили его.

Всё произошло буквально за один час. Из шурфа по левому притоку реки Каменки намыли самородок золота в ноготь величиной; Копчёный Глаз и студент-практикант убили шесть одичавших оленей, обеспечили партию мясом на месяц вперёд; из Россыпной ГРП пришли пешком, так и не дождавшись транспорта,  техник-геолог Сима Федякина и рабочий Климов;  на базу нагрянули в поисках отбившихся оленей двое чук­чей-пастухов,  разделали одного оленя,  съели в сыром виде ноздри, мозг и глаза.  Один из пастухов любезно предложил глаз Денису,  протянув его на ладони, как конфетку. Денис в ужасе отпрянул,  чукчи хрипло засмеялись,  закашлялись - удачная шутка,  решили они.

Шестого июля был сильный снегопад, белизна и тишина окутали базу. Чукчи, отдохнувшие и сытые, ушли восвояси, проиграв в карты Копченому Глазу новую отличную малокалиберную винтовку. Правда, Коля смилостивился и дал им взамен свою старую разболтанную "бузуку", настолько не приспособленн­ую для стрельбы в цель, что Денис советовал сделать из неё флейту - пользы будет больше.

Изо всех событий наиглавнейшим оказалось появление в лагере женщины. Как тут забегали все мужики! Как разлюбезничались! Копчёный Глаз заливался весенним куликом, он  сладостно принюхиваясь чёрными ноздрями к непривычному и неуместному запаху духов,  исходившему от Симы. Найдя благодарного слушателя,  он вдохновенно врал,  Сима,  усердно переписывая промывочные журналы,  охотно слушала его и щебетала, как пуночка.

Рабочие немедленно приступили у постройке ватерклозета с естественной промывкой, над ручьём. Воздвигал сооружение знаменитый зод­чий Брагин, незадолго перед этим удививший общество тем, что посадил в бутылку деревянный крест и сконструировал папиросный автомат.

Заботы и внимание разволнованных мужчин Федякина воспринимала, как должное.  Ещё бы!  В дороге с ней и не такие приключения были, и не такие мужчины ухлёстывали за ней! Её даже чуть не похитили,  вот как!

А случилось это в посёлке Ясном Рудной ГРП. Только Сима выпрыгнула из вездехода и воскликнула,  приземлившись,  о-ппа!, как её подхватил на руки и куда-то поволок огромный бородатый мужчина. Сима за визжала,  задрыгала ногами - да куда там! не вырваться!

- Спаси-и-ите! Помоги-и-ите! - вопила Сима, а бородач молча тащил ее, держа путь к ближайшей "шхуне".

- Я давно таких молодых и красивых девушек не видел, - пробасил, наконец, похититель, - ты мне сразу понравилась.

- Пустите, позалуйста, ну пустите зе! - заревела Сима.

- Выходи за меня замуж! - решительно заявил мужик,  продолжая широко шагать.  Он крепко сжимал в лапах бьющуюся жертву,  разя её спиртным духом.

- Спаси-и-ите! - снова завопила  Сима.

Конечно же,  эту поразительную сцену наблюдали многие, но не двигались с места,  шокированные внезапностью,  невероятностью происходящего.  А когда до них дошло,  то и тут не сразу решились броситься на выручку - может быть, это шутка? Может быть,  сам отпустит? А если не шутка,  то ещё хуже - с Кутемовым,  одичавшим шурфовщиком Россыпной ГРП, связываться никто не хотел, это был известный на Чукотке силач, пьяница и драчун, все его боялись.

Первым за Кутемовым потрусил вездеходчик,  почувствовавший ответственность за свою пассажирку,  за ним устремилось еще несколько храбрых парней.  Симу отбили, Кутемов успокоился. В Россыпную ГРП он ехал вместе с "возлюбленной", неуклюже ухаживал за ней. Сима кокетничала вовсю, посюсюкивала, похохатывала,  стреляла глазками и была очень довольна собой - до сих пор она даже не подозревала,  что может производить на мужчин столь неотразимое впечатление.

В Россыпной ГРП Федякину ожидало новое потрясающее приключение. Но на сей раз причиной разыгравшейся трагикомедии явилась не она, а всемогущая  "Злодейка с наклейкой". Кутемов привёз с Иультина ящик водки и попросил одну женщину взять её на сохранение. Та отказывалась - да мне покоя не дадут! от алкоголиков отбоя не будет! Нет-нет, ну её к чертям собачьим,  эту водку, убьют ещё из-за неё!

- Обещаю, никто не придёт! Кутемовскую водку никто не тронет! Ни один гад! - клялся Кутемов.

В конце концов уломал бабу,  взяла. Вечером приплёлся один алкаш,  попросил похмелиться. Потом пожаловал второй. Затем третий, четвёртый,  пятый... Взбешенная хозяйка выкинула ящик на улицу - жрите! Ханурики набросились на бутылки. Вокруг ящика мгновенно образовалась ликующая, галдящая толпа. Все хватали бутылки, прятали в карманы, выбивали пробки,  лакали из горлышка...

Заслышав шум, из домика выскочил Кутемов. Ахнул. Матюкнулся. Бросился в самую гущу - не троньте! Поставьте всё на место, шакалы, мать вашу так! А ну дай сюда! Кто-то треснул Кутемова по макушке. Кутемов отмахнулся. И пошло! Дрались бутылками, камнями, досками.

- Сто ты делаес?! - дурным голосом кричала Федякина, - Ты зе его убьес бутылкой! Брось!

Бутылки летали по воздуху, катались по земле, бились о камни.

Выскочил начальник участка Фишман, напуганный, взлохмаченный; отчаянно жестикулируя, он пытался урезонить буйную толпу, но его хриплый,  визгливый голосок тонул в злобном рёве и кряканье пьяных мужиков, в смачных и гулких ударах.  Со стороны казалось, что Фишман беззвучно разевает рот и бестолково машет руками. Несколько бутылок, подкатившихся ему под ноги,  он схватил и остервенело хряпнул о землю.

Драка утихла как-то сама-собой, некоторую роль,  может быть, в этом сыграли жалкие старания Фишмана,  Симы и нескольких мирно настроенных парней. Кутемов, избитый больше всех,  отдуваясь и вытирая кровь, говорил Симе:

- Вот видишь... хы.хы... как получается... ффу-у... мне нельзя драться... хы...  выгонят с работы... делали последнее предупреждение... ох!.. и все  за драки... А то бы я им показал...

Через два дня после появления Симы Федякиной в поле пожаловали начальник партии Владимир Ратников,  за привередливость и брезгливость получивший кличку "Кочевряжина", и геолог Станислав Заноза,  о характере которого говорила сама фамилия. Украинец Ратников кличку Попова  "Копченый Глаз" превратил в "Засмаженнэ Око".

- Тоже красиво,  - признал Денис и  расхохотался.

Начались поисково-съемочные маршруты.  Все так называемое лето шли дожди и снега,  часто бывали пурги. На каждой стоянке геологи в ожидании маршрутной погоды лежали по несколько суток. Лежали на мокрой земле,  на сезонно-талом слое,  в промокших,   раскисших кукулях,  в низеньких двухместных палатках. Ах, что за жизнь!  Разжечь примус и согреть чай было целой проблемой.  Слякоть,  теснота, безделье,  скука и между этим - редкие маршрутные дни...

В средине сезона в партию приехал на вездеходе проверяющий, начальник геологического отдела Геннадий Цукин попросил показать ему карту,  снимки и прочие полевые материалы. Ратников, не признававший никаких авторитетов и с тайным пренебрежением относившийся к новому начальнику, ничего ему не дал. Предупрежденные сотрудники молчали. Их дело - сторона. Сидя на вьючном ящике с картами и невинно глядя Цукину в глаза, Кочевряжина заявил, что все материалы,  к сожалению, находятся на базе, он может объяснить геологическую ситуацию только на словах.  Результаты в целом неутешительные,  ничего интересного в районе нет, россыпь золота по реке Каменке непромышленная, гранитный массив к оловоносному комплексу не относится, поэтому открытие здесь оловянного месторождения маловероятно. О присутствии касситерита в шлихах и собственной находке крупного кристалла в пегматитовой жиле Ратников по известным лишь ему соображениям умолчал.

- Четверть нашей территории закрыта снегом, что с ней делать? Стоит ли снимать? Ведь брак получится, - закончив сообщение,  спросил он.

- Исхаживать в любом случае,  карту делать. На всем Северо-Востоке плохое лето,  повсюду много заснеженных площадей,  везде завал, так что никуда не денешься,  снимать надо,  хотя бы для плана. Цукин уехал.

- Скатертью дорожка! - помахал Кочевряжина рукой вслед вездеходу.  - Как я его надул,  а?

Денис промолчал.  Ему претила хитрость начальника партии,  он не одобрял ее. Свои же ребята, геологи, чего тут темнить? Видимо,  Ратников считал,  что Цукин и все прочие ниже его и по знаниям,  и по способностям,  хотя и заканчивал он гидрогеологический факультет. По интересам и амбициям он был сродни Игорю Петрову.  Ничего, кроме геологии он не признавал и ни на что более не отвлекался. Он с нескрываемой гадливостью относился к организации партии, передоверив это грязное дело подчиненным. Будучи сам изрядным лентяем, он считал ниже своего достоинства оттянуть другого лодыря - повара, который под шелест дождя иногда спал до обеда и морил голодом людей. Ратников делал вид, что ему наплевать на такую мелочь, как еда, что ему достаточно раз в день запихать внутрь банку тушенки и запить ее холодной водой. Главное - работа, геология!

На одной из стоянок Заноза убил оленя, шкуру и требуху закопал в землю, присыпал камнями, да, видимо, плохо спрятал - чукчи с помощью собачки место захоронения нашли. Они явились на стоянку геологов и  заныли:

- Зачем стреляли самый старый и сильный олень? Ездовой олень, кастрат, а вы его убили, зачем так делал? Очень плохо, атки! Будем райком писать.

Ратников испугался, отобрал у Занозы малокалиберку и впредь охотиться на оленей запретил. Но вот однажды во время длительной лежки на другой стоянке одиночный олешка вышел из тумана и остановился недалеко от палатки.  Арестованная винтовка лежала у Кочевряжины под куклем. Дождавшись, когда начальник выйдет по нужде,  Заноза оружие похитил и олешку пристрелил.

Вечером оголодавшие геологи смачно пожирали вкуснейшее оленье мясо и звучно хлебали изумительный бульон. Вместе со всеми,  обсасывая сахарные косточки, наслаждался даром природы и начальник партии. Он ни о чем не спрашивал и не хотел знать,  откуда она взялась - эта парная оленина.

Однажды съёмочный отряд трое суток лежал без горячей пищи из-за отсутствия соли,  лежал на виду у базы,  где-то в семи-восьми километрах от неё.  Повар,  освобождённый от маршрутов рабочий-лежебока,  поощряемый философским спокойствием начальника партии,  преспокойно спал,  и смех,  и грех. Денис,  не дождавшись конца этой нелепой ситуации, психанул и сбегал за  солью,  несмотря на дождь. Как уплетал стоик Ратников горячую рисовую кашу с маслом! Как блаженно посапывал и швыркал носом,  растаявшим на пару!

Будучи фанатиком геологии, Ратников настолько недоверчива, относился к своим и чужим маршрутам, настолько глубоко проникал в сущность геологического строения района,  в сущность камня, что истины найти не мог, а посему карта весь сезон оставалась не закрашенной.

Своих сотрудников он любил вдохновлять,  подзуживать,  подталкивать на размышления,  разжигал в них геологические страсти,  возбуждал желание докопаться,  найти;  сам быстро заводился и ликовал,  если появлялось что-либо интересное,  и быстро гас,  если открытие превращалось в ничто.

Однажды Денис притащил образец, грейзенизированного гранита с сульфидной минерализацией.

- Ага!  - заорал Ратников. - Вот!  Молодец, Доценко! Всем нос утер! Я так и знал,  что здесь должны быть рудоносные грейзены!  Заноза,  завтра пойдёшь, детализируешь,  опробуешь, составишь план!

Заноза возвратился на стоянку унылый и злом.

- Ну что? Как? Большая зона? - набросился на него Ратников,

- Да какая там зона - хоть стой,  хоть падай.  Метров десять... всего лишь.

- Доценко,  ты чего же нас надул?

- А я разве говорил, что там есть что-то,  заслуживающее внимания? У меня вот и в книжке записано - несколько обломков на площади два квадратных метра.

Эх ты!  Я я-то думал... И Ратников,  скривившись,  отвернулся.

 Заноза хмыкнул.

- Что,  немец,  влетело? То-то. Не будешь больше мозги  заправлять.

Денис в полнейшем недоумении пожал плечами - в чем дело? Кто шумиху поднимал? Кто вошёл в раж - он или Ратников? Ну и ребята... Впрочем,  Ратникова, Денис понимал - это фанатик геологии. Плохой,  никудышный организатор,  зато геолог - отличный,  хоть и лентяй.  А вот Заноза,  Станислав Заноза,  этот - чёрт знает что. Внешностью своей смахивает на орангутанга,  Собакевича и статую с острова Пасхи,  Лицо вытянутое,  лошадиное, шеи нет,  руки опускаются ниже колен.  Но не во внешности дело. Этот парень туп,  следствием чего является грубая прямолинейность и категоричность его суждений. Он сам себя считает непревзойдённым остряком, всех называет "немцами", речь его переполнена фразами паразитами. /Стоп, Киндер! Асса!  Опки! Бух!  Трах-тибидох!/. Ещё примеры его "неподражаемого" юмора.

- Жадность не одного фраера сгубила, - твердил Заноза.

- Не обращай внимания!  - советовал он.

- Ты сам то слово! - парировал он.

- Блажен, кто верует,  - сомневался он.

- Так! - сказала  тётушка Гульда и вылетела в трубу,  - шутил он.

- Когда? Я говорю, когда кончишь врать? - обрывал он.

В быту Заноза несносен, повсюду суёт свой нос, поминутно делает замечания,  исправления, уточнения. Всё знает и всё умеет. Покрикивает и наводит порядок.  Слова произносит отчётливо и твёрдо. Так же ступает.  Хлопает дверью.  Не берёт,  а хватает, не кладёт,  а швыряет.

Самым веским доводом в любом споре он считает свою фразу:

- Я ж тебе говорю!

Больше всех доставалось от Занозы несчастной Симе Федякиной.

Старший техник-геолог Сима Федякина занималась шлиховым опробованием долин. Это была девица некрасивая, с провалившимися губами и волевым подбородком, шепелявая, конопатая, неуклюжая, начисто лишённая признаков прекрасного пола в своей телогрейке и шайке-ушанке с оторванным козырьком, рабочие не стеснялись материться при нем, втягивали её в скабрезные разговоры.

- Симка, ты сопли ела? - спросил её Лёха Шась.

- Не-ет, - удивлённо ответила Федякина и похлопала глазами.

- А зелёные?

- И зелёные тозе.

- Всё ясно, - закончил беседу довольный Лёха, - у тебя еще всё впереди.

Начальник партии Ратников непроизвольно морщился и косоротился, глядя на неё, как будто его тошнило. Особенно раздражали его слезы,  возникающие в её глазках всякий раз, как только он делал ей замечания по работе. Она всеми силами пыталась удержаться от слез, даже улыбалась, похохатывала, прищёлкивала пальцами - ах, чёрт возьми,  здесь действительно промазка! Как зе это я, а? Но слёзки уже переливались через веко и катились по щеке,  затекая в рот. Щерясь в жалкой улыбке,  Сима утиралась рукавом, виновато глядя в лицо начальника.

Кончалось всегда тем, что Ратников,  скривившись,  словно от укуса, выбегал из палатки,  закуривал,  плевался - я не могу с ней говорить?  Тьфу!

И всё-таки это была женщина. На первых порах она здорово мешала парням, им всё приходилось совершать с оглядкой. Уйма неудобств. Однако уже на третьей стоянке Ратников предложил Симе ставить свою палатку как можно дальше от мужского лагеря, за пределами видимости и слышимости. Так будет лучше для всех, и для неё тоже. Сима подчинилась.

У Дениса Федякина вызывала и неприязнь,  и жалость и сочувствие.  Незавидное положение! Нет,  не место женщине в сезонной партии, совсем не место.  Она волей-неволей теряет в поле женский облик и вместе с ним - уважение мужчин,  она косвенно порочит образ тех,  о ком мечтают геологи в поле, к кому стремятся всей душою,  завершая сезон. /"О тебе мечтай,  синеокая,  нежный образ твой в душе храня. Милая,  хорошая, далёкая!  Вспоминаешь ли меня?"/

А Сима...  Она настолько адаптировалась ко всему, что даже грубую нецензурщину не замечала.  Напротив,  её выводили из себя искажения,  недомолвки,  вроде тех, которые сплошь и рядом испускал Заноза.

- Твою мать!  Зовут Елена, - ругался он,

- Ты сто, Заноза, так говорис? Ты какой-то недомуссина. Уз луце ругайся полностью, в открытую!

- Ха-ха!  Во даёт! Бильдюга.

Мелкие неурядицы и стычки не мешали работе. Полевые дни,  слякотные, дождливые,  снежные, угрюмые,  с редкими, как божий дар,  про­блесками солнца,  шли своим чередом. У Дениса было несколько своеобразных маршрутов. Один из них - по приморской равнине,  сплошь заболоченной, травянистой,  озёрчатой, полностью лишённой каких-либо объектов для геологического наблюдения. Весь день бродил Денис по мокрым лугам,  задрав до паха голенища сапог.  Сапоги смачно,  взасос целовались с болотистой тундрой. Такая ситуация для мыслящего геолога чрезвычайно затруднительна. Для закрытия площади маршрут необходим, точки ставить надо,  но о чём писать? Какие факты фиксировать в полевой книжке? Количество и высоту кочек? Густоту трав? Залежи гусино­го помёта по топким берегам озёр? Следы леммингов? Тут уж каждый выкручивается, как может, указаний на этот случай в инструкциях нет. Что же сделал наш герой? Погуляв по тундре,  он сочинил стихи.

По берегам озер,  болот

Пушица с осокой  растёт,

Зелёная брусника,

Морошка, княженика.

 

Цветы белеют белозора,

 Приятны незабудки взору,

Глядит на солнце крестовник,

Лучам подставив жёлтый лик.

Другой  "потешный" маршрут проходил по заснеженным горам с редкими выходами на поверхность гранитных глыб. Этот столь же бессмысленным маршрут тоже вдохновил Дениса на стихи.

Доктор наук, не ленись,

В августе к нам прилетай,

В горы с утра поднимитесь,

Снежных людей изучай.

В шубе,  средь белых сугробов

Тихо сиди, глядя в оба.

 

В горах увидишь картину –

Скачут по глыбам с дубиной,

Бродят по снежному насту

Снежные люди - алмасты.

Вот и они.  Осторожно.

Фотографировать можно.

В последний маршрут Денис сходил в конце сентября,  с базы партии.  Лохматились седые,  снежные тучи, дул "освежающий" северный ветер,  мело позёмка.  И вдруг - гул вертолёта. Денис трусцой спустился с горы,  навстречу ему Ратников - скорее!  Собирайся! Домой летим!

Так закончился для Дениса труднейший полевой сезон,  рекордный и по продолжительности /семь месяцев/ и по числу непогожих дней /за всё лето - два солнечных дня!/ К концу сезона Денис закончил песню,  начатую весной.

Идём по тундре, по долинам, горам,

Нам пурги вслед метут.

 Забыли мы на ледяных просторах

 Про комнатный уют.

 

Полярной стужи –

Нет ада хуже,

Но нам на всё плевать!

 Здесь нет детсада,

Работать надо,

Стране металл давать.

 

О, Жёлтый Дьявол, мы тебя поймаем

И в сердце лом вонзим.

Твою берлогу, Дьявол,  раскопаем,

Посёлок создадим.

И вот Денис в Нырвакиноте, вошёл в свою каморку,  присел на кровать и долго-долго сидел, не шевелясь,  сложив руки на коленях, переполненный радостным чувством возвращения, уюта и тепла.  Всё неприятное - позади.

Здравствуй,  комнатка-светлица!

Как я рад в тебя вселиться!

 Мил мне твой уют простой

С тёплым воздухом и светом.

Не ценил я раньше это,

Ёлки-палки,  лес густой!

- Здорово, сучка ты такая! А ведь промышленное золотишко у нас есть, слыхал?

- Да так, краем уха. Расскажи,  что у тебя там твориться.

- Весной, уже после того, как буровики смылися, пробы по скважинам домыли. И вот, в последней скважине, в последней проходке оказался вес! И скважина недобитая! Теперь, как только замёрзнут реки, туда вернуться буровые станки. Начнём разведку капитально! Хватит в бирюльки играть. Сам туда поеду, буду за бурением и промывкой следить.

А пока морозы не сковали тундру, главный геолог ГРП Леонид Руденко большую часть времени проводил в центре экспедиции, занимаясь проектированием. Дождавшись возвращения полевиков, он организовал ремонт спортзала, старого, деревянного, полуразвалившегося сарая, бывшего склада Смешторга, а ныне заброшенного, бесхозного строения.

В весёлой суматохе ремонта Денис впервые увидал Олю Зорину, недавно прибывшую в экспедицию молодую специалистку,  высокую,  стройную девушку с миловидным лицом.

Безрадостно закончился полевой сезон во всех партиях. Лета практически не было.  Открытий тоже. Партия Дмитрия Кадыкова и Василя Чобры даже не выполнила план по геологической съёмке - случай в экспедиции небывалый.

Никогда у Кадыкова

Поля не было такого

Среди снега,  среди луж!

План не выполнил к тому ж,

пели на вечере полевиков.

Женя Виноградов,  занимавшийся геологической съёмкой, на востоке Чукотского полуострова, до декабря застрял со своим отрядом в посёлке Лаврентия,  на берегу Берингова пролива. Причина простая: "Погодка есть - вертолётки нету, вертолетка есть   - погодки нету..."

Рабочим партии повезло - они устроились на разгрузку парохода, каждый вечер возвращались в гостиницу навеселе, да ещё и с собой приносили ведро вина - продукт искусственного боя.  Хмельные бородачи ходили на танцы,  устраивали драки, побывали в КПЗ - за всё это доставалось от милиции начальнику партии,  который  " распустил своих людей".

Отличился начальник поисково-разведочной партии на ртуть Эдуард  Синицин - за весь сезон не сделал ни одного маршрута,  проторчал у бурового станка, просидел в Нырвакиноте, куда выезжал "выбивать" запчасти для регулярно ломающегося агрегата. Карта рудного поля была составлена Синициным по материалам Юли Кахии и выглядела чрезмерно схематичной.

Зураб в этой же партии проводил площадную металлометрическую съёмку и канавные работы. Весной, когда Юля ещё пребывала в посёлке, Зураб бегал по субботам "в самоволку", преодолевая тридцать километров без перекура за три-четыре часа. Проведя дома сутки,  ранним утром в понедельник он мчался назад, на базу партии.

Свои вылазки Зураб проводил, разумеется,  тайно-длинные, одиночные переходы, да ещё не связанные с работой, правилами техники безопасности были запрещены. Но Зураба влекла всемогущая любовь и он смело шёл на риск! Юля это понимала и гордилась своим темпераментным мужем, своим неподражаемым, единственным Тушенкой, когда он по­являлся у неё. Встречала ласковая, трепетная. Провожала... обиженная возмущённая.   "Пылкий любовник", так надирался,  что засыпал мёртвым сном, позабыв про жену, маленькую, крепенькую подружку.

- Тушенка, противный, можешь больше не приходить! Ты мне такой не нужен!

- Не серчай, Мышка. Клянусь аллахом, следующий раз всё будет о'кей, ты останешься довольна.

Но и на следующий раз история повторялась. В конце концов Зураб пришёл в отчаяние и выходы прекратил.

В мае Юля отвезла малышку на материк, к бабке; освободившись, вылетела в поле, к своему Кахии. Счастливые супруги воссоединились и провели вместе весь сезон. Всё было о'кей, трезвым Тушенкой Юля осталась довольна.

П О Л Я Р Н О Й      Н О Ч Ь Ю

С первого взгляда почувствовав взаимную симпатию, Доценко и Зорина с интересом поглядывали друг на друга. Сперва издали, украдкой, потом поближе, в открытую.

- Как тебе нравится новая спортсменка? - спросил Дениса Витя Молкин.

- Эта пойдёт, - уверенно ответил Денис, - она заметно получше прочих. Отличная пара для тебя, Витя! Хватай, пока не поздно. Молкин рассмеялся.

- Не хочу. Уступаю тебе, действуй.

Дениса переселили в общежитие и здесь он виделся с Олей каждый день. Прозаические встречи, происходившие обычно в часы пик у единственного умывальника или туалета,  расхолодили Дениса. Заспанная, ещё не причёсанная, Оля, умываясь,  сморкалась коротко, культурно - вот всё, что запомнилось ему от этих встреч. Привыкнув видеть её и в общежитии, и на работе, Денис утратил к ней всякий интерес, она растворилась в среде своих подруг,  стала серенькой   и неприметной.

Внимание Дениса привлекла другая девушка, Олина подруга Римма, маленькая, чернявенькая, строгая, воспитанница детдома. Может быть, это и есть его судьба? - думал Денис.

Остальной состав женской четверти общежития Дениса нисколько не интересовал. Это плоскогрудая Лиза Фомина, носившая мужские трусы и майки, не признававшая никакой косметики и редко умывавшаяся; это Сима Федякина, активная комсомолка, присюсюкивающая опти­мистка с визгливым голосом и характерным восклицанием "эх!", которое она сопровождала бодреньким прищёлкиванием пальцев; это Варвара Толстопятова, остроумная и весёлая женщина, потомственная московская дворянка и любовница Окуджавы, как утверждала сама, бесформенная кубышка со сморщенным личиком старой обезьянки. И,  наконец, Инга Макушина, известная на весь район под кличкой Карамба. - Каррамба! - хрипло, как перепитый матрос, орала Инга, удивляясь чему-нибудь или чем-либо восхищаясь. - Каррамба!

А удивлялась и восхищалась она часто,  так же часто, как сама удивляла других. Девица была сверхоригинальной во всём. Дебелое, вихляющееся тело, круглое белое лицо с блуждающей улыбкой на толстых губах, коротко остриженные, жёлтые и прямые, как солома, волосы, пучками ниспадающие на бледноголубые глаза. Она была смешливой, часто, по всякому поводу, хихикала,  тряся головой, и казалась " маленько не того". Такое мнение общественности подтверждалось её необыкновенными выходками.  Зимней, пуржистой ночью, голоногая, пьяная,  в тельняшке, она выскакивала на улицу и с воем бросалась по сугробам неизвестно куда. Подруги ловили её,  с трудом / девка здоровая, брыкается, кусается, дерётся / укладывали в постель, успокаивали. Отрыдавшись, Инга засыпала.

А во сне она читала стихи или сочиняла вслух детективные и фантастические романы, чаще всего о космических полётах и инопланетных существах. Эти жуткие бредовые рассказы, произносимые голосом плохой трагической актрисы, Варвара Толстопятова записывала на магнитофон и прокручивала гостям, если Инга была в отлучке.

Из мужчин Карамба больше всех любила лётчиков. Многих - взаимно. Впрочем, кое-что от неё перепадало и геологам. Неизменной её симпатией был, увы! женатый Зураб. В нём она видела образец мужчины и родственную душу. Такие же "родственники" попадались ей и среди профессиональных бичей, населявших общежитие весной и осенью, то есть до и после полевого сезона. В их среде Карамба пользовалась большой популярностью и уважением. Ещё бы, не всякая геологиня с техникумовским образованием снизойдёт до них!

В общем, девица не терялась, весело жила, хотя болтали о ней гораздо больше того, что она совершала в самом деле.

Шефствовала над юной распутной Карамбулькой престарелая и страшная на вид «дворянка» Варвара Толстотяпова, проповедница свободной любви и классической музыки. Денис изредка заходил к Варваре послушать симфонию.  Такое желание возникало у него всякий раз в периоды мучительного похмелья.  Могучая,  страстная,  сотрясающая душу музыка    успокаивала нервы,  настраивала Дениса на мажорный лад.  В знак глубокой признательности за   "лечебную" музыку Денис подарил Варваре своего "Демона", который не раз пугал по ночам впечатлительную Карамбу.

Весело бывало в комнате у девчат! Даже женатики заглядывали, сюда украдкой.  Среди них постоянным клиентом был старина Серж Любомиров,  разлюбивший свою жену, но живущий с ней из-за общего кооператива - жалко  "хату" отдавать.  Серж приносил магнитофон с записями хорошей музыки,  и под нее,  танцуя,  по очереди уговаривал девиц отдаться ему ради бога,  потому что мочи больше нет.  И когда ему уступила Толстопятова,  он был на седьмом небе от счастья. Уходя от неё, он говорил - спасибо тебе, Варя! Большое спасибо! Век не забуду! Мерси!

- Ладно, чего уж там! - отвечала Варвара, посмеиваясь.

А потом её ловила на улице, материла громогласно и обзывала неприлично оскорблённая Серёгина жена,  Рита Любомирова.

Серж прогремел. По этому поводу Денис выдал эпиграмму:

Хочу любви большой, порочной.

 Но как к избраннице уйти?

 Жена не пустит,  это точно.

А вместе с ней - кооператив.

Денис жил в одной комнате с новым геологом,  приехавшим из Ленинграда - Станиславом Пампанеевым. Такого чуда экспедиция ещё не ведала.  Во-первых,  атлетически сложенный  сорокалетний мужчина выглядел двадцатипятилетним юношей; во-вторых, ему когда-то удалось побывать законным супругом знаменитой балерины и сам он в балете танцевал; в-третьих, он был поклонником культуризма и системы йогов,  стены комнаты увешал фотографиями необыкновенно развитых,  мускулистых мужчин; в-четвёртых, он знал английский и немецкий языки,  работал в германии и был потомком обрусевших итальянцев; в-пятых,  он был страстным театралом и обожал серьёзную музыку;  в-шестых,  он питал слабость к смазливым юношам и т.д.  При всех своих очевидных достоинствах Станислав был обидчив,  щепетилен,  мелочен,  обладал бабьим голосом и говорил неразборчиво, торопясь,  как-будто во рту у него была горячая гречневая каша. Денису не нравились его аристократические манеры, его предупредительность, мягкость, услужливость - к такому обращению он не привык. Он отвергал утренние бутербродики с сыром и чашечкой кофе,  любезно предлагаемые Пампанеевым, он ходил в столовую, где съедал котлету и пил компот. Так-то оно проще и надёжнее.  Станислав обижался, как мальчик, не разговаривал по несколько дней / " Я с тобой больше не играю!"/,  что, впрочем, Дениса трогало мало.

Весной и осенью общежитие превращалось в бичиный вертеп с круглосуточными пьянками, матами и драками.  Случалось, что один из алкашей,  сбитый с ног буйным собутыльником,  с грохотом влетал в комнату Пампанеева и Доценко, растягивался на полу. Геологи подхватывали "гостя" под ручки, выкидывали назад, в коридор.  А однажды в раздевалке /она же умывальня и "туалетный зал ожидания" / обнаружили труп неизвестного, сгоревшего от водки. По пьяной лавочке завхоз сезонной партии зарезал рабочего, не отдававшего долг.

Милиция была частой гостьей общежития геологической экспедиции.

ИТР роптали - что за жизнь? Что за смесь?

- Вы должны облагородить общежитие, положительно влиять на рабочих, воспитывать их, - лицемерно заявляло руководство экспедиции.

- Скорее наоборот получится - мы станем такими же беспробудными пьяницами и дебоширами,  - малодушно отвечали ИТР.

В общежитии находили сочувствие и приют все, у кого что-то не ладилось в жизни. Однажды к Денису пришёл взвинченный до предела Женя Виноградов, принёс вина.

- Давай, дружище, выпьем. Ухожу я от своей. Хватит! Ну её к чёрту!

Несколько ночей Женя провёл в общежитии, усёк, что тут ещё хуже, чем дома, и покаянно вернулся к жене - всё-таки легче поладить с одной трезвой женщиной, чем с десятком перепившихся бичей. Постоянным гостем общежития, почетным ею членом, был Генрих Козин, забубенный старый холостяк. Придет он к девкам,  сядет на койку и молчит. Час молчит, два молчит, три, пять часов молчит, только пьёт, закусывает и потихоньку балдеет. Любимым его занятием в такие часы было поглаживание, подавливание коленки парня-соседа, выкручивание пальца у него. Захватит палец на руке и давай крутить! Шалунчиком, право, баловничком был этот Генрих. И несчастным человеком. Не везло ему ни на производстве, ни в личной жизни. За плохую работу на Экугском оловянном месторождении Кандырин снял его с должности начальника партии, да ещё наговорил кучу неприятностей. И не способный ты, и ленивый, и нельзя тебя допускать к руководящей работе... Генрих обиделся на папу Ка. Не за то, что снял /с этим он был согласен/, а  за то, что как баба поливал его везде и при всяком случае. Шефствовала над Козиным его давняя соседка Панфиловна. Она лю­била своего Козю   и жалела его, как мать, как старшая сестра. А иногда и как... Впрочем, этим мерзким слухам мало кто верил - слишком большой была разница в годах между Генрихом и Панфиловной.

Так вот, эта самая Панфиловна решила бобыля женить, женить во что бы то ни стало. И лучшей невесты для него, чем Дуся Шапкина, Панфиловна в Нырвакиноте не видела.  На день рождения Генриха друзья-геологи пригласили и Гитару. Дали ей задание - соблазнить именинника,  сделать ему наилучший для мужчин подарок. А после,  может быть, и совсем прибрать его к рукам. Дуся согласилась. Панфиловна воссияла.

Именины начались. Дусю посадили рядом с именинником, она таскала его танцевать.  Но был среди гостей один неосведомлённый товарищ,  ничего не знавший о заговоре.  И этот товарищ,  захмелев, прилип к Гитаре, стал усиленно обхаживать её, имея явное намерение... того... Улучив момент, Денис увел самца в сторону,  шепнул    ему на ухо: "Ты к Гитаре не приставай,  это подарок для Генриха". "Намёк понял",  - ответил понятливый товарищ...

- Ты бы проводил Дусю,  что ж ей одной-то идти, - сказала Панфиловна Козину, когда гости стали расходиться.

- А и правда! - подхватила Дуся игриво,  вроде бы шутя,  - проводи меня, Генрих.

 Козя            молча, угрюмо,  словно обречённый на казнь мужественный человек,         оделся и пошёл за Гитарой.

В комнате у него остались трое - Панфиловна,    Денис и Витя Молкин. Болельщики.

 - Вот увидите, Панфиловна, убежит он от неё, как пить дать, убежит.Засекайте время, через полчаса будет здесь! -  заявил Денис.

- Ну!  - возмутился Витя - Гитара, и не сможет удержать? Должна бы справиться.

- Упрется как баран, ничего она с ним не сделает.

- Да он совсем глупый,  ли чо ли? - волновалась Панфиловна,  слушая переговоры друзей и убирая со стола посуду.

Все трое с тревогой и нетерпением поглядывали на часы. Решили так - если через час не явится - значит, порядок, дело сделано, можно расходиться по домам.

Прошло двадцать минут... двадцать пять...  тридцать... Входит Генрих.

- ах! - воскликнула Панфиловна и схватилась за сердце.

Денис и Виктор дружно расхохотались. Козин остался мальчиком, подвела Гитара.

После этого случая даже Панфиловна потеряла всякую надежду женить своего соседа-"дурака".

Советом экспедиционных женщин старому холостяку был вынесен суровый приговор - не способен, жениться не может и не жениться никогда.

Панфиловна голосовала только за последний пункт,  с первыми двумя она была не согласна, - Вам, Панфиловна, виднее, - хихикали оформители.

Вечерним прибежищем молодёжи экспедиции стал отремонтированный,  сияющий свежими красками спортзал. Денис записался в силовую секцию Адама Рубановича, мордастого тяжеловеса с голубыми глазами навыкате и лысиной на макушке.  Рубанович предложил зверскую, изнурительную систему тренировки,  он пообещал за полгода сделать из своих подопечных непревзойдённых,  гармонично развитых силачей,  ничуть не хуже тех, которые висят над койкой Пампанеева.  Соблазнительная перспектива!

- Штанга, гири и гантели сделают вас настоящими мужчинами! Жировые отложения сойдут с ваших дряблых животов,  тело раскрепостится, мускулы станут эластичными, как резина, и крепкими, как сталь! - вещал Адам,  играя штангой.

Хлопцы потели, кряхтели, гремели железяками, работали,  старались. Первым слёг Митрофан Шилов. У него закололо в сердце,  участился пульс,  его тошнило и трясло. Вслед за ним ретировалось ещё трое. Через месяц в силовой секции остался один Рубанович. Остальные  "силачи лежали по домам, охали и кряхтели, едва передвигали ноги и с трудом отрывали от стола спичечный коробок. Денис не спал по ночам, лёжа на спине, не мог перевернуться на бок - так все болело. Частило сердце, давление поднялось. "Лучше быть слабосильным, да здоровым,  чем больным силачом", - резонно решил Денис и от убийственных нагрузок отказался.   Адам презрел его и предал анафеме /"А я то на тебя надеялся! Ты был лучший ученик! Теперь я вижу - ты безвольный слабак, как и все!"/

Теперь Денис ходил в спортзал просто так,  слегка поразмяться, попинать мяч.  И ещё - полюбоваться фигуристой, обтянутой трико Олей Зориной, которая занималась какой-то особой гимнастикой под руководством Пампуццо / так переиначила Пампанеева остроумная Карамба/.

С некоторого времени Зорина и Пампанеев стали неразлучны. Юноша-старик аристократически галантно прогуливался с Олей, красиво, как в балете,  танцевал с нею на званых вечерах,  водил в кино,  тренировал в спортзале.  Оля обрела великолепного,  обходительного кавалера,  ей завидовали все женщины посёлка.   "Ах какая пара! Какая изумительная пара!" - ахала оформительская.

 - У него уже было три жены,  - охлаждал пыл чертёжницТоля Куркин, - Оля станет четвёртой?

- Это не так страшно. Выглядит он очень молодым и крепким. А какой красивый, культурный и воспитанный! Не чета нашим баламутам.  С ним она не прогадает, - доказывали своё наиболее ретивые поклонницы Пампанеева. Для них всё было решено - Оля и Стас должны пожениться.

И как же удивились они, когда за Олей стал "ухлёстывать" ещё один не менее заслуженный, не менее солидный и респектабельный мужчина - Мойша Блямс. Да, да!  Старый конь почуял третью молодость. Он вздыхал и краснел, как мальчик,  он готов был читать стихи,  петь романсы и молиться на неё, даму своего "сэрдца"! Приезжая в Нырвакинот, он первым делом катился в общагу,  подсаживался к Оле на кроватку, дарил ей шоколады-мармелады,  обаятельно, как дьявол,  улыбался и говорил,  говорил,  говорил...  Его юмор и фантазия были безграничны, девчата хохотали до утра.

-  Старый хрыч, куда ты прёшься? С тебя же сыпется песок! - урезонивала Мойшу Панфиловна.

- Золотой песок, Панфиловна,  золотой! - орал Блямберг и был прав. Дела в его Россыпной ГРП пошли в гору.

На Пеньельхине куда по настоянию Руденко были возвращены буровые станки, намечалась промышленная россыпь.

"Желтого Дьявола ухватили за хвост Держим крепко Россыпь будет Заяц трепаться не любит сказано сделано" - телеграфировал Руденко из ГРП.

Папа Ка возмутился - ну что за стиль?

- Зато правда, - буркнул Рубанович.

Уверенность Руденко в наличии промышленной россыпи ещё более окрепла, когда  в партии появился первый труп /замёрз пьяный буровик./

 - На всех промышленных месторождениях были трупы, -  заявил Леха, - а я суеверный.  Я загадал - если и у нас будет труп,   то будет и богатая россыпь.  Теперь я убеждён окончательно и бесповоротно - в долине Пеньельхина промышленная россыпь есть!

 Начальником экспедиции к этому времени стал Кандырин. Геологи тепло проводили Горбаня - всем нравился этот спокойный деловой дядька;  его перевод в Управление,  на более высокий пост  был воспринят как должное.

- Правильно.  По заслугам, - одобрила  решение Министерства Панфиловна, - А вот Кандырин не за  свое дело взялся,  попомните, девки,  мое слово. Погорит.

Через три месяца своего правления папа Ка получил первый выго­вор.

- Примем на грудь! - бодро сказал он.

О результатах полевого сезона говорили,  как всегда, на профсоюзной конференции, в клубе. Начальник экспедиции и председатель разведкома любили проводить такие мероприятия с размахом,  с буфетом. Делегаты конференции /а ими были все геологи/ в перерывах между  заседаниями пили коньяк и шампанское,  становясь все более активными и речистыми. Дерзнул выступить и упившийся совершенно Витя Молкин. Он встал, качнулся,  вцепился в спинку переднего кресла и начал заплетающимся языком:

- Я им-мею сказать три альтрнть...  три альтр...  алть альттерна-тивы!

Сидевший впереди папа Ка круто развернулся,  так что весь ряд двинулся с места и глазами, полными срашного удивления взглянул на оратора. Президиум замер. В зале прорвался смешок. Папа Ка,  зычно крякнув, принял прежнюю позу. Снова звучно скрипнул ряд и содрогнулись делегаты. Но Витя ничуть не смутился.Он упорно продолжал излагать три альтернативы. Его речь сопровождалась смехом, подсказками товарищей и недовольным сопением папы Ка.

И еще одним происшествием, никем более не замеченным,  запомнилась Денису эта конференция. Во время обеденного перерыва делегат Виноградов домой не пошел. Сгорбившись и подняв   для конспирации воротник пальто, он юркнул   в низкую дверь полузанесенной снегом "шхуны". Тут обитала Даша Орлова, геолог Женькиной партии - черноволосая,  смуглая, худая и страстная женщина с кривыми волосатыми ногами и черным зубом. Даша была по уши влюблена в своего начальника и, не смущаясь тем, что он женат и имеет детей, открыто выражала свои чувства, домогалась его. Удобный случай представился на конференции. Умоляюще глядя на Женю огромными коричневыми глазищами, Даша шепнула: "Приходи, жду!"

Женя рискнул и был в восторге,

-Какая женщина! - восхищенно говорил он Денису, стоя с ним в уголке вестибюля и попивая коньяк. - С виду некрасивая, но там где надо -о-ё-ёй! Все в полном порядке. А какой темперамент!

- Значит,  тебе нравится сегодняшняя конференция?

Женя захохотал:

-Еще бы! Каждый день готов быть делегатом такой конференции! Вечером этого замечательного дня к Виноградовым заполз на четвереньках в сиську пьяный сосед - Степа Соломин. - Женя, вступай в партию, - невнятно промычал он, пуская слюни, - я ррык-рык-комендацию дам...

- Хорошо, Ильич, я подумаю, - бодренько, серьезным тоном, еле сдерживая смех, ответил Евгений, поднял с пола тяжеленного агитатора и отволок его домой.

Незадолго до Нового года на одной из вечеринок у Вити Молкина и Блямса, Денис заметил в коридоре чернобровую молодую женщину, похожую, как ему показалось, на артистку Самойлову.  Она быстро прошла к соседям, где тоже звучала музыка и веселье шло вовсю. Денис загорелся - хороша, чертовка! Кто такая? Попасть к соседям труда не составило - помог Молкин. Танцуя с незнакомкой, Денис узнал ее имя.

- Лида, у тебя имеется муж?" - прямо спросил он,  с волнением ощущая под  ладонями её гибкую,  извивающуюся спину.

- Нет.

Ответив,  она взглянула на Дениса в упор чёрными, как агат, глазами, улыбнулась.

- А парень?

- Представь себе, тоже нет. Я свободна.

- Неужели? Что-то не верится. Такая красивая - и одна!  Этого допустить нельзя.  Это несправедливо. Ты будешь моей женщиной,  Лида! Лида расхохоталась.

- Вот это мне нравится!

Вечер закончился полным взаимопониманием. Лида оказалась не из тех чопорных ломак, которые напускают на себя холодную неприступность.  Она  с удовольствием пила вино,  курила,  весело и непринужденно поддерживала разговор.

Денис повёл на неё решительное наступление, но с завершающим "ударом" не спешил - приличия требовали повременить. Он встречался с Лидой на вечеринках, приглашал в кино - всё как положено. Он ждал, когда она сама позовёт.

Осень выкрасила клёны

 Колдовским, каким-то цветом.

Это значит,  осень скоро,

Бабье лето, бабье лето.

Однажды Лида устроила вечеринку у себя на квартире,  и Денис остался у неё.

Я хочу, но нету мочи,

Мы лежим и ждём рассвета.

Мне тебя в одной сорочке

Подарило бабье лето.

- Ты знаешь, куда ты попал? У неё там недавно такая драка была - жуть.  Заявился к ней бывший её муж, а потом ещё один подвалил,  такой, как ты, - предупреждали Дениса экспедиционные женщины.

- Авось,  обойдётся,  - отвечал беспечно Денис.

Я кручу напропалую

С самой ветреной из женщин.

Я давно хотел такую -

И не больше, и не меньше.

Эта песня постоянно звучала в кругу новых друзей Дениса,  в ней Лида находила оправдание и ему, и себе. Что ей терять? Она была за­мужем, у неё двое детей, но молодость   и чувства не растрачены.  Ждать,  когда к ней посватается какой-нибудь ханыга преклонных лет? Это не для неё. Другое дело - Денис. Молодой весёлый парень-гитарист,  ненасытный в любви,  ещё не насладившийся, не пресытившийся ею - такому отдаться не жаль. И пусть судачат кумушки, пусть осуждают её легкомысленное поведение - ей всё-равно, потому что коротко бабье лето.

Приближался Новый год. Денис и его друзья энергично взялись за подготовку к нему. Ребята решили - будет бал-маскарад.  Об этом в экспедиции объявили заранее, большинство геологов и их жён воспыла­ло желанием - а что! И сделаем... Такого ещё не бывало, надо попробовать.

- Э-э, ничего не получится, все придут без масок и костюмов, - ныли скептики, - легко сказать - сто человек в карнавальных костюмах! Многие просто постесняются.  Начальство, например. Да и семейные тоже.

- Ну и что? Пусть хотя бы половина людей как-то приукрасится - и то будет намного интереснее, чем просто так! - не сдавались активисты.

В спортзале готовилась искусственная ёлка - деревянный каркас,  канатно-пеньковая хвоя, окрашенная в зелёный цвет. Красильщица Сима Федякина еще месяц после праздника ходила с руками, зелеными по локоть, никак не могла отмыть.

Карнавал состоялся! Денис Женя Виноградов и Витя Молкин изображал трех мушкетеров. Лида нарядилась цыганкой – внешность ее как нельзя лучше соответствовала этой роли. Пестрая шаль, черные волосы, красная роза – ух! Многие из геологов видели ее впервые, восхищались, спрашивали – кто такая? Натуральная цыганка!

- Моя Карменсита! – гордо отвечал Денис.

Пампанев и Зорина были в костюмах добрых волшебников, он Звездочет, она – Фея. Карамба превратилась в страшного одноглазого пирата, Лиза Фомина – в Дюймовочку. Были снежинки, бабочки, таинственные незнакомки под вуалью и в очках. Был черт /Кахия/ и космонавт /Чобра/, был Рыцарь /Любомиров/, были поросята, лисы, волки, медведи и прочие традиционно карнавальное зверье. Отлично смотрелся Шут Гороховый Леха Руденко, яркий, маленький, разлапистый, подвижный. Гул, смех, песни, музыка, нескончаемое, беспорядочное движение. Мушкетеры выделялись из толпы. Они пели под гитару и балалайку злободневные частушки, сражались на шпагах, ловили раздражавшего их шута. Карменсита и Арамис танцевали «Балеро», Шут Гороховый стучал на барабане, отбивая ритмы «Сапога»…

Проснулся Денис у Карменситы. Пришли еще две гостьи – Валя, подруга Лиды, и Лиля, младшая сестра-десятиклассница, миниатюрная красивая девчушка. Лида и Валя хлопотали по хозяйству, готовили закуску, а Лиля, как кошечка, игралась и забавляла Дениса. Она вязала ему бантики, подрисовывала усы, лохматила волосы. Денис, блаженно развалясь на диване, великодушно терпел малышкины проказы. Выбрав момент, он чмокнул ее в круглую розовую щечку.

- Но, но! – грозилась Лида. – Сестра, не отбей у меня кавалера.

- А вот возьму и отобью, щебетала Лиля, - я все могу.

- Ты еще маленькая.

- Я? Маленькая? Да ты в моем возрасте уже замуж вышла!

- Так то ж я!

- А я чем хуже?

- Ты прелестная, дитя мое! – промурлыкал Денис, поглаживая Лилину лапку, - тебя тоже скоро найдет твой принц.

В полдень первого января 1966 года алое солнце показалось на горизонте, окрасило заснеженные горы в нежно-розовые тона, бросило по ложбинам голубые тени.

Денис предложил подружкам прогуляться в спортзал, посмотреть елку, что от нее осталось, выпить там шампанского.

Девчата охотно согласились. Шла веселая молодая компания по улицам праздничного Нырвакинота, по узким тропкам в снегу, шла смеясь и напевая незатейливую песенку про паровоз:  

Развесёлый паровоз

Раскачался на бегу,

Стучит десятками колёс,

А я чешу, чешу ногу,

А я чешу, чешу ногу,

Начесаться не могу-у-у...

В спортзале творилось нечто невообразимое. Полнейший хаос и разгром. Обшарпанная ёлка с клочками ваты и обрывками лент, повсюду бумажки, бутылки,  огрызки,  скамейки перевёрнуты,  столы сдвинуты с мест -  хорошо погудели,  сразу видать! Валя и Лиля восхищённо ахали. Денис выбрал стол поприличнее, усадил девчат,  открыл шампанское... Потом развлекались, кидая в баскетбольные кольца яблоки и бутылки. Потом неизвестно откуда у Вали появился бенгальский огонь, и она подошла к ёлке.  Ёлка вспыхнула.  Огонь стремительно набирал силу. Елка горела с треском, яростно и буйно. Пламя клубилось под фанерным потолком спортзала, источая копоть и чёрный дым. Девчата визжали и метались по залу, как угорелые.

- Свет!  Свет! Провода! - возопила Валя.

Денис догадался, выключил электричество. Зрелище стало ещё более феерическим. Стоя в стороне, Денис тревожно взирал на пламя, бьющее в фанерный потолок, и думал - загорится спортзал или не загорится? Загорится или не загорится?

Чудо свершилось - спортзал почему-то не загорелся. Елка погасла, превратившись в чёрный скелет, потолок над ёлкой покрылся копотью, почернел. Глаза выедал дым,  озорницы плакали.

- Что теперь будет, Денис?

Три пары прекрасных глаз испуганно глядели на Дениса. У Вали лоб и нос измазаны сажей - в первый момент она пыталась ёлку потушить. Денис рассмеялся.

- Ничего, не повесят. Главное - спортзал остался цел. Айда, подружки, в другое место! Здесь нам больше делать нечего.

Персональное дело Доценко разбиралось на заседании разведкома экспедиции. Денису предъявляли обвинение в поджоге ёлки и приведении спортзала в плачевное, безобразное состояние. Весь новогодний беспорядок сваливался на Доценко. Предлагалось строгое наказание, как диверсанту. Председатель разведкома Прилепилов с выводами и Предложениями комиссии не согласился.

- Во-первых, трудно поверить, что тот действительно невообразимый бардак в спортзале мог сотворить один Доценко. Не забывайте,  товарищи, что Новый год встречало более ста человек. Вам приходилось до сих пор видеть, как выглядят помещения после таких мероприятий? Нет? А я видел, ничуть не лучше. Во-вторых, если мы сейчас поднимем шум, повесим на доску приказ,  то о пожаре могут узнать пожарники,  а узнают - отберут спортзал. Как вам известно,  он у них не зарегистрирован и разрешение на его эксплуатацию мы не имеем.  В-третьих,  не специально же Доценко ёлку поджигал... Короче говоря,  предлагаю ограничиться устным замечанием,  и отремонтировать спортзал за его счёт.

Страдальчески переживал новогоднее происшествие начальник экспедиции Кандырин. Дело в том, что незадолго до Нового года он предложил Доценко должность начальника партии и направил его кандидатуру с отличной,  разумеется,  характеристикой для утверждения в райком. И вот - на тебе! Этот самый Доценко,  способнейший из его молодых геологов, кандидат в начальники партии,  комсомолец-активист,  разгромил спорт зал и поджёг ёлку!  Стыд и позор!  Да если об этом узнают в райкоме - ему, Кандырину не сдобровать. Даже подумать страшно - такое пятно на всю экспедицию и на него лично.  Нет,  это дело,  пока не поздно, надо замять.  Объявить Доценко устное порицание. Ну и за побелку  спортзала можно удержать,  чтоб знал,  как шутить с огнём...

Возмущённая решением разведкома и администрации,  злобно шипела оформительская во главе с Ириной Жарковой - понавёл блядей со стороны!  Спортзал чуть не поджёг, развлекаясь с ними! Оргию там устроил! И всё ему сходит с рук! А надо бы как следует всыпать, чтоб знал как посторонних блядей водить!

Чертёжницы не давали Денису проходу. Денис бегал от них и молчал.

Периодически, два раза в неделю навещая Карменситу, Денис не прекращал наблюдения за Риммой и Олей.  Он всё более убеждался в том, что эти девушки заслуживают серьёзного внимания,  как потенциальные жёны.  Поскольку Оля уже имела двух поклонников, Денис отдавал предпочтение Римме.

Блямберг устраивал приёмы. Денис усаживался на диване рядом с Риммой, безо всякого флирта беседовал с ней, брал ее маленькую, хрупкую ручку, говорил комплименты. На этом же диване ворковала другая пара голубков - Блямс и Оля.  Эти двое звучно целовались после каждой рюмки коньяку.

Интимные вечеринки при свете торшера кончались тем,  что Мойша чёртиком взлетал на табуретку,  стоящую на  столе,  и под самым потол­ком отплясывал твист. "Веселись,  гусары!" - вопил он.  Это был коронный номер Блямса,  так сказать, гвоздь его программы,  поражавший женщин наповал. Оля с восхищением взирала снизу на пляшущего человечка. Неопытная,  наивная девушка всё больше увязала в амуровых  сетях,  умело расставляемых старым ловеласом. Но и Пампанеев от нее не отставал. Классическая тройка напоминала Денису сюжет Пушкинской  "Гаврилиады". Непорочную деву Марию /Олю/ намеревались совратить Архангел / Пампанеев/ и Бес / Блямберг/. Чем кончилось это соперничество в "Гаврилиаде" Денис знал, чем завершится оно теперь - не ведал. Было похоже, что обоих своих поклонников Оля всерьёз не принимает,  но и гнать их от себя не видит причин. Хорошие,  бескорыстные друзья,   развлекают и ладно.  Тощий,  маленький,  кучерявый и подвижный,  как Пушкин,  Мойша Блямберг воздействовал на Олю бодростью духа,  необузданной фантазией и неукротимым темпераментом. Пампанеев импонировал ей высоким интеллектом / Блямберг говорил "интулект" /,  фигурой культуриста и рыцарским обращением.  В отличие от Блямберга он вёл себя так,  как будто был существом среднего рода.

С помощью Пампанеева Денис поставил на клубной сцене шуточную оперетту  "Поцелуй Руделлы". Римма и Оля исполняли в ней заглавные женские роли Оловины и Золотины. Денис играл председателя колхоза,  Зураб - высокоудойную корову, Витя Молкин - геолога.  Содержание оперетты заключалось в том, что в неком колхозе (оловянном руднике) стала ощущаться нехватка кормов    (запасов металла). Председатель   колхоза    (директор рудника)    просит помощи у геолога и тот выручает колхоз, найдя новые запасы кормов (руд)   для высокоудойной коровы (обогатительной фабрики).

Вскоре после выступления Зураб Кахия уволился из экспедиции с переводом на Камчатку. Корова - его последняя роль в экспедиционной самодеятельности, а Карамба - последняя любовь. После вылета из Нырвакинота Кахии с семейством Инга хвастливо заявила:

- И всё-таки последнюю ночь на Чукотке Зураб был мой!

Как они ухитрились это сделать, даже Куркин не знал.

С отъездом Зураба Денис нежданно-негаданно стал квартировладельцем. Оказалось, что он прописан в бывшей квартире Кахии ещё с тех времён, когда жил здесь, и теперь является единственным её законным жильцом. Денис с величайшей радостью покинул общежитие и переселился в "сорокаведёрный" дом.

Вслед за Зурабом Кахия из экспедиции уволилось ещё несколько геологов,  старых заслуженных  "чукчей".

Леон Загура написал заявление на увольнение и отдал его секретарю.  Та сразу же отнесла его начальнику. Кандырин не задумываясь, подписал,  и уже через полчаса Загура получил заявление обратно. По­лучил и не поверил своим глазам - на  заявлении стояла подпись:   "Не возражаю. Кандырин".

- Что такое, чорд возьми? - возмутился Леон. - Почему он не возражает? Почему он не вызвал меня и не уговаривая остаться? Так нельзя, кручишидумнизее! Я бы, может быть, и передумал, если бы он хорошо попросил! А он взял и подписал! Не возражает! Хэ! Значит, я экспедиции не нужен? Даже поговорить со мной не захотел, а! Ну что ж, будем увольняться, чорд возьми! В Ленинграде не хуже.

Загура попал  в Ленинград благодаря Инне Новицкой. Инна, избавившись от прежнего мужа-алкоголика,  стала женой Леона, предложив ему свои раскошные бедра, голубые глаза и кооперативную квартиру в Ленинграде.  Всё это вместе взятое стоило северного коэффициента два и Загура решился на отъезд,  правда,  с некоторыми колебаниями,  о чем свидетельствует его гневный монолог.

Спившегося Новицкого уволили,  и он перебрался на один из приморских золотых приисков.

Спился еще один геолог,  тоже покинутый женой - Толик Косенко (Косойгыргын).

Процесс начался летом, когда Толик по производственной необходимости и с разрешения Горбаня вылетел с базы партии в посёлок. Цель - получение аммонита для проходки канав. Дней через десять из партии запросили, когда вернется Косойгыргын. Горбань в недоумении -  "А где он? Разве он вылетел? Мы его не видели!" "Вылетел десять дней назад".
"Так, ясно. Организуем поисковую группу". Толика обнаружили через месяц в морпорту,  на пароходе  "Амгуэма". Он "гудел" с матросами. Куркин осуждающе покачал головой:   "Ай-яй-яй! Что же ты, Толя,  лучшего своего друга Вову забыл? Он так тебя ждет.  Зайди к нему,  пожалуйста,   завтра с утра. Убедительно советую. Понял?"

И вот Толик предстал,  наконец, пред светлы очи Горбаня.

- Ну что, Анатолий Петрович, я думаю, пора нам с вами разобраться.

- Да, да, Владимир Иванович. Я тоже так считаю. Вот я уже решил сам прийти к вам и покаяться.    

- А не поздно ли, Анатолий Петрович? Мы понизим вас в должности до геолога сроком на три месяца.  Согласны?

- Согласен, Владимир Иванович, большое спасибо.

- Можете идти.

- До свидания.

Всю зиму Толик пил,  но на работу являлся регулярно.  Садился за микроскоп и, положив глаза на окуляры,  опёршись на них глазницами, крепко спал. Весной Толика покинула жена,  и он снова  ушёл в подполье. После недельной неявки Косойгыргына на работу профсоюзная комиссия (Майоров, Куркин и Панфиловна) вскрыла его квартиру. Бесчувственный,  опухший,  с головой,  раздувшейся, как котёл,  лежал Толик на кровати в окружении пустых винных бутылок и фотографий жены...

Милиция и руководство экспедиции пришли к единому мнению - Косенко надо сменить обстановку,  выехать к родителям на Кавказ. Сам не захочет - выселить принудительно.

Денис ходил по кабинетам с шапкой, собирал деньги на дорогу земляку. Многие женщины, особенно из оформительской, где работала Толикова жена, негодовали и отказывались подавать.

- Инженер, называется! Начальник партии! - кричали они. - Семь лет на Чукотке провёл и денег на дорогу не заработал, всё пропил! Позор! И ты, Доценко, постыдился бы с шапкой ходить!

Нужную сумму геологи всё-таки собрали и передали в милицию. Милиционер, сопровождавший Толика до аэропорта, купил ему билет на Мин-воды, дал десятку, посадил в самолёт и помахал рукой на прощанье. Других провожающих не было.

Процесс самоликвидации алкоголиков продолжил геолог Рудной ГРП Туманцев. Вася приехал в Нырвакинот, в командировку,  закончил свои дела и исчез. Через неделю из ГРП пришла радиограмма: "Сообщите, когда собирается выезжать Туманцев".

- Странно, - произнёс Кандырин и вызвал председателя разведкома, - Туманцев пропал!

- Не думаю, - ответил Прилепилов. - У него тут квартира. Вероятно, он запил.

Снова пришлось Майорову поработать отмычкой, а Куркину и Панфиловне фукать и затыкать нос... Туманцев уволился из экспедиции по собственному желанию. Он вылетел на материк без милиции, самостоятельно, весело, с аккредетивами и женой.

Ряды геологов редели.

Переметнулся в планово-экономический отдел и стал студентом финансового института добропорядочный,  разумный и практичный Толя Куркин. -   В цифрах, расчётах, проектах Куркин нашёл, наконец,  своё призвание,  обрёл здоровый,  солёный пот.

Несколько неожиданно, хотя, впрочем, вполне закономерно, кончил свою геологическую деятельность Степан Ильич Соломин. В экспедиции,  в рабочее время, будучи крепко пьян,  Ильич с грохотом свалился по крутой лестнице со второго этажа. Через месяц после этого он стал профсоюзным деятелем областного масштаба.  В должности инспектора по технике безопасности Соломин налетал на экспедицию, как Чёрный Ворон, наводил трепет на главного инженера и его заместителя. Ох и издевался он над ними, мстя за многолетнее свое унижение!  Сколько насмешек перенес он со стороны геологов,  сколько  "порок"! А теперь - ха-ха! -свсе у него в руках! Теперь он покажет всем,  где раки зимуют! Первым, кого драл Чёрный Ворон,  был Митрофан Шилов. Вентиляция плохая - штраф. Температура низкая - штраф. Освещение слабое - штраф. Зазоры меньше нормы - штраф.  Спецмолоко в лаборатории задерживается - штраф

- Что же ты делаешь, Ильич? Нельзя же быть таким формалистом! - стонал издёрганный,  замученный инспектором Митрофан Шилов.

Соломин сипло,    со слезой,  смеялся и потирал руки: хочешь жить - умей крутиться! Учись,  молодой, учись!

Митрофану Шилову доставалось не только от Соломина. Главного инженера не любили все геологи. Посаженный на высокое место,  Митрофан был весь на виду,  он предстал перед народом, как суетливый,  ме­лочный чиновник, бездушный и ретивый исполнитель,  не способный руководить.  Неумение приобрести солидность и авторитет раздражало Шилова,  и он всё более замыкался в своей чиновничьей скорлупе,  все более отдалялся от геологов. Его бывшие товарищи-собутыльники называли его по имени-отчеству и на вы, встречались с ним редко, а встретившись, не находили точек соприкосновения,  общих тем.  Толя Куркин предложил всем геологам писать групповой чукотский детектив, который бы начинался так: "Под забором техснаба был обнаружен ушастый труп. Вызванная для опознания Раскладушка, всплеснув руками,  воскликнула:  "Боже мой, да ведь это Митроха!"

Откровенно презирал Шилова Леонид Руденко, вынужденный сталкиваться с ним по делам россыпной разведки.

- Ты на меня не ори! - говорил он Шилову, пренебрежительно фыркая носом и пуская дым ему в лицо. - Я тебя не боюся. Как был ты для меня Митроха, так Митрохой и останешься, хоть ты и главный инженер! Рядом с тобой я даже не сяду срать, сучка ты такая!

После открытия россыпи Лёха и в самом деле никого и ничего не боялся и даже немножко обнаглел. Любое начальство он мог послать "кы, вы и на", а что касается подчинённых,  то тут он вообще не знал границ.

Руденко подолгу сиживал в разведке, лично следил за промывкой песков.

- Ты что делаешь, сучка ты такая? Кто же так моет? А ну дай сюда! - кричал он, вырывая у промывальщика лоток.

Его дотошность, подозрительность, требовательность выводили из себя промывальщиков и буровиков, привыкших помаленьку туфтить.

В работе - цепкая собака,

Хапуга, частник, асмодей.

Он в этом виде просто бяка

И неприятен для людей.

Ему - плевать,  лишь фыркнет носом,

Покажет зуб, да взглянет косо,  -

таково в свое время было мнение Дениса о деловых качествах Руденко.

Лёха требовал чёткого соблюдения всех правил проходки и опробования золотоносных песков, он сутками торчал на буровых при добивке скважин.

Выработка у буровиков падала, заработок уменьшался, когда возле них топтался и нудил главный геолог ГРП.

- Слушай,  парень,  ты у нас в печёнках засел! - прохрипел как-то один из рабочих, оттеснив Лёху в уголок буровой пристройки.

- Тебе что, жить надоело? Не суй свой нос в наши скважины, мы бурить умеем, понял? Пшёл отсюда на ...,  не то ломиком перетяну!

Лёха упёрся.  Его силой выбросили на снег,  тупым носком валенка саданули в правый бок, под рёбра. Еле добрался он до своего балка, улёгся на нары,  застонал. Разболелась печень, она болела всю ночь.  Руденко ворочался, крутился,  извивался,  менял позы,  выбирая безболезненную, и никак не мог найти. Наконец, став на четвереньки, он почувствовал, что боль вроде бы притупилась. Так, в коленно-локтевом положении (то бишь "раком" - рассказывал потом Лёха) он проводил по несколько часов подряд.

Врача в ГРП не было. В Нырвакинот по рации заказали санрейс, но разыгравшаяся, как назло,  пурга отрезала буровые от всего мира. Руденко не спал и почти ничего не ел ровно семь суток. Как только стихла пурга,  его вертолётом вывезли в Нырвакинот,  положили в боль­ницу. Через три дня,  Руденко, бледный и худой, как узник Освенцима, появился в экспедиции.

- Ну и прихватило! - скаля в кривой улыбке кривые жёлтый зубы, говорил он, пожимая руки товарищам, - думал, сдохну.  Ничего,  выдюжил.

- А что болело?

-  Бохую знает, бяка какая-то. Говорят,  печень. Или почки.  Обсле­довать надо.   Я сбежал.  Надоело.

Фартовая зима с её золотой лихорадкой,  лютыми холодами,  изнуряющими поездками в ГРП, ночными бдениями,  нервотрепкой и болезнями не прошла для Руденко бесследно.  Он здорово сдал,  осунулся,  сморщился, постарел. И как старика, его мучила бессонница. Без снотворных таблеток он не мог спать,  он привык  к ним, как к табаку.  Лёхе требовался капитальный отдых и ремонт.  Это понимали все - и Люся,  его жена, и он сам, и его товарищи,  и даже руководство экспедиции и ГРП. Но...

-  Россыпь выдам - и отдохну. Надо ехать на буровые,  там туфтач на туфтаче,  особенно промывальщики. Не успеешь и глазом моргнуть,  как золотишко смоют. Сколько мелочи уходит в эфеля!

И Лёха, едва оклемавшись,  снова отправился на поле боя.

В начале апреля экспедиция отмечала первый День Геолога и чествовала  заодно Леонида Руденко,  награжденного министерством геологии нагрудным знаком "Лучший геолог РСФСР".  Руденко под горячие, одобрительные, весёлые аплодисменты собрания косолапой рысью сбегал на сцену, получил коробочку, давнул лапищу Кандырина и бегом вернулся в зал, на своё место.

- Ну,  Лёха, это твой триумф, - разглядывая значок,  сказал Денис, - ты,  сучка ты такая,  бяка и прохиндей, достиг своего апогея. Теперь ты покатишься вниз.  Тебя ждут серые разведочные будни, неприятности, выговора,  тудэма-сюдэма, пятое-десятое-сотое...

- Увы и ах!  Я это знаю, - спокойно ответил мудрый Лёха, - так и должно быть.

В вестибюле клуба,  разукрашенном рисунками, шаржами, карикатурами и плакатами, геологи впервые отмечали свой профессиональный праздник.  На самом видном месте,  напротив входа,  висел лозунг:   "Золото!  Поле!  Пульс! "

Вечер открылся короткими тостами руководящих товарищей, быстрым, жадным заглатыванием первых рюмок / истомились,  ожидаючи /, лязгом вилок,  минутами молчания с чавканьем и сопеньем. Утолив жажду, и голод, народ захотел зрелищ. Штатные хохмачи Денис Доценко и Гена Цукин организовали КВН.  Соревновались две команды -  "Белая Кость" и "Чёрная Кость". "Белая Кость" победила. Капитан "Чёрной Кости" Руденко поражения не признал,  членов жюри обозвал бяками и с горя напился. Напившись, подсел к Кандырину, обнял его за могучую красную шею,  повис на ней.

- Сучка ты такая! - кричал Лёха прямо в ухо начальнику экспедиции. - Ничего ты в геологии не волокёшь!

- Правильно, Леонид Иванович, правильно. Давай выпьем.

Кандырин налил Лехе стакан водки, Лёха хряпнул,   закусил,  обнял за шею папу Ка и заорал ему в ухо:

- Сучка ты такая!  Ничего ты в геологии не волокёшь! Давай  "Сапога" споём!

- Давай споём,  - согласился папа.

Лёха чётко и ритмично застучал по столу вилками и затянул свою любимую песню. Подскочил с гитарой Женя Виноградов. Находившиеся поблизости Денис Доценко, Василь Чобра, Витя Молкин подхватили знакомый напев. Последний куплет Лёха исполнял в фанатическом экстазе, исступлённо,  пот крупными горошинами струился по его костлявому лбу.

Пусть тот штиблет

Во цвете лет

С такой женою изгорбатится дугою!

А я,  сапог -

Себе сам Бог!

И если надо,  то мы слюбимся с другою!

Та-та!

Потом,  отдышавшись,  Руденко вспомнил,  что он - затейник,  что ему надо работать,  затевать.

- Тыхэнько, бабуся! - приказал он Сержу Любомирову,  крутившему  магнитофон. – Вырубай свою шарманку.

И пронзительно, на весь зал:

- Внимание,  танцы прекратить! Начинаем игры-аттракционы!

Игры закочились перетягиванием каната. Команда, в которую попали Кандырин и Рубанович,  рванула и потащила слабых противников. Конец верёвки оказался привязанным к батарее водяного отопления. Батарея изумлённо крякнула,  трубы лопнули, из них со свистом вырвались горячие струи,  стали поливать гостей.  Завизжали женщины,  подпорченные ржавой водой. Возбуждённая толпа,  опрокинув стол, хлынула на безопасную половину вестибюля, где барахтались на полу свалившиеся от дружного,  мощного рывка победители,  и Кандырин,  лёжа на спине, дрыгал толстыми ногами. Поднялась невообразимая суматоха...

- Вот и хорошо, что сорвали, - совершенно спокойно,  покуривая сигарету, говорила через несколько дней после дня геолога заведующая клубом,  худощавая жгучая брюнетка с красными губами. - Сколько раз я им / деятелям из ЖКХ/ говорила, что отопление в клубе надо менять, что всё к чёрту сгнило и проржавело, повсюду течёт - а им хоть бы хны! Теперь только заменили.  Спасибо геологам, помогли.

А в экспедиции по разным каналам велось тайное расследование. Гвоздём торчал вопрос - кто привязал? Кто преступник? Кому попадёт? Первый день молва передавала фамилии Руденко, Доценко, Виноградова. На второй день Женя с утра, чтобы сбить массы с панталыку и запутать их вконец, пустил слух, что верёвку привязал не кто иной, как Серж Любомиров, после обеда поговаривали о Ратникове. На третий день в ход пошли Карамба, Рита Любомирова, Валерия Чобра и Толя Куркин.

Кандырин,  осведомлённый об этих слухах своим преданным агентом - собственной женой Марусей, махнул, наконец, рукой на всё это дело и от первого твёрдого намерения виновного жестоко наказать отказался. Тем более,  что инцидент разрешился благополучно. Правда, пришлось заплатить за ремонт отопления в клубе из директорского фонда и фонда на культурно-массовые мероприятия, но это ерунда, мелочи, это примем на грудь,  сказал он. Главное - районное начальство не ругает,   и все страхи позади. В конце марта Денис Доценко был назначен начальником Матачингайской поисково-разведочной партии и его вызвал на собеседование товарищ из КГБ, маленький,  серенький,  лысенький человечек в штатском. Встретил ласково, обаятельной улыбкой и крепким рукопожатием.

- Ваша партия будет работать недалеко от посёлка? Там, где был в прошлом году Синицин?

- Да.

- Вы бы не взяли в поле моего сына? Он заканчивает десятилетку и очень интересуется работой геологов,    хочет сходить в поле. Я говорил с Кандыриным, он посоветовал вашу партию, к посёлку близко, можно выехать в любое время.

- Да,  могу. Чего ж не взять?

- Значит, договорились... А-а... Кгм!  Свои убеждения вы изменили?

- Какие убеждения? - удивился Денис.

- Ну... те самые. Помните? Споры об абстрактном искусстве. "Клуб Трёх Холостяков". Общество теоретиков.

- А-а-а! Конечно, изменил. Это было несерьёзно. Мальчишество. Игра.

- Так, так, - удовлетворённо кивал лысой головой серенький товарищ, - так,  так, хорошо.

- Раз руководство экспедиции назначает меня начальником партии, значит...

- Правильно,  правильно, - прервал товарищ, - значит,  согласны сына взять?

Пусть приходит,  оформляется.

Вот и прекрасно. Задерживать вас больше не буду. До свиданья. Всего хорошего. О нашей беседе прошу никому не говорить,

- Разумеется, - ответил Денис и вышел.   "Последняя инстанция пройдена" - подумал он.

Матачингайская партия сформировалась. Геологом в неё был назначен Станислав Заноза, горным мастером - Митя Федин.  Митя,  счастливый от то­го, что ему удалось вырваться из разведки,  выявлял желание работать в сезонке,  по ударному. На Занозу Денис тоже надеялся - парень он хоть и туповатый,  но геологии предан всей своей грубовато-прямолинейной душой,  исполнителен и трудолюбив, как немец.

Заноза и Федин занимались непосредственной организацией партии - получали продукты,  снаряжение и аммонит,  забрасывали грузы на базу. Доценко в роли начальника оставалось лишь подмахивать заявки и фактуры.  Основным делом его в этот период было рецензирование отчёта Синицина о результатах поисково-разведочных работ на ртутном месторождении  "Астра" за прошлый год. Рецензия получилась разгромной. Поскольку сам Синицин в маршруты не ходил и структуры рудного поля не знал,  то описывал его по данным Юлии Кахии, которая исследовательскими способностями отнюдь не блистала. Описание Синицина получилось поверхностное, переполненное бездоказательными умозаключениями и теоретическими выкладками, противоречащими фактам. Доценко выкопал столько погрешностей,  столько  "ляп", что начальник геологического отдела Кирилл Пухов /Цукин добровольно покинул сей пост - потянуло в поле / ужаснулся.

- Судя по рецензии,   отчёт браковый и его надо переделать,  так?

- Не знаю, - пожал плечами Денис, - решайте сами. Я своё слово сказал.

Отчет Синицину возвратили на доработку,  защиту перенесли на осень.  Синицин,  разобиженный в пух и прах,  бушевал.

- Не знал я, Доценко, что ты такой педераст! Погоди, когда-нибудь и я тебя с говном смешаю!

- Ладно,  Эдик,  подожду, мне спешить некуда. Только знай - я в рецензии ничего не придумал, написал так, как есть. Иначе поступить не мог - геологическая совесть не позволила.

Синицин и Доценко разошлись врагами.   "Сколько в экспедиции было таких врагов! - думал Денис, вспоминая историю, - Игорь Петров и Соломин, Любомиров и Иконников,  Савчук и Кадыков, Любомиров и Виноградова, Кадыков и Синицин и вот теперь Синицин и Доценко. Такова специфика геологии,  всегда было так..."

Второе дело Дениса заключалось в подготовке к полевому сезону. Проработав все имеющиеся по месторождению материалы, он как главный результат подготовки написал геологическое задание - программу исследований месторождения  "Астра" на 1966 год - и блестяще защитил его на техсовете экспедиции. Грустным,  усталым,  опустошённым возвратился в кабинет, положил бумаги на  стол,   задумался. Вот он и начальник партии,  самостоятельный геолог,  товарищ ответственный.  Справится ли с резко возросшими обязанностями? Не отличаясь ложной скромностью,  в этом он не сомневался. Полевой опыт у него есть,  есть и деловая хватка,  и энергичный характер,  необходимый начальнику любой величины.  Так в чём же дело? Что его угнетает теперь? Почему нет радости и удовлетворения? Печальная, унылая мелодия появилась в сознании Дениса,  сами собой пришли слова,  отражающие в какой-то мере его душевное состояние.

Я хочу покоя и уюта,

Я хочу, как клоп,  забиться в щель.

Не нужны в интимные минуты

Чудеса  за тридевять земель.

Денис понял - надо срочно лететь в Москву.  Надо встретиться с Наташей. Выяснить,  наконец,  взаимоотношения,  проверить чувства. В ее последних письмах он видел натянутость,  холодность,  разочарование,  сомнение и трезвый расчёт. "Кем ты можешь стать в вашей системе геологии? Где собираешься жить и работать в будущем?" Уверенный в своих силах,  он отвечал: "Стать могу кем угодно,  вплоть до министра геологии. Что же касается места работы,  то в ближайшие годы не собираюсь покидать Северо-Восток".  Может быть, у  неё есть - да наверняка есть!  - парень с московской пропиской? Может, она нашла бо­лее подходящую кандидатуру? Написала бы уж прямо - катись,  милый, ко всем чертям, надоел ты мне со своим почтовым романом. Эх, Наташа, Наташа,  звёздочка далёкая, что у тебя на уме?

Кандырин страшно удивился / удивлялся он, как маленький,  на каждом шагу/.

- Ты хочешь в отпуск? А как же партия?

- Кадры у меня железные,  справятся пока и без меня.

Денис стоял перед начальником экспедиции,  скрестив руки на груди.

- Хм!  Спокоен и уверен, как Наполеон,  ну ладно,  езжай,  только не задерживайся. И подписал заявление.

Перед отъездом на материк Денис последний раз посетил Карменситу, мысленно, попрощался с ней, Лида уже не вызывала в нём прежних чувств. Полгода хватило на то, чтобы привыкнуть к ней и охладеть безнадёжно. Более того,  ему стало неприятно её никотиновое дыхание, её пропахший табачным перегаром рот. Раньше,  в первые дни знакомства,  она осведомлялась - не мешает ли ему то,  что она курит? Ведь поцеловать курящую женщину,  это всё-равно,  что вылизать грязную пепельницу,  не так ли? Тогда Денису было не до тонкостей, а теперь он ощутил это вполне определённо. К тому же Лида стала поговаривать о том чтобы Денис не шарахался по ночам, как вор, ее навещая, а переселился бы к ней, да и жил... К тому же детишки - чудесные, черноглазые ребята,  мальчик и девочка - так привыкли и даже привязались к Денису, что,  завидев его на улице, мчались,  сломя голову, и обнимали за ноги,  как родного.  "Эге! - думал Денис в таких случаях. - Это уже ни к чему.  Не хватало ещё,  чтобы называли папой". Так продолжаться больше не могло и Денис покинул Карменситу.

Парни удивлялись - ты опять едешь в отпуск? Так быстро? Зачем?

- Я не раб Севера! - гордо заявлял Денис. - Буду ездить, когда захочу.  А сейчас там весна. Пять лет уже не видал я цветущих садов, не нюхал ландышей, фиалок и сирени.  Соскучился.

- Ха-ха! Цветочков понюхать Доценко захотел! Как же! Просто припёрло его - жениться хочет. Жениться он едет на материк, а не цветочки нюхать! - уверенно заявляли оформители.

Доценко едет жениться! - таково было решение общего собрания экспедиционных дам.

В последние предотпускные дни к Денису на дом неожиданно, как всегда, вошёл Николай Жарков. Принес вина. Грохнул бутылки на стол.

- Всё! Расплевался я со своей! Давай выпьем по этому поводу!

Выпили. Денис уже знал, что означают эти слова - Ирина ушла к Свистоплясову.

- А я подозревал тебя. Думал   она с тобой путается, к тебе убежит. Оказывается - к Федьке! - Никогда бы не подумал.

Денис сочувственно цокал языком и покачивал головою - да, да, Коля,  ты прав, женщины коварны, от них всего можно ожидать.

Это были пророческие слова. Москвичка Наташа, с которой Денис переписывался два года, дала ему от ворот поворот,  на свидание под Маркса трижды не явилась. Глубоко обиженный Денис написал ей письмо:

"Потеряв всякую надежду наладить контакты с тобой,  я пишу последний раз и прошу сделать последнее одолжение - если  сохранились мои письма, верни их мне.  Они будут напоминать о Несуществующей,  о Той, которой нет, о Мечте, милой сердцу Иллюзии. Эта Иллюзия сожжена тобой, а письма пусть останутся у меня, как прах в урне. Не обращай
внимания на высокопарный слог - бумага все терпит и  ни к чему не обязывает,  насколько я понял из переписки  с тобой. Итак, милая, хорошенькая,  немножко заученная, действительно легкомысленная девушка, верни мне мои письма. Переписка с чукотским геологом была для тебя развлечением,  блажью желторотой школьницы,  а я не шучу,  я человек взрослый,  скоро из комсомола выхожу. Возврат писем будет логичным завершением этой грустной истории".

Написал и подумал - а что если попробовать сблизиться еще раз? Скажем, через театры? И набрал он билетов: в Большой театр - на  "Евгения Онегина"; в филармонию - на Шопена и Листа, концерт Льва Оборина; во МХАТ - на "Братьев Карамазовых; в Малый театр - на "Волки и овцы", в театр Вахтангова - на "Миллионершу", во Дворец Съездов - на "Бахчисарайский фонтан". Телеграммой, он сообщил о билетах Наташе - пусть выбирает.

Она ничего не выбрала. И пришлось Денису одному или в сопровождении страшненькой Варвары Толстопятовой, у которой поселился, осваивать репертуар. Поразила Дениса заключительная фраза Евгения Онегина:  "Позор, тоска - о жалкий жребий мой!" Она как нельзя лучше соответствовала его теперешнему состоянию.

Дома, на Юце Денис за московское поражение был неожиданно вознагражден - его полюбила местная восемнадцатилетняя красавица Валюша. Она страстно целовалась с ним в майских цветущих садах,  но к завершающей фазе любви по молодости лет и целомудрию оказалась не готова. Она испугалась Денисова натиска, ей было больно,  она обиделась, убежала и замуж выходить решительно передумала.

Пережив второе - кавказское - поражение на любовном фронте, Денис на Чукотку возвратился один, чем вызвал полное разочарование оформителей. В пути искатель жены трезво проанализировал прошедшие события и пришёл к выводу - в сфере глубоко чувственной, интимной торопиться, переть буром, действовать напролом нельзя. Какая-нибудь авантюристка, может быть, и клюнет, но порядочная серьёзная девушка, подобная Наташе и Вале - нет. Кратковременные налёты на материк, поспешное сватовство ничем хорошим кончиться не могут. Надо искать невесту на месте,  это будет проще и дешевле. Чем плоха,  например, Оля Зорина? Умная,  спокойная,  красивая девушка. Если даст согласие - надо жениться, пока другие не увели, хватит колебаний и раздумий. "Мне довольно вертеться-кружиться, не пора ли мужчиною стать?" - пел Доценко.

Олю Зорину Денис встретил в экспедиции. Длинноногая, статная, покачивая великолепными бедрами, она величаво спускалась по лестнице, её пышный каштановые волосы рассыпались по плечам. "Королева! - подумал Денис,  любуясь ею. - Как всё-таки расцветают девушки весной!"

- Оля! Она остановилась, грациозно повернула голову.

- Что, Денис?

- Замуж за меня пойдёшь?

- Пойду.

- Нет, серьёзно!

- Серьёзно.   

Денис зачастил в общежитие, допоздна засиживался у девчат. Под ногами у него путался Блямс, но теперь, когда Оля вполне определённо отдавала предпочтение Денису, Мойша играл роль шута.

Приходили ростовские студенты, весёлые парни с гитарой.

Светлыми, как день, июньскими ночами гуляла молодёжь по распадкам,  террасам и улицам Нырвакинота, пела геологические песни, жгла костры.  От студентов Денис впервые услыхал торжественную и могучую песню Визбора.

Слушайте, горы,

      Слушайте, горы,

Слушайте, вольные ветры!

Мы, робинзоны,

С ветрами споря,

Песню сложили здесь эту!

Север далёкий,  Север манящий,

Скалы вздымаются круто.

Видите, горы,

Людей, уходящих

Тропами дальних маршрутов?

Однажды в выходной солнечный день Денис Доценко и Блямберг, спрятавшись от ветра за каменным барьером,  загорали у подножья горы. Высоко на скалах они заметили группу девушек в пляжных костюмах. Это были студентки и среди них - Оля. Денис босиком,  с камня на камень, хотел подняться к ним, но дорогу ему преградил рыхлый снежник.

- Э-ге-гей! Де-воч-ки! Спускайтесь к на-а-ам! У нас есть вино-о-о!

Три грации, приседая, ойкая и взмахивая по птичьи руками, начали осторожный спуск. Одна из студенток,  самая высокая и полнотелая,  потряхивающая огромными грудями,  приковала внимание Блямса. Мойша выл от избытка чувств.

- У ти ляпа ти моя! Иди к мине на ручки! Ну  скорее,  скорее,  твой Миша ждёт тебя!

Перед снежником девушки оделись, преодолели препятствие и, чему-то смеясь, подошли к лежбищу мужчин.

Поздно вечером, по пути из распадка, Денис шутливо обнял Олю сзади,  за плечи, повис на ней.

- Представь себе, Оленька, что ты - медсестра, а я - раненый, и ты  выносишь меня с поля боя.

- И я раненый,  и я! - подскочил Блямберг с другого боку.

- Много вас, раненых, - усмехнулась Оля, - всех не перетаскаешь.

До полуночи слушали тихую музыку и пили коньяк у Мойши. Потом Денис,  разгорячённый и взволнованный,  провожал Олю. Девушка нравилась ему, решение жениться на ней крепло с каждым днём, с каждой встречей.  Оля согласна - чего же тянуть? Пусть она сегодня же станет его женой, а то ведь скоро в поле, разлука на четыре месяца,  и кто знает,  не передумает ли она,  не перехвалит ли её другой охотник?

Не доходя общежития, Денис остановил Олю и, крепко обняв за талию, повернул назад.

- Оля,  идём ко мне!

- Нет!

- Идём.

- Нет...

- Идём.

- Зачем?

- Ну-у... Посмотришь мою квартиру... У меня прекрасный рижский гарнитур. Саксонский фарфор. Ковры. Картины. Гобелены. И конфеты есть. И сухари.

Она тихонько упиралась. Денис подталкивал её. Преодолевая слабеющее сопротивление девушки и задыхаясь от волнения,  он упорно вёл её к себе. Последние десятки метров она шла сама, опережая Дениса, чтобы скорее скрыться от людей. 

И Наташа, и Валя - все женщины мира воплотились в Оле в эту решающую ночь.

В начале июня Денис вылетал в поле. Провожал его Женя Виноградов.

- Оля Зорина - очень хорошая девушка, не упускай ее, Денис, - говорил Женя, - держись за неё, дружок,  обеими руками! А этих старперов, Блямса и Пампанеева, в три шеи от неё гони! Денис рассмеялся.

- Не волнуйся, Женя.  Старперы - не соперники, Оля будет моей. Это месторождение я уже застолбил.

- Да? Молодец, я рад за тебя.

Вертолёт захлопал,  заурчал, лопасти его медленно пошли по кругу.

- Погоди! Сейчас я черкану записку, передашь Оле. Будешь сегодня моим почтовым голубком, соратником Амура.

Денис вырвал из записной книжки листок и размашисто написал:  "Оля, жди! Целую. Твой Денис".

Вертолёт взмыл и ринулся на Север, обходя скалистые пики гор.  Начальник Матачингайской поисково-разведочной партии Денис Доценко начал новый полевой сезон.